Лебяжий - Зот Корнилович Тоболкин

– Не за то берешься, парень! – не время, не Ганина, себя обвиняя за то, что в суете повседневной как-то упустил человека из виду, рассерженно говорил Пронин. Впрочем, война была... И все четыре долгих года, а потом еще год после Победы Пронин служил и не знал, что с Андреем. А парнишка сбежал из детского дома, связался с карманниками, был пойман, выпущен, снова пойман... Пронин взял его и Олега в поле, но с двумя детьми возникло сразу множество больших и малых проблем. К тому же парень стал чахнуть после простуды – пришлось вернуть его в детский дом, а потом он снова сбежал, и следы его надолго потерялись. Лишь через несколько лет Пронин получил письмо и поехал на «свиданку».

Ганин вытянулся, ожесточился, на руках появились наколки, во рту золотой зуб, а в душе какие-то неясные Пронину, мрачные провалы.

После отсидки Пронин снова затащил парня к себе в экспедицию. Андрей пробыл у него несколько месяцев, исчез и вот наконец появился и жалуется тут на судьбу. Теперь он взрослый, понюхавший жизни человек, и если сам не возьмется за ум – ничто уж ему не поможет. Возиться с этим великовозрастным младенцем Пронин устал: война-то сказывается. Да вечное бродяжничество, да нелады с сыном.

– Не за то берешься, дружок! – раздраженно выкрикнул Пронин. Не по душе ему, когда люди начинают себя выгораживать. – Твое дело по карманам шманать.

– Я, может, потому и шманаю, что не понимаю кое-чего, – возразил ему Ганин. Похоже, искренне возразил. Мыкается парень по свету, не зная, куда и к кому приткнуться. Воровская житуха – не сахар.

– Ишь ты, базу подвел! Оправдался! Вечно чужой дядя у него виноватый! – закричал Пронин, ничуть не снимая вины с Андрея. Что бы там ни было, а человек обязан, должен за себя бороться. Если он сдался, раскис, он уже не человек, кисель. – А ты посмотри на себя, посмотри: кто ты есть! Отребье, ворюга!..

– Хоть и ворюга, а человек... был человеком,– глухо, но убежденно сказал Ганин. Видно, живет в нем что-то, от отца перешедшее. Это что-то и держит на поверхности, не дает опуститься на дно. Значит, не безнадежен, рано или поздно выпрямится, воспрянет. Такому нельзя давать спуску, наоборот, нужно требовать с него, драться за него, чтоб отряхнул коросты свои, очистился и проникся уважением к себе самому.

– Ты человек?! – глумливо изумился Пронин и прямо в лицо Ганину расхохотался. – Че-ло-век, примерно сказать... ха-ха-ха.

– Не уважаешь ты меня, дядя Федя.

– Это ты верно сказал: не уважаю. Уважение для стоящих людей берегу. Мое уважение заслужить надо.

– Значит, прогонишь?

– Следовало бы. Но я оставлю тебя. Все-таки под рукой будешь. А на стороне снова напакостишь. Слову-то своему ты не хозяин, хоть и дожил до тридцати годов. Сгинь теперь! Ночью на вахту заступишь. – Раздавленный презрением этого более или менее близкого ему человека, Ганин, опустив голову, вышел, ударив скобою Юльку. Она отскочила, прижала к носу платочек. Из носа текла кровь.

Ганина поджидали. С ним вместе в поселок явился какой-то юркий прыщавый парень. С утра он вертелся возле продуктового ларька. Увидав Ганина, свистнул ему, и они зашептались о чем-то. Подскочив к ларьку с другой стороны, Юлька услышала, как прыщавый сказал:

– Не опаздывай, ровно в одиннадцать.

– Ладно. До одиннадцати еще далеко.

– Нервы гуляют? – хлопнул его по плечу прыщавый. – Возьмем лавочку – будет чем успокоить.

«У! – похолодела от ужаса Юлька. – Они решили взломать ларек!» Как можно, думалось ей, красть, когда совсем не трудно заработать на одежду, на пропитание. И даже на развлечения можно сэкономить от самой скромной зарплаты. Только ленивый, ограниченный, ничтожный человечишка станет отнимать трудовую копейку у ближнего. А посягнуть на государственное имущество – это уж верх падения. Таких людей не стоит жалеть, надо сажать их в тюрьму на самые долгие сроки, посылать на самую трудную, самую изнурительную работу, держать впроголодь, чтоб они поняли все и прочувствовали, что стали нормальными гражданами социалистического общества. Ворье – это темный, тупой сброд, но Андрюша... Он связался с ними случайно, скорее всего по неопытности. Не может же человек стать жуликом по убеждениям.

Хотя однажды Юлька присутствовала на суде. Судили заведующего продуктовой базой. Юлька и представить себе не могла, что один человек может столько украсть. И человек-то какой милый! Каждый раз, встречаясь с Юлькой, он вежливо раскланивался; бывая на почте, угощал дорогими конфетами, приглашал к своей дочери, Элле, в гости. Элла училась в консерватории, и, проходя мимо их дома, Юлька слышала, как она бренчит на фортепьяно. В доме, разумеется, хрусталь, ковры, дорогая мебель. И стол ломится от всевозможных яств. Был соблазн пойти, поглядеть и, может, хоть раз в жизни вкусно наесться. Другие девчонки, не столь щепетильные, бывали у Вагиных, с завистью рассказывали, как роскошно живут эти люди. Они, наверно, думала Юлька, зарабатывают сказочные деньги. Справедливо ли это? Почему одни, Юлька тоже в их числе, получают гроши и едва сводят концы с концами, другие купаются в роскоши, жиреют... Вон бабушка жизнь прожила, а не может вытеребить для себя маленькую пенсию...

Разве это справедливо?

Слушая долгий перечень «дел», которые были раскрыты следствием, Юлька задыхалась. «Господи! – думала она. – Да вот же кто настоящий преступник!» Человек за барьером, которого и здесь закон охранял от народного гнева, Вагин, спокойно, обстоятельно отвечал