Призраки не умеют лгать - Анна Сокол

Дмитрий читал электронные письма и хмурился.

— Знаешь, — я потянулась, — так нечестно. Ты всё ещё на больничном, ты должен лежать в постели, а я, надев фартук, варить куриный бульон.

— Считай, что уже выписался, — буркнул он, и что-то в его голосе заставило меня приподняться в тревожном ожидании, — Варанова подала на меня жалобу в корпус внутренних расследований.

— Почему? За что? — я села, коснувшись голыми ногами холодного пола — ковров у Станина дома не было.

— За неоказание помощи, — он обернулся. — Её муж умер от атаки блуждающего в присутствии псионника.

— А то, что он пытался тебя убить, не счёт?

Я встала, его глаза пробежались от кончиков пальцев ног до груди, где и задержались. Очень хотелось завернуться в одеяло, но я сдержалась, главным образом видя его неприкрытое восхищение.

— Совершенно. Мы призваны защищать таких, как он, убийц, и личность жертвы значения не имеет. Предварительное слушание сегодня, через два часа. Наше отсутствие не препятствует рассмотрению дела. Предлагаю сходить, — губы изогнулись в улыбке, — но если ты хочешь надеть фартук… — он поманил меня пальцем.

И я пошла. Снова раздался сигнал входящего сообщения, но Демон не повернул головы к монитору. Мы извлекли урок из случившегося, отпущенное время в любой момент может закончиться, и тратить его попусту преступно.

Перед третьим конференц-залом было многолюдно, в коридоре толпились псионники, свидетели, пострадавшие: мрачная Авдотьевна и Ната с Бориславой. Взгляды, которыми меня одарили женщины, были далеки от дружелюбных. Первым вызвали Станина, оставив меня томиться в ожидании.

Подошедший Гош коснулся руки и сочувственно спросил:

— Ты как?

— Нормально, — я пожала плечами. — А ты? Эми? — на последнем имени голос дрогнул.

— Тоже в норме. Эми молчит, но и того, что наговорила Палия, хватит за глаза.

— Порфийя — на самом деле преступница?

Имя, которое носила монашка в миру, упорно не желало ассоциироваться с тем, кого я знала в обители.

— И да, и нет, — парень отвёл меня в сторону. — Тридцать лет назад двое влюблённых студентов развлекались в душе. Парень поскользнулся и неудачно ударился виском. Девушка пропала. Её искали, но так и не нашли. Знаешь, что самое смешное?

— А в этом есть что-то смешное?

— Ну, — Гош смутился, — Ивантор Троев, так звали любовника, так и не вернулся. Иначе бы её и толстые стены не спасли.

— Что теперь с ними будет?

— Палия потребовала суда мёртвых, — он выдохнул. — Сколько ни уверяли её, что это бесполезно, ни в какую. Очень трудно смириться с тем, что потеряла тридцать лет жизни. А с Эми, — голос стал жёстким, — ничего не будет. Максимум — сошлют в Инатарские горы бункер охранять, будет в одной тюрьме с блуждающими сидеть. Псионниками, даже такими, не разбрасываются.

— Ты её больше не увидишь, — подошедший Илья приподнял меня и крепко обнял, совсем как в детстве.

Руки были перебинтованы от кончиков пальцев до локтей. Ими он растаскивал горящие доски, чтобы вытащить нас со Станиным. Повезло, что большей частью дом рухнул в противоположную сторону, а нас всего лишь накрыло обломками дощатой кухни-террасы, пристроенной позднее. Из-под брёвен сруба было бы некого вытаскивать, только трупы.

Из зала, где проходило слушание, вышел Дмитрий, на нем тут же скрестились взгляды всех ожидающих, любопытные, жадные, иногда злорадные.

— Сименов Гош, — вызвал следующего пристав.

Парень кивнул шефу и скрылся за двойными дверьми.

— Как там наши? — столичный специалист осторожно пожал протянутую руку и кивнул на зал. — Не зверствуют?

— Не больше, чем обычно, — ответил псионник.

— Какие люди! — раздалось из противоположного конца коридора

К нам быстрым шагом приближался седой мужчина в очках, в широкой улыбке которого недоставало половины зубов. За ним шёл Адаис Петрович, в руках у него была раздутая от бумаг папка.

— Ну, и кто оказался прав? — спросил незнакомец почему-то у Лисивина. — Мой проект подержали на самых высоких уровнях.

Илья не ответил.

— То, что ты просил узнать, — бывший шеф протянул Станину папку.

И когда успел, задалась я вопросом, на больничной койке?

— Познакомьтесь, — вставил Дмитрий, углубляясь в чтение, — Алленария Артахова, основной фигурант дела. А это Борис Михайлович, профессор кафедры пси-моделирования, помогал нам с теорией.

Подошедший схватил мою руку и энергично встряхнул.

— Да уж помог, — буркнул Лисивин.

— Разрешите обратиться, — привлёк внимание Станина молодой псионник в форме. — Дмитрий Борисович, там двое свидетелей пришли, по вашему распоряжению я отвёл их в пятый учебный класс, — и, словно извиняясь, добавил, — Заславские все допросные заняли, решили нас по полной проверить, — недовольный взгляд скользнул по закрытым дверям.

— Всё нормально, Антон, — кивнул глава службы контроля, — можешь идти.

— Свидетелей? — спросил Лисивин.

— Свидетелей, — подтвердил Станин.

— Алленария Артахова, — громко вызвал пристав.

— Я знаю, кто и как убил Нирру Артахову.

Время остановилось. Я просто встала посреди коридора не в силах сделать дальше ни шага.

— Алленария Артахова, — повторили ещё требовательнее.

Дмитрий закрыл папку и, не обращая внимания на толпящихся в коридоре людей, на недовольного пристава, растерянного профессора, мнущую в руках платок Нату, притянул меня к себе и поцеловал. На глазах у всей службы контроля. Это был не привычный поцелуй, не требовательный, не жадный. Невыносимо мягкое касание губами, нежное и совершенное. Если б я до этого не потеряла голову от этого мужчины, то сделала бы это сейчас.

— Иди, — сказал он, — Нирра долго ждала, может подождать ещё.

Я кивнула, но, заходя в зал с высоким потолком, оглянулась. Псионники стояли там же, их взгляды заставляли столичного профессора растерянно переминаться с ноги на ногу.

Допрос комиссии внутренних расследований запомнился кучей равнодушных лиц и голосов. Вопросы и не очень чёткие ответы. Рассказать я могла немного. О предмете разбирательства — Владе, его жизни и смерти, не спросили ни разу. А вот кость умершей монашки вызвала на суровых лицах заседающей шестёрки живейший интерес. Пришлось три раза подряд рассказывать одно и то же: как мы её нашли, зачем достали, куда принесли… Три раза, прежде чем сонное выражение привычным костюмом вернулось на их лица.

В коридоре никого не было. Вернее, народ всё так же толпился, но мужчины ушли, даже Гош, которого отпустили чуть ранее.