Рудимент - Виталий Сертаков

Сочно-зеленым паласом расстилались недозревшие поля злаков; дальше дорога ныряла в салатную шахматную доску, разграниченную деревянными и проволочными изгородями, и снова появлялась, как шустрая змейка, на самой вершине пологого холма, откуда распахивался умопомрачительный вид на зеленый городок. Сказочные белые и розовые домики почти полностью скрывались в зарослях, и сквозь первое дыхание зноя уже подмигивали десятки малюсеньких радуг. Это вовсю работали фонтанчики в садах, отважно сражаясь с жарой.

В предрассветном тумане я позволил Баркову часок вздремнуть и заставил запить сон сразу тремя таблетками. Ему нельзя без таблеток, иначе начнут дергаться не только щеки, мышечный тонус приведет его конечности к судорогам. Владислав меня слушался, как старшего брата, несмотря на то, что прожил почти вдвое больше. Я иногда думаю, — ведь это не всегда важно, сколько лет бродил человек по земле? Наверное, важнее другое — как именно он бродил и что успел для себя решить за это время…

Я вот вообще не помню, когда самостоятельно перебирал ногами, а забил свою память так плотно, что оттуда скоро все посыплется, как из опрокинутого буфета с крупами.

Например, я уверен, что никому в Крепости не давал свои электронные адреса. Однако Пэн Сикорски отправил сообщения на все три. Кроме того, секретного способа связи, которым мы пользовались с Дженной.

Рано утром у нас кончился бензин, но аккумулятор «Форда» находился в полном порядке. На последнем издыхании Владислав загнал машину в поле. Мы помяли немного посевов, но это было лучше, чем перегородить проселок. Я подключил компьютер, чтобы поберечь батареи, и мы, вчетвером, прочли проникновенные послания нашего любимого шефа. Я решил не таиться от ребят. Все, кроме малыша, умели читать и прочли.

Я почти точно угадал ход мыслей Пэна, во всяком случае, верхнюю, наглядную часть его рассуждений. Он писал, что ни в чем меня не обвиняет, что произошла досадная ошибка, что следовало быть со мной гораздо откровеннее. Они, видите ли, берегли мою неокрепшую психику и очень переживали за нас с Куколкой. Интересно, что о Баркове и остальных моих попутчиках Пэн не распространялся. Своей хитрой дипломатией он давал понять, что только во мне видит адекватного собеседника.

Он напоминал о том, как много было сделано для моего здоровья, и тонко намекал, что без медицинской помощи мне не протянуть и недели. Он обещал, если я вернусь, резко поменять стратегию и тактику работ, предоставить мне жилье вне Крепости, и если я пожелаю, свозить меня к матери. Аллигатор ни словом не упомянул о наших незаконченных проектах.

Наша скромная компания выглядела ужасно. Выспался один Роби, но, едва очнувшись, начал непрерывно скулить, требуя завтрак. У Тани и Леви физиономии почернели и осунулись, накатывала реакция после ночных передряг. Апостол пугал меня даже сильнее, чем девчонка, у него безостановочно дрожали руки, кроме того, парень забился в машину, замотался в плед и упрямо глядел в одну точку. Барков крепился, но я видел, что даже таблетки не снимают напряжения.

Я начал понимать, какую глупость мы совершили с Владом, что взяли их с собой. Жилья вблизи нет, это слышно: слышно, как посвистывают тягачи на шоссе, но звук обманчив, до большой дороги идти и идти. А скоро поднимется солнце и зажарит наши и без того сдвинутые мозги…

И я опять заговорил. Я не представлял, как именно составлю свой спич, но сразу же отказался от внутреннего контроля. Я попросил Таню, чтобы она помассировала мне руку, затекшую после бессонной ночи и пистолета, а Леви, коли он не желал сходить с места, подсунул компьютер и поручил искать какую-то чушь. Мне нужно было их как-то отвлечь, занять, и Барков мигом подхватил идею. Он принялся собирать сухие стебли для костра. Лишь бы что-то делать и не стоять…

Горло саднило, ныли пальцы на руке, и нешуточно разболелась спина. Вероятно, я что-то сдвинул, пока болтался на ремнях безопасности…

Я говорил им о том, какие они все хорошие, и как мы сможем теперь путешествовать вместе. Как мы сообща поедем через всю страну, с Востока на Запад, по пути великих первопроходцев, а если захотим, то купим настоящий фургон и лошадей. И купим себе настоящие ковбойские штаны, с бахромой и кожаными вставками, купим револьверы и широкие сомбреро. Днем будем ехать, а ночью останавливаться и жарить на костре мясо. И выучимся играть на банджо, чтобы исполнять настоящее кантри. А для Тани купим самое красивое платье и по очереди будем с ней танцевать под луной…

Крупные города мы минуем стороной, там грязно и негде покормить лошадей. Мы будем останавливаться в местечках, купать коней, покупать для них зерно. Руди будет рисовать, и от выручки с его замечательных работ мы купим парню настоящий мольберт и масляные краски. А Леви будет собирать в кружок местных жителей и рассказывать им истории о богах и демонах, и слушатели будут ахать и вздрагивать от страха и восторга. Я научусь глотать огонь и вытаскивать кролика из шапки, а Таню мы нарядим цыганкой и купим для нее черную палатку со свечками. Она научится гадать по картам, и от желающих узнать судьбу не будет отбоя. А Барков, как самый опытный, выучится всяким трюкам с лошадьми, лошади будут угадывать нужную карту, танцевать и кланяться публике…

И нам никто не будет нужен, нас все будут любить, на великом пути пионеров нас будут ждать и помнить, давать в дорогу пироги и просить, чтобы мы непременно завернули на обратном пути и поведали о том, что творится в далеких землях…

Вскоре я поймал верное звучание, словно недалеко, слева, справа, вокруг меня зазвучал невидимый камертон, на который мы все настраивались, только малыш звучал иначе… И тогда я осмелился и повел речь о главном. Я не сгущал краски, я терпеливо и внятно пересказывал им историю маленького парализованного мальчика, который мечтал вырасти и стать ученым, сочинять стихи и песни… А затем я рассказал им о другом мальчике, который так мечтал о внимании, мечтал соорудить для всех несчастных людей Храм, от которого бы шло сияние, и люди выходили бы из него чистыми и добрыми… Я рассказал им о девочке, которая была настолько неудобной родителям, что никто не желал замечать ее великого волшебства, ее шапки-невидимки… Я вспомнил и о парне, который всю жизнь чувствовал себя никому не нужным, которого бросили в чужой стране, потому что он не хотел жить, как все, и тогда он внушил себе, что хочет уйти навсегда… Бог мой, как я устал!!! Когда я закончил, коварное рыжее солнце уже подминало изумрудный туман рассвета, уже напилось росы, и миллионы осатаневших кузнецов заколотили в свои барабаны. Но на щеках Леви появился румянец, а Таня впервые мне улыбнулась. Барков курил, понурившись на подножке, и незаметно показал мне большой палец.