Сингулярность (сборник) - Алексей Васильев

– Ну, я же могу помочь…

Она с настойчивостью идиотки вновь наклонилась, открывая шею и прядь волос картинно отбрасывая набок.

Язык вновь затрепетал свою вкусовую песню, чувствовал вкус ее глаз, вкус кожи и вкус губ. Она вся невыносимо вкусная…

– Мо-о-о-ожешь!

Удар ладони опрокинул девушку, она шлепнулась на попу, покорно и бесстрашно смотря на него снизу вверх. Он склонился, дыхание с хрипом вырывалось, мощное, жаркое, без запаха, словно от электрического рефлектора. Потрескавшиеся губы приоткрылись, и язык, длинный и горячий, потянулся к ней. Она закрыла глаза, грудь бурно вздымается… еще немного и…

Крепкая ладонь ухватила ее за волосы, заставив взвизгнуть от боли, джинсовка лопнула на груди, маникюрные принадлежности посыпались на песок. Славутич мощно прижал ее ухо коленом, вдавил в песок. Крошечные маникюрные ножнички защелкали, кромсая ей волосы.

Девушка испуганно попыталась вывернуться, но он рыкнул и прижал ее, как дворовый тощий пес большую кость. Торопливо стриг и, урча и причмокивая, пихал в рот одну отрезанную прядь за другой, поспешно глотал. Наконец на исцарапанном черепе девушки почти не осталось волос. Широкая ладонь шлепнула по оголившемуся черепу. И одним рывком отскочил подальше.

– Как-то я это не так представляла, – озадаченно всхлипывая, произнесла она, проводя наманикюренными пальчиками по грубо обстриженной голове. Белый песок прилип к щеке, на другой пламенело пятно от колена.

А Славутич стоял, вывалив язык, и шумно дышал. Она, всхлипывая, вдруг сквозь слезы улыбнулась:

– Профессор, у вас такой длинный язык…

– Да… и он теперь очень много говорит… – прошипел профессор, разом стерев с ее лица жалкую улыбку.

Он вновь прыгнул вперед и цепкими крючковатыми пальцами здоровой руки рванул ее джинсовку. Грудь выскочила и колыхнулась. Дарья испуганно скрестила руки, пытаясь инстинктивно закрыть ее. Но профессор уже не смотрел, дожевывал ее зеленую футболку.

Славутич медленно шел вдоль стены, трепеща языком, как гремучая змея, в глазах отсвечивали лампы. Вдруг быстро повернулся, выставил ладони перед собой и уверенно зашагал к стене. Дарье показалась, что вот прямо сейчас он так и пройдет сквозь, но нет. Уткнулся и стоит…

Она всхлипнула, за что получила свирепый взгляд. Испуганно сжалась. Что-то совсем не так идет. Все не так… вообще все.

– Ты мне скажи еще раз, как ты думала обратно выбираться?! Поубивать всех фэнтезистов вместе взятых! Вместе с их летучими мышами и вурдалаками! Ты видишь, как меня корежит. Я едва сдерживаюсь, чтоб не сожрать тебя! Реально сожрать, с потрохами! Насовсем, чуешь?! Сейчас чуть полегче… но я не знаю, насколько хватит у меня воли сдерживаться. Сознание туманит, ты становишься для меня лакомым куском мяса. Видела, как я сожрал твою футболку? Она льняная, если не знала. Похоже, пошла выработка каких-то экстремальных стрессовых ферментов, дающих возможность переваривать всякую дрянь. Языком болтаю, потому что он теперь чувствует все съестное, вкусы на большом расстоянии. Есть в твоих глюках место такому «великому древнему»?!

Славутич резко отнял руки от стены и озадаченно посмотрел на зеленовато-серую слизь, прилипшую к ладоням, на стене остались четкие зеленоватые отпечатки. Он закрыл глаза, неуверенно лизнул, и еще…

– Вполне съедобно… Что-то вроде сырого яичного белка по вкусу… Похоже, я как-то подозвал… или притянул почвенных бактерий. Интересно, а льняная рубашка ощущалась словно чуть сладкая курага… Гм, что-то со вкусом стало… Видимо, побочный эффект регенерации… А она идет, идет. Видишь! Нарастает мясо на кость! Сколько это продлится, я не знаю. В анабиоз как впадать – тоже не знаю. А вот ты очень скоро загнешься. С твоим субтильным телосложением не протянешь и месяца.

Славутич задумчиво провел рукой по стене, и на ней остался слизистый след охотно выступающих почвенных бактерий. Словно дошколенок, высморкался и вытер о стену. Но вот ладонь уткнулась в трубу вентиляции. Оттуда пахнуло прохладой, похоже, сеток и препятствий никаких нет до верха. Ладонь с растопыренными пальцами закрыла ее почти целиком…

– Ты так и не сказала, как вы смогли провести такие гигантские землеройные работы. Вот эта вентиляционная труба хотя бы… я чувствую оттуда запах листвы и свежей хвои, но очень далеко… действительно метрах в пятидесяти.

Он похлопал по выступающему краю, в глубине трубы раздалось булькающее удаляющееся эхо.

– Даже все шестьдесят, пожалуй.

Дарья неохотно ответила:

– Да здесь были уже какие-то старые шахты. Что-то добывали… здесь не видно, но дальше были затопленные ходы, и мы их обрушили парой взрывов… Да, есть хочется, теперь я вас понимаю…

Славутича вновь захлестнул голод, и одновременно вскипела ярость.

– Понимаешь? Ничего ты не понимаешь! Голод она чувствует! Это только начало! Начало! Понимаешь!

Ладонь жестко похлопала по трубе, вдруг пальцы, вздрогнув, ухватили что-то мягкое, прилетевшее сверху. На ладони сидела…

– Мышь! А-аа! Мышь! Выбрось ее скорее!! Убей, убей! – заверещала Дарья, вскочив на высокий камень.

Профессор с недоумением перевел взгляд с мыши на нее, потом обратно. Мышь, серая, сидела, часто-часто дыша, поблескивала бусинками глаз.

– Странно… пришибленная какая-то… – Профессор взял ее за хвост, поднял. Она тут же выгнулась, продолжая трепетать носиком, подергала лапками в воздухе, замерла. Мышь… мышь… это гораздо лучше, чем слизь. Он задумчиво поднес ее к губам, так же задумчиво куснул ее за голову. Короткий писк, и зверек обмяк. Дарья в ужасе вытаращила глаза, уставившись на профессора. А он уже похрустывал зверьком, облизывался, изо рта торчал длинный голый хвост.

– Что не так, милая? – спросил он и, как спагетти, шумно всосал хвостик.

Дарья вдруг согнулась и упала с камня, выгнулась и судорожно начала блевать желчью, взвизгивая и корчась от отвращения. Профессор с довольной усмешкой посмотрел. Зачерпнул ботинком воды из родника и плеснул на извивавшуюся, пытающуюся выблевать уже кишки Дарью, стиснувшую зубы, закрывшую глаза и трепещущую от отвращения.

– Чего ж ты так? А мне-то: крови напейся, крови напейся! Встречай реал, жрица!

Глава VI

Дарья проснулась от аромата жареного мяса. Сладко потянулась, улыбаясь тишине и уюту. Нет поганого шума города, воскресенье… Ладошки вдруг коснулись черепа, недоуменно пощупали клочки волос. И она вскочила, испуганно вскрикнув!

Это был не сон. Возле ковра лежал раскрытый спальник профессора. А сам он на корточках склонился над углями, держал на весу шампур с ароматными мясными комочками.

– Вот, шашлычок решил сварганить. Метров-то над нами много, а регенерация почти закончилась. И если вчера даже эти деревянные сваи казались чем-то съедобным, то сегодня язык их ощущает не более съедобными, чем кости, сто лет в земле пролежавшие. Нет… местами еще можно, но невкусно… ну, как жилы и хрящи. Там, где гниль и плесень.