Александр Блок - Константин Мочульский

Слова Блока о гении— мистически глубоки. В них исповедание веры художника-символиста, неутолимая тоска всего романтического искусства по «земле обетованной». Знаменитый «Демон» Врубеля, со сломанными руками и простертыми крыльями, лежащий на сине-лиловых небывалых горах, среди золота и перламутра заката, переживается Блоком как откровение о своей личной судьбе. Таинственные видения поэта художник переводит на язык красок. Золото заката, синева ночи и лиловые провалы гор — символы «мировых трагедий». «С Врубелем я связан жизненно, — пишет Блок матери, — и, оказывается, похож на него и лицом (вчера Яремич приносил много рисунков и автопортретов его)».

Статьи, речи, заседания, литературные собрания, вся эта ненавистная поэту интеллигентская суета доводит его до отчаяния. «Я терзаюсь статьями, — жалуется он матери, — мне тошно от рассуждений, хочется быть художником, а не мистическим разговорщиком и фельетонистом…»

Припадки тоски неизменно кончаются путешествиями в «Яр», на Сестрорецкий вокзал, в Озерки. В «Записных книжках» ряд заметок о «горестных восторгах». 10 января… «Сестрорецкий вокзал. После ужина, приехав на лихаче, пью шампанское, поцеловав ручку красавицы. Что-то будет?» 20 января. «„Яр“… Я вне себя уже. Пью коньяк после водки и белого вина. Не знаю, сколько рюмок коньяку. Тебе назло, трезвый! (Теперь я могу говорить с тобой с открытым лицом — узнаешь ли ты меня? Нет!!!)»

1 марта. «На Приморском вокзале в Озерках…И потом произошел вихрь такой, что вот на следующий день я весь дрожу, хотя уже после ванны. Запоминаю косые их взгляды— вопросительные и испуганные— я даже их вовлекаю в то, от чего им непривычно сладко и мучительно… Грехи мои так тяжки, что утром пришла мысль об исповеди. Когда умру, все это прекратится».

11 марта. «Во второй раз в „Яре“. О, как отрадно возвращаться на старое милое место — опять! (что-то будет?). „Как сладко!“ Не знаю, что будет — играет оркестр. Я опять на прежнем, самом „уютном“ месте в мире — ибо ем третью дюжину устриц и пью третью полбутылку Шабли. Я пьян, конечно, уже окончательно… А я хочу еще и еще и еще. Боже мой, Боже мой, векую… Да! Я пьян».

21 марта. «Еду в Озерки… „Что-то будет?“ Мне кажется, что я давно не пил, и чувствую себя молодым. Еще поборемся. Так резко впечатлительна жизнь. Так много планов и дум. Заря весенняя погасла. Что будет? Вагон качает».

5 декабря. «Всё растущее искушение — не быть один. Что делать и как жить дальше? Всё еще не знаю. Еще никогда не переживал такого унижения ужасным, непоправимым и жалким».

Потрясающие записи. Это пишет двойник Блока, появившийся на его пути еще в ранней юности, в эпоху «Стихов о Прекрасной Даме», — пьяный, распутный, безумный и страшный. Когда раздается его голос — поэт бросает всё, отправляется на вокзал Озерков или Сестрорецка и погружается в темную стихию:

Грешить бесстыдно, беспробудно,Счет потерять ночам и дням…

Это не просто кутеж и пьянство, а исступление греха, терзание совести и вызов смерти. Кажется, без «Записных книжек» наша любовь к Блоку не была бы такой мучительной и глубокой.

26 марта в Обществе ревнителей художественного слова Вячеслав Иванов читает утонченно-блестящий доклад «Заветы символизма». В ответ ему, 8 апреля, в том же Обществе Блок выступает с рефератом: «О современном состоянии русского символизма». Лирическая проза Блока до сих пор не оценена: никто из критиков не занимался ею серьезно; а между тем Блок — создатель совершенно нового жанра художественной прозы, не имеющего ни предшественников, ни последователей. В своих лирических статьях он ставит себе необычайно трудную задачу словесного закрепления музыкальных волн, передачи в образах и звуках внутренних ритмов душевного движения. Статья о символизме — самая значительная и самая удачная из всех его попыток символизации невыразимого.

Автор сознает, что русский символизм подошел к концу важного периода своего развития и что наступило время оглянуться на пройденный путь. «Мы находимся, — говорит Блок, — как бы в безмерном океане жизни и искусства, уже вдали от берега, где мы взошли на палубу корабля; мы еще не различаем иного берега, к которому влечет нас наша мечта, наша творческая воля».

Поэт называет свою статью путеводителем по неведомой стране. Для многих он может показаться непонятным; «но, — прибавляет автор, — для тех, для кого туманен мой путеводитель, — и наши страны останутся в тумане».

Нужно помнить, что страна, описываемая Блоком, есть мистическая реальность; что язык его — символический и аллегорический — язык мистика; что он пользуется теми же условными, наводящими приемами изложения, как мистические писатели всех времен, начиная от Дионисия Ареопагита и кончая святой Терезой Авильской. Неустранимая предпосылка его мировоззрения— реальное знание «миров иных». Кто этим знанием обладает, хотя бы в самой незначительной степени, — для того «Бедекер» Блока понятен и полезен. Для других описания его — бред и сумасшествие. Автор заявляет решительно: «Реальность, описанная мною, — единственная, которая для меня дает смысл жизни, миру и искусству. Либо существуют те миры, либо нет. Для тех, кто скажет „нет“, мы остаемся просто „так себе декадентами“, сочинителями невиданных ощущений». И еще решительнее утверждение поэта о том, что все его творчество основано на реальности «миров иных». «Осмелюсь прибавить, — пишет он, — что я покорнейше просил бы не тратить времени на непонимание моих стихов почтенную критику и публику, ибо стихи мои суть только подробное и последовательное описание того, о чем я говорю в этой статье».

Этими резкими словами точно очерчивается круг русского символизма. Он совсем не литература, даже не искусство, он — мистическое откровение, соприродное тайному знанию святых (Симеон Новый Богослов, Франциск Ассизский) и теософов (Яков Беме, Екатерина Эммерих, Сведенборг). «Символист, — говорит Блок, — уже изначала теург, то есть обладатель тайного знания, за которым стоит тайное действие».

Вторая предпосылка символизма — противоставление мистического откровения художественному творчеству. Мистический опыт открывает иные миры, Землю Обетованную; искусство, по выражению Блока, есть «чудовищный и блистательный Ад». Духовидец, срываясь с осиянных высот Рая, низвергается в Ад искусства. Художник есть падший ангел, прекрасный Демон Врубеля, пророк, изменивший своему религиозному призванию. «Быть художником, — пишет Блок, — значит выдерживать ветер из миров искусства, совершенно не похожих на этот мир, только страшно влияющих на него; в тех мирах нет причин и следствий, времени и пространства, плотского и бесплотного, и мирам этим нет числа. Врубель видел сорок разных голов Демона, а в действительности их не счесть».