Записки «вредителя». Побег из ГУЛАГа. - Владимир Чернавин

В барак вошла женщина! Она была молодая, лет двадцати, в арестантском бушлате и очень короткой юбке. Причесана она была не без кокетства; смазливая рожица, манера держаться, весь ее облик не оставляли сомнения в ее профессии. Ее сопровождал молодой человек в арестантском платье, с бритой актерской физиономией. Дойдя до середины барака и собрав вокруг себя толпу любопытных, девица обратилась с речью.

— Товарищи! Подписывайтесь на заем пятилетки в четыре года! Заключенные должны подписываться, как и вольные граждане. Каждый заключенный должен принимать участие в постройке социализма. Подписывайте, кто сколько может. Я принимаю запись в рассрочку: кто сколько подпишет, в шесть месяцев должен уплатить.

Мы слушали ее, разинув рты от удивления. Как, и здесь с нас требуют подписки на заем! У нас отняли все, сослали в каторгу, семьи — без куска хлеба, у многих конфисковано все имущество до последнего стула, до лишней детской рубашки. Мы раздетые, голодные, доведенные до последней степени нищеты и унижения, и с нас еще требуют «добровольной» подписки на заем!

Послышались несмелые голоса не то протеста, не то недоумения.

— Откуда же мы возьмем?

— У нас и так все отобрали.

— Подписаться можно, а чем платить будем?

— Жрать нечего, с чего нам займы покупать?

— Товарищи, — заявила она кокетливо-обиженным тоном, — это очень странно — такое отношение вашей роты. Надо сознательность иметь. Откуда деньги? Может, кому из дому пришлют.

— Дома самим жрать нечего. Там тоже с них последнее на займы отбирают! — крикнул кто-то сзади.

— На работу вас потом пошлют, — продолжала невозмутимо девица. — Будете премиальные получать.

«Премиальное вознаграждение» выплачивается заключенным, находящимся на работах. Для обычного рабочего оно не превышает трех рублей в месяц.

— Что это такое, — закончила девица капризным тоном, — столько мужчин и никто не желает подписаться! Вот я тоже заключенная, у меня тоже ничего нет, а я подписалась.

— Вы, гражданочка, по какой статье? — раздался насмешливый вопрос.

— По 35-й (хулиганство, воровство, проституция. — В. Ч.). Я социально-близкий элемент.

— Ты тут, девка, не пропадешь, заработаешь, — буркнул кто-то поблизости.

— Этой на все хватит, и на займы, и на пудру.

— Мужчины, нельзя оскорблять, надо сознательность иметь, — сюсюкала она, очевидно, не обижаясь.

— Товарищи, — вступился тогда авторитетным тоном сопровождавший ее молодой человек, до того времени мрачно молчавший. — Каждый должен доказать здесь свою лояльность. Кто не желает на заем подписываться, а тем более как здесь многие явно агитируют против займа, есть закоренелый враг советской власти, не желающий исправления. Здесь против таких принимаются свои меры. Рекомендую на заем подписываться.

К нашему изумлению, один из прибывших с нами «валютчиков» протиснулся к девице, взял у нее разграфленный лист, написал свою фамилию и в графу «сумма» поставил пятьдесят рублей.

Сумма это была для заключенных огромная. Все притихли и следили с волнением за этим человеком.

— Вот видите! — с торжеством вскричала девица. — Какие товарищ сознательные!

За первым протолкнулся второй, третий, четвертый. Речь молодого человека действовала. Сначала записывались те, у кого деньги были отобраны при вступлении в лагерь и записаны на их счет. Потом пошла записываться и голытьба. Жались, думали, кряхтели и писали, кто десять рублей, кто пятнадцать.

Девица и молодой человек работали, что называется, в ударном порядке. Около них стояла очередь.

— Откуда у вас столько денег? — спросил я «валютчика».

— Ну, я подписал те, которые у меня отобрали. Пусть берут на заем. Я все равно не увижу их до конца каторги. Все равно — деньги пропали.

— Дурацкое положение получается, — говорил мне тихо сосед. —

Смотрите, все подписываются. Эдак мы с вами вдвоем окажемся в числе неисправимых врагов советской власти.

— А ну их к черту, — огрызнулся я. — Срок, что ли, лишний дадут, если не подпишешься? Вы посмотрите, какая умилительная картина. Заключенные, каторжане, неисправимые контрреволюционеры, голодные, оборванные, обесчещенные, горят энтузиазмом к строительству социалистического отечества, стоят в очереди и подписываются на заем пятилетки.

Попробуем узнать, на что вон N. рассчитывает, у него нет ни гроша, а он на двадцать пять рублей подписался.

Я тихонько обратился к N.

— Вы что, наследство собираетесь получить — на четвертной кутнули?

— Что же делать, если все подписываются. Ну и черт с ними, пусть чувствуют мое исправление и сознательность.

— А как платить будете?

— Понятия не имею! У меня ни гроша и прислать некому, потому с легкой душой и подписываюсь. Что с меня взять, штаны, что ли, снять? В результате подписалось больше половины арестантов. Упорно не подписывались крестьяне и небольшая кучка интеллигентов.

— Все равно, товарищи, подпишитесь! — насмешливо говорил молодой человек. — Как только на работы возьмут, так первые премиальные и отдадите.

— Ладно, пусть сначала дадут, а потом и отбирают. А пока что у нас нет.

За девицей явился парикмахер с маленьким деревянным сундучком. Он надел грязный халат и разложил на грязном подоконнике свои атрибуты, расставил флакончики с подозрительной парфюмерией и водрузил небольшое зеркало.

— Кто желает стричься или бриться за плату, по дешевой таксе, давай, подходи.

Все были так обезображены стрижкой в бане, что желающих нашлось много. Совестно было ходить в таком виде. Все парикмахеры в лагере уголовные и крепко между собой сорганизованы. Несомненно, что те, кто бесплатно нас сегодня безобразил в бане, были в стачке с теми, кто теперь брался исправить их работу за плату. Барыши пополам Он принялся за работу, действуя быстро и жестоко.

— Одеколончиком освежить? Полтинник стоит.

Если заключенный отказывался, он брил так, что все лицо было в крови. За работу брал с индивидуальным подходом, с кого рубль, с кого полтинник, чтобы никого не упустить.

В самый разгар его работы, когда перед ним сидел заключенный с наполовину выбритой физиономией, вошел взводный и крикнул:

— Парикмахер! Давай к ротному!.. Бриться хочет. Парикмахер, не обращая внимания на недобритого клиента, сложил свои инструменты в ящичек и исчез к ротному. Парикмахер в лагерях обслуживает все начальство, от взводных до самого начальника лагерей. Разумеется, начальник им ничего не платит ни за работу, ни за материалы, и они должны все это выколотить с заключенных. Так кончились наши первые сутки на каторге. «Добро пожаловать!» — вспомнился мне плакат над воротами.