Вечерние новости - Артур Хейли

— Согласен, — сказал Партридж, — к тому же Перу упоминалось и раньше.

Он вспомнил свой разговор с Мануэлем Леоном Семинарио, владельцем и редактором выходящей в Лиме газеты “Эсцена”. Семинарио не сказал тогда ничего конкретного, однако заметил: “Сейчас похищение стало в Перу почти средством к существованию”.

— Нам известно об участии Перу, ну и что, — сказала Рита, — ведь мы же не знаем наверняка, что заложники вывезены из США, не забывай об этом.

— А я и не забываю, — ответил Партридж. — Дон, ты закончил?

Кеттеринг кивнул:

— Я заручился согласием управляющего банком дать интервью перед камерой, может быть, сегодня, чуть позже. Он понимает, что может получить по шапке от владельцев банка, но он славный старикан, с высокоразвитым чувством долга, и говорит, что согласен рискнуть. Если хочешь, Гарри, я могу взять и это интервью.

— Конечно. Ведь это твой материал. — Партридж обернулся к Рите:

— Богота отменяется. Я лечу в Лиму. И хочу попасть туда завтра на рассвете.

— Что же мы будем включать в передачи?

— Все, что нам известно, и быстро об этом сообщать. Точные сроки оговорим с Лэсом и Чаком, но я хотел бы, если можно, оказаться в Перу за двадцать четыре часа до выхода в эфир нашей информации, так как потом туда нагрянет армия других корреспондентов. — Он продолжал:

— Начнем работать прямо сейчас и будем сидеть всю ночь до тех пор, пока не составим передачу. Собери совещание группы в полном составе к… — Партридж взглянул на часы: 15.15, — …к пяти часам вечера.

— Слушаюсь, сэр! — с улыбкой произнесла Рита, любившая действовать, а не сидеть сложа руки.

В этот момент на ее столе зазвонил телефон. Сказав: “Алло!”, она зажала трубку ладонью и прошептала Партриджу:

— Это тот самый человек, который пытается дозвониться до тебя целый день.

Партридж взял трубку.

— Гарри Партридж слушает.

— Не обращайтесь ко мне по имени в течение всего разговора. Ясно? — Голос на другом конце провода звучал приглушенно — наверняка специально, — но все же Партридж узнал своего знакомого адвоката, связанного с кругами организованной преступности.

— Ясно.

— Вы меня узнаете?

— Да.

— Я звоню из телефона-автомата, чтобы разговор не могли засечь. И еще: если когда-нибудь вы вздумаете ссылаться на меня как на источник информации, я под присягой покажу, что вы лжете, и буду все отрицать. Это тоже ясно?

— Да.

— Я рисковал шкурой, чтобы раздобыть эти сведения, и если это дойдет до определенных лиц, то может стоить мне жизни. Посему, когда наш разговор закончится, мой долг будет оплачен сполна. Понятно?

— Совершенно понятно.

Трое находившихся в комнате притихли и впились взглядом в Партриджа, который один мог слышать приглушенный голос в телефонной трубке.

— Некоторые из моих клиентов имеют связи в Латинской Америке.

“Связи с торговцами наркотиками”, — подумал Партридж, но вслух этого не произнес.

— Я уже говорил, они никогда бы не стали впутываться в такое дело, о котором вы меня расспрашивали, но до них доходят кое-какие слухи.

— Понимаю, — сказал Партридж.

— Ну так слушайте и учтите, что информация надежная, за это я ручаюсь. Людей, которых вы разыскиваете, вывезли из Соединенных Штатов в прошлую субботу, сейчас их содержат под охраной в Перу. Усвоили?

— Усвоил. Можно один вопрос?

— Нет.

— Назовите имя, — взмолился Партридж. — Кто за этим стоит? Кто их там держит?

— До свидания.

— Подождите, ради Бога, подождите! Хорошо, не называйте имени, прошу вас только об одном: я сам произнесу имя, и если я ошибаюсь, дайте мне каким-то образом это понять. Если я прав, промолчите. Согласны?

Пауза, затем:

— Только быстро.

Партридж набрал полные легкие воздуха и выдохнул:

— “Сендеро луминосо”.

На другом конце провода — ни звука. Потом раздался щелчок: абонент повесил трубку.

Глава 11

Вскоре после того как в темном сарае к Джессике вернулось сознание, а затем выяснилось, что ее, Никки и Энгуса держат заложниками в Перу, Джессика решила не давать никому пасть духом. Она сознавала, что без этого они не продержатся, а им надо было ждать и надеяться на спасение.

Если они потеряют надежду и дадут волю отчаянию, то могут сломаться и в конце концов погибнуть.

Энгус был человек мужественный, но слишком старый и физически слабый — он мог в лучшем случае “подставить плечо”. Ему необходимо было черпать силы у Джессики. Но главной заботой Джессики, как всегда, был Никки.

Даже если этот кошмарный сон окончится благополучно — а другой мысли Джессика просто не допускала, — он может на всю жизнь оставить след на психике Никки. Джессика была преисполнена решимости воспрепятствовать этому во что бы то ни стало. Она будет внушать Никки — а если понадобится, то и Энгусу, — что они должны любой ценой сохранять уважение к себе и не ронять собственного достоинства.

И она знала, как этого добиться. Она окончила специальные курсы — некоторые из ее друзей отнеслись к этому как к глупой причуде. Она пошла на курсы вместо Кроуфорда, у которого не было времени. По мнению Джессики, кто-то из их семьи обязан был это сделать, и она стала учиться сама.

“Спасибо вам, бригадир Уэйд, и да хранит вас Бог! Когда я посещала тренировки и слушала лекции, думала ли я, что ваша наука пригодится мне в жизни”.

Во время корейской войны бригадир Седрик Уэйд был сержантом британской армии, позднее его повысили в чине. Выйдя в отставку, он поселился в Нью-Йорке и вел курсы по борьбе с терроризмом для ограниченного числа слушателей. Он завоевал такой авторитет, что время от времени ему присылали учеников из американской армии.

Бригадир Уэйд обучил Джессику и остальных еще одному искусству — искусству ближнего рукопашного боя (вид борьбы, где даже тщедушный, небольшого роста человек, если он владеет определенными навыками, может разоружить противника, ослепить его, сломать ему ногу, руку или шею). Джессика оказалась восприимчивой, способной ученицей.

За время пребывания в Перу Джессика не раз имела возможность применить на практике свои навыки рукопашного боя, но всякий раз удерживала себя, понимая, что это неоправданный риск. Пусть лучше о ее способностях никто не подозревает до поры до времени, а в решающий момент — если таковой возникнет — она ими воспользуется.

Но в Нуэва-Эсперансе такой момент все не подворачивался. Казалось, он не наступит никогда.

В первые жуткие минуты, когда Джессику, Никки и Энгуса бросили в разгороженные клетки, Джессика расплакалась, услышав рыдания Никки, — мозг ее отказывался работать, и она находилась в состоянии психического шока, с которым не могли справиться никакие доводы разума. И Джессика поддалась отчаянию.

Но ненадолго.

Не прошло и десяти минут, как Джессика тихо окликнула Никки:

— Никки, ты меня слышишь?

Последовало молчание, затем Никки сдавленным голосом произнес:

— Да, мам. — И подошел к перегородке между камерами. Несмотря на полутьму, мать с сыном уже могли видеть друг друга, хотя не могли друг до друга дотронуться.

— С тобой все в порядке? — спросила Джессика.

— Кажется, да. — Затем дрогнувшим голосом:

— Мне здесь не нравится.

— Милый, мне тоже. Но пока мы не можем ничего предпринять — придется потерпеть. Все время тверди себе, что папа и много других людей нас ищут. — Джессика надеялась, что ее голос звучал ободряюще.

— Я слышу тебя, Джесси. Никки, тебя тоже. — Это был Энгус, подавший слабый голос из своей камеры, самой дальней от Джессики. — Будем верить, что мы отсюда выберемся. И мы выберемся.

— Энгус, постарайся отдохнуть.

Джессика вспомнила, как Мигель избил его в хижине, вспомнила тяжелый переход через джунгли, когда Энгус упал, долгую переправу в лодке и, наконец, оказанное им сопротивление здесь.

Не успела она договорить, как послышались шаги и из тени возникла фигура. Это был один из вооруженных охранников, сопровождавших их в поездке, — коренастый, усатый мужчина по имени Рамон — его имя они узнают позже. В руке он держал автомат.

В хижине постоянно дежурил часовой — смена караула происходила раз в четыре часа.

Пленники быстро поняли, что не все часовые одинаково строги. Проще всего было с Висенте, который помог Никки в грузовике и по приказу Мигеля перерезал веревки у них на руках. Висенте разрешал им разговаривать сколько угодно, лишь время от времени жестами приказывая говорить тише. Самым непреклонным был Рамон, категорически запрещавший любые разговоры; остальные стражники представляли собой нечто среднее.