Избранные произведения - Владимир Даль

чертом Сидором Поликарповым.

Приписка. Еще уведомляем вас и о том, что оные северные страны повелитель, лишь только первый на миродавца того руку наложил, и отстоял земли и народы и веси своя, и избил век" заморскую рать его, и отобрал все оружие и до тысячи огнеметных литых орудий, то и все земли крещеные, доселе миродавцу тому раболепствовавшие, очнулись, и оперились, и противу него восстали, завопили, и начали витии велеречивые- священнодействовать и писать воззвания доблестные и песни ободрительные войскам своим и всему народу; а понеже той северной страны повелитель даровал милость и пощаду всем на него посягавшим и карать их более не пожелал, а требует от них мира и дружбы, каковое изумительное великодушие поразило и врагов и новых союзников его, то и не худо бы нам заранее разослать в те иные земли послушников наших, дабы соблазнить все народы и земли крещеные забыть, что скорее, то лучше, таковое им оказанное беспримерное благодеяние и заставить их в бессилии своем и немощи обносить оговорами и клеветою северной той страны обитателей и властителей их и мстить им за вышереченное благодеяние всяким наветом злым, и словом, и делом, и где чем прилучится. О чем и прошу довести до сведения старосты нашего и настоятеля, Стопоклепа Живдираловича; ибо замечено нами на пути нашем, что наклонность к таковым нам любезным пакостям и злодеяниям таится уже в семенах раздора многоязычных племен тех".

Отправив письмо это, соскочил Сидор с задней луки седла и чуть было не повис в тороках! "Долго ль до беды, - подумал он. - О серник споткнешься, затылком грянешься, а лоб расшибешь!" Он присел; а как было уже довольно поздно и Сидор наш уморился крепко, то и лег, свернулся, наутро встал, стряхнулся, совершил поход в один переход и сел на корабль у взморья.

"Фортуна бона, - подумал черт Сидор Поликарпович - а он думать научился по-французски, - форту. на бона, - подумал он, когда изведал службу нашу на море. - Я хоть языкам не мастер, а смекаю, что тютюн. что кнастер; мои губы не дуры, язык не лопатка, я знаю, что хорошо, что сладко. Здесь жизнь разгульная и всякого добра разливное море! Каждый день идет порция: водка, мясо, горох, масло; под баком сказки, пляски, играют в дураки и в носки, в рыбку и в чехарды; рядятся в турок и верблюдов, в жидов и в лягушек; спят на койках подвешенных, как на качелях святошных, - одна беда - простору мало, да работы много!"

Он надел на себя смоленую рабочую рубаху, фуражку, у которой тулья шла кверху уже, а на околыше были выметаны цветными нитками зубцы и узоры; опоясался бечевкой, привесил на ремне нож в ножнах кожаных, свайку, насовал в карманы шаровар каболки, тавлинку, кисет; вымазал себе рожу и лапы смолою, взял в зубы трубчонку без четверти в вершок и, проглотив подзатыльника два от урядника за то, что сел было курить на трапе, примостился смиренно к камбузу, где честная братия сидела в, кружке, покуривала корешки и точила лясы.

- Что скажешь, куцый капитан общипанной команды, поверенный пустых бочек? - спросил марсовой матрос трюмного, - каково твои крысы поживают?

- Приказали кланяться, не велели чваниться! - отвечал тот.

- Не бей в чужие ворота плетью, - заметил старый рулевой насмешнику, - не ударили бы в твои дубиной! Век долга недели, не узнаешь, что будет; может быть, доведется еще самому со шваброй ходить!

- Не доведется, Мироныч, - отвечал первый, - с фор-марсу на гальюн не посылают! Без нашего брата на марса-рее и штык-боут не крепится!

- Не хвалися, горох, не лучше бобов, - проворчал третий. - А кто намедни раз пять шкаторину из рук упускал, покуда люди не подсобили?

- Упустишь, когда из рук рвет, - отвечал опять тот. - Ведь не брамсельный дул, а другой риф брали!

- У доброго гребца и девятый вал весла из уключины не вышибет, - сказал урядник с капитанской шестерки, - не хвали меня в очи, не брани за глаза, не любуйся собой, так и будешь хорош!

- Запевай-ка повеселее какую, Сидорка, - сказал нашему Поликарповичу сосед его. - Что ты сидишь - надулся, как мышь на крупу! Ты волей пристал к нам, Так и зазнаешься; а у нас, вишь, неволя скачет, неволя пляшет, неволя песни поет!

- Не свайкой петь, когда голосу нет! - отвечал Сидор, оскалив зубы, как мартышка. - Запевай-ка ты свою:

Здравствуй, милая, хорошая моя,

Чернобровая, похожа на меня!

- На тебя? - спросил урядник. - Надо быть, хороша была! Неужто и с тобой какая ни есть слюбилась?

- Нет такого мерзавца, чтобы не нашел своей сквернавки, - отвечал Сидорка. - Кабы люди не сманили, и теперь бы со мной жила!

- Кабы нашего сокола вабило не сманило, сто лет бы на месте сидел, подхватил марсовой. - А какая твоя любка была, Сидорка, чернавка или в тебя, белянка?

- Была белобрысая, была и черномазая, - отвечал Сидорка, - было, да быльем поросло! Нашему брату за вами, в бубновых платочках, не угоняться!

- Да, мы таки постоим за своих, - подхватил тот же марсовой, - и поспорим хоть с кем, что против нашей, ниже у косноязычного француза, не найдешь ни одной! Бывало, моя как приоденется да приумоется, так хоть водицы испить!

- Чистоплотен больно, - промолвил Мироныч, - что за дворянин! Когда горох в котле, так, стало быть, и чист; брюхо не зеркало, что в зубах, то и чисто!

- Горох горохом, - отозвался кок за камбузом. - а в рассоле из-под солонины, ребята, нечего греха таить, наудил нынеча угрей!

- Эка невидаль, - отвечал Мироныч, - будто то и черви, что мы едим; по-моему, так то черви, что нас едят! Смазной, да затягивай хоть ты сдуру песню свою про червяка черемхового!

- Погоди, - отвечал Смазной, - вишь, трюмный наш, Спирька, задремал, так чтоб не потревожить!

- Чего тут годить; на посуле, что на стуле, посидишь да и встанешь, сказал опять первый.

- Встанешь, пройдешься, да и опять присядешь, - отвечал тот, - посуленое ждется; что я тебе за песенник дался? Много ли вас тут охочих до песен моих? Я меньше как при двенадцати зубов не оскалю и голосу не подам!

- И дело, - подхватил марсовой. - У нас был в Касимове мещанин; как начал торговать, так, бывало, на пятак в день уторгует да еще два гроша сдачи даст; а расторговался, поднялся с мелочяого на оптовой-валовой, так в нитках пасмы не разбивает, в варганах полудюжины не рознит!

Дудка просвистела на шканцах, и осиплый голос прокричал в фор-люк: "Пошел все наверх!" Все кинулись, кто в чем сидел, и Сидора Подикарповича нашего подле трасу семь раз с ног сбивали! Он вылез последним, и вахтенный урядник, сказав ему, что он скор как байбак, поворотлив как байдак, спросил:

"Не угодно ли прописать боцманских капель?" - "Не все линьком, - отвечал Сидор, - можно и свистком!" - "Да, можно, - ворчал тот, - засядете под баком, так вас оттоле калачом не выманишь, ломом не выломишь, шилом не выковырнешь Пошел на марса-фал!" Сидор кинулся на марса-фал, а его в шею. "За что?" - "Не трёкай! Опять по шее. "За что?" - "Иди ходом, лежи валом, не дергай!" Кричат: "На брасы на правую!" А Сидора в шею. "За что?" - "Не тяни без слова!" Опять в шею. "Отдай", - говорят; отдал - "Тяни!" Ну, словом, замотали бедного Сидорку нашего до того, что он и не знал, куда деваться, куда ни сунься- - урядник; за что ни ухватись - линек! "Из бухты вон!" - раздалось с юту, и Сидор наш, который еще не знал ни бухты, ни лопаря, оглянуться не успел, как боцман отдал пертулинь; якорь полетел, потащил за собою канат, а с канатом и Сидорку, который не успел выскочить из свернутых оборотов каната" из бухты, и Поликарповича в полтрети мига вместе с канатом прошмыгнуло в обитый свинцом клюз, выкинуло под гальюном, перед носом корабля! Он вынырнул, ухватился за водорез, за ватерштаги, вылез на буш-прит и стоял долго, почесывая затылок и оглядываясь кругом: таких проказ он и во сне не видал! Он не мог опамятоваться. "Что за нелегкая меня сюда принесла! - подумал он, присев под кливером, у эзельгофта. - Тут замотают так, что с толку своротишь, из ума выбьешься! Попал я никак из огня да в воду! Как ни ладишь, ни годишь, а не приноровишься никак к этой поведенции, к морской заведенции! Не дотянешь бьют, перетянешь - бьют; а что и всего хуже - работа впрок нейдет; тяни, тяни, да и отдай! Тяни, из шкуры лезь, тяни, да и отдай! Что это за каторга? По-моему бы, выдраил в струнку один раз, на шабаш, закрепи, да и не замай! А тут не успел навернуть на планку либо битенг, опять сымай, трави, отдавай - а там опять тяни! На это не станет и сил; у меня руки в плечах оттянуло так, что лапы в поликры болтаются: это не шутка! А глядишь - завтра то же, послезавтра опять то же... -Служи сам настоятель, сатана-староста, когда лаком больно, а не я. Неохота лап мочить, а то бы соскочил сейчас, да" и пошел! Терпеть, видно, до первого якоря, а там - и черт не слуга!"

Рассудил, как размазал, и не стал работать; отнекивался во ожидании первой якорной стоянки, а между тем стал бурлить тихомолком, задумал всполошить всю команду. Свистят: "Первую вахту наверх!" Сидорка забился на кубрике где-то, сидит, дух притаил. Кричат: "Аврал, аврал!" - и- подавно то же; Сидорка и сам не идет и других не пускает! Как тут быть? Капитан' хватился за ум. Он догадался, что все это проказы заморского выходца, новобранца нашего, Сидора, и вздумал повернуть делом покруче. "Свистать к вину!" - закричал он вахтенному уряднику. Урядники собрались все вокруг грот-люка, просвистали резко и согласно "к вину", вся команда вышла, и черт Сидор Поликарпович также вылез. Тогда капитан приказал его схватить и, как первого зачинщика, растянул его на люк и вспорол, да так, что с него, с живого, сухая пыль пошла, что, как говорится, и чертям тошно стало! А сам приговаривал: "Я тебя взял на службу государеву, одевал и кормил тепло и сытно, а ты ум свой с концов обрезал, да и в середке ничего не оставил, вздумал проказить на свою голову - закорми чушку, так будет плакаться на пролежни; трунил ты надо мной, потешусь и я над тобой; проведу и я свою борозду, поставлю над тобою пример, чтобы у тебя сдуру молодец какой-нибудь не вздумал перенимать; передний заднему дорога; не задай острастки, так, чего доброго, черниговского олуха какого-нибудь и оплетешь! Не я бью, сам себя бьешь; кнут не мука, а вперед наука - один битый семерых небитых стоит! Это тебе в задаток; а если расплачиваться начистую с тобою доведется, так знай, что дело пойдет в рост! Тогда не пеняй!"