Распутин-1917 (СИ) - Васильев Сергей Александрович

— Весьма похвально, — слегка поклонился наглый америкашка, — наслышан. Неумолимое влечение к западной цивилизации среди прогрессивной части русского общества настолько велико, что многие представители правящей элиты отправляются туда, обгоняя Отечество, приобретают real estate, открывают счета в иностранных банках и переводят на них серьёзные access в размере жалования за пятьдесят или даже сто лет беспорочной службы.

Лицо Лукомского вытянулось и побагровело. Еле сдержав гневный вопрос “на что вы намекаете”, застрявший комом в горле, генерал старательно гасил бушующие эмоции, чертыхаясь про себя и воровато оглядываясь по сторонам, не заметил ли кто из окружающих вспышку его гнева. Однако америкашка уже потерял к нему интерес и обращался к Данилову.

— Ваше высокопревосходительство! А вы не боитесь, что столь ожидаемая революция вдруг сделает fire и откажется от ваших услуг, не поверив столь прогрессивным взглядам?

— Если бы вы знали русские пословицы так же хорошо, как изучили русский язык, — снисходительно усмехнулся Данилов, — вы бы запомнили народную мудрость: “Коней на переправе не меняют”.

— О да, — кивнул американец, — подобные пословицы есть и у других народов. У коренных индейских племён Техаса, например, она звучит несколько иначе: "Коней на переправе не меняют, а ослов — можно и нужно!"

Открытые рты генералов не успели исторгнуть достойный ответ на возмутительную иностранную дерзость, как дверь в приёмную отворилась, и на пороге собственной персоной появился главнокомандующий армиями западного фронта генерал Рузский. Нервно натягивая перчатки и глядя поверх запотевших очков, он прошествовал мимо вытянувшихся в струнку офицеров, подойдя вплотную к “американцу”.

— Мистер Кеннеди, я обещал дать вам интервью. Сейчас самое подходящее время. Пройдёмте в мой штабной вагон — там нам никто не помешает. Господа, — Рузский поднял глаза на генералов, — прошу прощения. Разрешите откланяться. Дела!

Пропустив гостя вперёд, тщательно закрыв за ним дверь, Рузский, смахнул с лица любезную улыбку, без прелюдий и увертюр прошёлся по “американцу”, как танк по вражеским окопам.

— Мы не получаем от ваших коллег никакой помощи почти месяц. Вынуждены импровизировать. Может хотя бы проясните ситуацию? Что у британцев происходит? Полковник Нокс разводит руками и предлагает изыскивать внутренние резервы. Какие к черту внутренние резервы, если вы сами настаивали на их размещении в ваших банках? Дворцовый переворот — это, знаете ли, не очень дешёвое мероприятие! Его нельзя организовать, оперируя обещаниями. Колеблющихся и сомневающихся надо постоянно укреплять презренным металлом.

Не имея возможности перейти на начальственный рык, Рузский шипел и подсвистывал, рождая устойчивую ассоциацию с маневровым паровозом. В голове у Распутина при виде этой “паровозной топки” с ножками крутилось четверостишие:

”Паровоз на сердце вам наехал

И, как есть, теперь на нём стоит…

Жизнь — не деньги и не нить успеха,

Неизвестно, кто в ней победит…”(*)

“Чешет, как по рельсам! — с долей восхищения думал Гриша, слушая генеральские эскапады. — Ну ты смотри, как плетёт кружева из ругательств и ни одного матерного! Эх, такого бы преподавателя художественной словесности — в каждое общевойсковое училище, чтобы курсанты понимали, как правильно вести разъяснительные беседы с личным составом. Но про деньги — это здорово. Очень вовремя. А я голову ломал, как всучить ему чёртову взятку…”

— Ваше высокопревосходительство! — вклинился Гриша в непрерывную лавину генеральского возмущения, — желание помочь революционно настроенному генералитету — одна из главных причин, заставивших меня совершить не самое безопасное путешествие.

Произнося последние слова, Распутин водрузил на стол аккуратный кожаный саквояж, конфискованный на вилле товарища Ганецкого.

— Что это? — прервал Рузский свой яростный спич, заинтересованно оглядывая дорожную сумку.

— Без малого — миллион в рублях, долларах, фунтах и банковских векселях.

— И это всё ваше?

— Нет, это — ваше. Ничего моего в этом мире нет…

— Я мзды не беру, — гордо заявил Рузский, аккуратно убирая саквояж под стол…

— Знаю-знаю, — кивнул Распутин, — вам за Державу обидно…

— Точно так-с! Простите, мистер Кеннеди, мне очень знакома ваша внешность. Где мы могли встречаться?

— Мир полон похожих людей, практически двойников. Скорее всего, с кем-то из них вы меня путаете. Нет, встречаться раньше мы не могли. Разве что в Северной Каролине. Вы бывали в Америке?

— Только за этим вы совершили столь долгое и утомительное путешествие? — кивнул Рузский на спрятанный саквояж.

— Нет, — покачал головой Распутин, — моя миссия заключается в наблюдении за трансфером власти, посильной помощи вам в этом трудном деле и эвакуации, если что-то пойдёт не так.

— То есть вы — мой ангел-хранитель.

— Спасибо за комплимент. Меня чаще называют демоном-искусителем.

— В нашем суматошном, противоречивом мире одно второго не исключает. Что-то ещё?

— Совершеннейший пустяк — пожелание о включении в текст отречения вот этих условий…

Рузский, прежде чем взять протянутую бумагу, аккуратно протёр стекла и глубже насадил на нос тонкую дужку очков, осторожно, словно это была крапива или терновник, принял листок, вчитался, поднял брови и исподлобья бросил взгляд на собеседника.

— Хм… Вам не кажется это слишком… смелым.

— Настало такое время. Предполагаю, при включении в текст перечисленных условий у самодержца станет меньше возражений по существу предлагаемой, как бы поточнее выразиться, сделки… А ведь именно это — наша конечная цель, не так ли? Или вы намерены дискутировать с царем на этой Богом забытой станции до лета?

— С Родзянко согласовано?

— Зачем?

— Вы меня удивляете.

— Во время революции согласовывать что-либо нужно с теми, кто имеет возможность подкрепить свою точку зрения военной силой. Сколько у Родзянко батальонов?

Рузский вида не подал, но по легкой усмешке было заметно, что генерал польщён. Думские политики и высокие сановники относились к армии, как к разовому резиновому изделию, отводя ей сугубо утилитарную роль “иди сюда — подай — пошёл прочь”. Дурацкий постулат “армия вне политики” странным образом зомбировал господ, рвущихся к власти, заставляя смотреть на вооруженную, самую главную политическую силу любого государства свысока и с откровенным пренебрежением. А тут генерал встретил абсолютно логичную и комплементарную точку зрения — прав тот, у кого больше батальонов. Помня это, вставить шпильку заносчивым думцам, сославшись на рекомендации союзников — что может быть приятнее?

— Хорошо, мистер Кеннеди, я постараюсь включить в текст отречения ваши условия. Но ничего не обещаю. Государь непредсказуем и капризен, как дитя.

— Нет проблем, мистер Рузский. Нас устроит любой результат, в том числе отрицательный.

— Даже так?

— А что тут удивительного? С точки зрения максимизации прибыли нам могут быть одинаково полезны как новое, демократическое, пока еще слабое и неуверенное в себе правительство, так и самодержец, напуганный вами до смерти, лишенный привычной поддержки, а потому готовый на любые компромиссы и уступки, лишь бы этот кошмар не повторился…

Рузского передернуло от таких откровений. Конечно, он — не мальчик и прекрасно понимал шкурные мотивы британцев, французов и американцев. Но в приличных домах не принято называть задницу задницей, даже если она красуется на самом видном почётном месте. А тут — так по-деревенски грубо! Нет, всё-таки американцы — дикари. Никакого светского лоска.

— Через четверть часа я должен быть у его величества. Желаете присутствовать?

— В каком качестве, простите? Нет-нет, считаю, что этот раунд мне лучше провести в тени. Присутствие прессы, тем более иностранной, на столь интимном мероприятии может непредсказуемо повлиять на царское поведение. А зачем нам лишние проблемы?