Неприличная страсть - Колин Маккалоу

— Тебе очень идет шляпа с большими полями, должна сказать.

— Шляпы удобнее, чем косынки, возможно, потому что их надо снимать сразу же, как только войдешь в помещение.

— А это что за конверт? Тоже фотографии? Рука Онор в нерешительности задержалась на конверте — может быть лучше было бы убрать оба — но после некоторого колебания она все-таки открыла второй конверт.

— Нет, это не фотографии. Это рисунки, которые сделал один из пациентов в отделении «Икс», это моя, если можно так выразиться, последняя команда.

— Чудесно сделано, — сказала Фэйт, вглядываясь в каждое лицо, и Онор с облегчением заметила, что мать не обратила внимания на Майкла, отложив его портрет в сторону. Для нее он значил так же мало, как и все остальные. Но с какой стати? И в то же время, как это ни странно, она почему-то была уверена, что ее мать должна увидеть то, что увидела она в ту первую их встречу в коридоре отделения «Икс».

— Кто из них рисовал? — поинтересовалась Фэйт, откладывая в сторону рисунки.

— Вот этот, — ответила Онор и, вытащив портрет Нейла, положила его поверх пачки. — Это Нейл Паркинсон. Рисунок не очень удачный — он совершенно не передал самого себя.

— Во всяком случае, сходство передано, я думаю, довольно точно, потому что его лицо кого-то мне напоминает, или я действительно его где-то видела. Откуда он?

— Из Мельбурна. Его отец, кажется, крупная шишка в промышленности.

— Ну конечно, Лонглэнд Паркинсон! — торжествующе воскликнула Фэйт. — Вспомнила, где я его видела. На кубке Мельбурна в тридцать девятом году. Он был тогда с родителями и в форме. Я знакома с Фрэнсис, его матерью, мы встречались несколько раз в Мельбурне на вечеринках.

Что сказал тогда Майкл? Что в своей жизни она встречает таких людей, как Нейл, а не таких, как он сам. Странно. Она ведь и впрямь могла познакомиться с Нейлом где-нибудь в обществе. Если бы не война.

Фэйт еще раз пролистала пачку, вытащила тот рисунок, который хотела найти, и положила его поверх портрета Нейла.

— А кто же это такой, Онор? Какое лицо! Что за выражение у него в глазах! — она говорила, как зачарованная. — Не знаю, нравится он мне или нет, но лицо его не может не вызвать восхищение.

— Это сержант Люшес Даггетт. Льюс. Он был… он покончил с собой, когда уже оставалось совсем недолго.

«Господи, еще немного, и я проговорилась бы, что его убили».

— Бедняга. Подумать только, что могло довести его до этого? Он выглядит так, словно… ну, как будто он выше таких вещей. — Фэйт вернула рисунки. — Должна сказать, они нравятся мне больше, чем фотографии. Руки и ноги никогда не скажут тебе о людях столько, сколько человеческие лица. Когда я разглядываю фотографии, мне всегда приходится щуриться, чтобы разглядеть лица, но на фотографиях они всегда получаются какими-то пятнышками. А кто из них нравился тебе больше всех?

Не в силах противостоять искушению, Онор нашла портрет Майкла и протянула его матери.

— Вот этот. Сержант Майкл Уилсон.

— Правда? — Фэйт с сомнением посмотрела на дочь. — Ну что ж, ты знала их всех, как говорится, во плоти. Конечно, прекрасный парень, я это вижу… Он похож на пастуха.

«Браво, Майкл! — думала Онор. — Это говорит жена преуспевающего скотовода, которая встречает Нейла Паркинсона на скачках и свой круг чувствует инстинктивно, как и любой, не будучи снобом. Потому что мамочка не сноб».

— Он фермер, — сказала она.

— А… тогда понятно, откуда этот дух земли, — Фэйт вздохнула и потянулась. — Устала, маленькая?

— Нет, мама, совсем даже нет. — Онор положила рисунки на пол рядом с креслом и закурила.

— Все также никаких признаков семейной жизни? — спросила Фэйт.

— Нет, — улыбнулась Онор.

— Ну и ладно. Лучше остаться старой девой, чем выйти замуж по ошибке.

Притворно скромный вид, с которым были сказаны эти слова, заставил дочь расхохотаться.

— Совершенно с тобой согласна, мама.

— Значит, ты возвращаешься на работу?

— Да.

— Опять «Принц Альберт»? — Фэйт достаточно хорошо знала свою дочь, чтобы спрашивать, не останется ли она в маленьком Яссе, — Онор всегда предпочитала многолюдные места.

— Нет, — отозвалась Онор и замолчала, нерасположенная говорить дальше.

— Тогда куда же?

— Я поеду в одно место, которое называется Мориссет, проходить обучение для работы в психиатрических лечебницах.

Фэйт Лэнгтри застыла.

— Ты шутишь?!

— Нет, не шучу.

— Но… но это же смешно! Ты профессиональная медсестра! С твоим опытом ты можешь работать где угодно! Сиделка у душевнобольных! Боже мой, Онор, почему бы тебе тогда не поступить в тюремные надзирательницы? Там платят больше!

Губы Онор были плотно сжаты, и внезапно ее мать увидела на лице дочери ту силу и решительность, которые никогда не входили в ее представления об Онор.

— Вот тебе одна из причин, по которым я хочу этим заниматься, — начала Онор. — Полтора года я была сестрой в отделении для больных с душевными расстройствами и поняла, что мне нравится такая работа больше, чем любая другая, связанная с моей профессией. Люди вроде меня нужны, понимаешь? Нужны. Потому что такие, как ты, приходят в ужас при мысли об этом. Это среди прочего. Сиделки у душевнобольных имеют настолько низкий статус, что это воспринимается чуть ли не как позор. И если такие, как я, не пойдут работать в эту область, здесь так никогда ничего и не изменится. Когда я зашла в министерство здравоохранения выяснить насчет обучения и сказала, кто я, они там решили, что я сама слегка ненормальная. Мне пришлось дважды лично съездить туда, чтобы убедить этих людей, что я, профессиональная медицинская сестра, действительно заинтересована стать сиделкой в психиатрической лечебнице. Даже в министерстве, в ведении которого находятся эти учреждения, считают, что сиделка — это не кто иной, как сторож у сумасшедших!

— Именно этим ты и будешь заниматься, — заметила Фэйт.

— Когда больной входит в ворота психиатрической больницы, — старалась объяснить Онор, и в голосе ее послышалось сильное волнение, — это означает, что он входит в мир, который вряд ли когда-нибудь покинет. Те люди, мои пациенты, они не были больны до такой степени, но мне было на что посмотреть и было с чем сравнивать, чтобы понять, насколько нужны такие, как я.

— Онор, ты так говоришь, как будто хочешь понести искупление за неведомую вину и проповедуешь обращение в какую-то веру! Не может быть, чтобы все то, что ты видела на войне, до такой степени изменило все твои представления!

— Возможно, я действительно произвожу впечатление, будто одержима какой-то миссией, — задумчиво произнесла Онор, закуривая новую сигарету. — Но это не так. И никакие грехи я не искупаю. Но я ни в коем случае не соглашусь, что мое желание сделать все от меня зависящее, чтобы облегчить жизнь и состояние душевнобольных людей, является признаком моей собственной душевной нестабильности!