Роза и червь - Роберт Ибатуллин

Саид безошибочным чутьём нашёл и узнал её сразу. Яркая, белая, немигающая.

Она самая, никаких сомнений.

Звезда, ждущая от него каких-то слов, какого-то послания невероятной важности… Откуда он это знал? Он не мог объяснить… но знал так же твёрдо и неопровержимо, как то, что родители его любят, на небе есть Аллах, а сам он никогда не умрёт…

Дрожа от холода и не замечая его, он глядел на белую звезду неотрывно… Забытый сон поднимался из погребальных глубин памяти… Звуки… Сон без образов, сон из одних звуков… Звуки песни на неведомом языке…

«Øurřöœ… Ţzz… Fś||p… Θyŕæ… T!ā… Ųčhe… Ŋła…»

Да, теперь он понял, он вспомнил то невероятно важное из сна… то прекрасное, что ему открылось перед припадком… Он должен докричаться до звезды! Он должен пропеть ей эту песню – все эти странные звуки – что всплывали из неведомо каких закоулков памяти… И тогда…

И тогда всё будет хорошо. Он выздоровеет, вернётся в Рабат, увидит родителей, война кончится, мама родит ему брата и сестру, они разбогатеют, станут самой уважаемой семьёй в махалле Науруз, и все будут счастливы вечно, вечно, вечно!.. Надо лишь докричаться до звезды!

– Øurřöœ, – непослушными, окаменевшими от холода губами пропел Саид. – Ţzz… Fś||p… Θyŕæ… T!ā… Ųčhe… Ŋła…

Раньше Саид и представить не мог, что его язык и гортань способны порождать такие звуки, такие сочетания звуков. Он щёлкал, трещал, причмокивал… ни один звук не повторялся дважды, и ничего в этой песне не походило на человеческую речь – но кто знает, на каком языке говорят между собой звёзды?

– Šŕmë!.. – всё громче кричал Саид. – Qwrŋaþħ!.. Đæł;łę!..

А потом подошёл вахтенный матрос, схватил его за ухо и со страшными ругательствами оттащил в каюту.

Саид не сопротивлялся. Он уже понял, что звезда всё равно не слышит.

Одним голосом, конечно, до неё не докричаться. Ведь звезда – она далеко.

Он был не дурак, он понимал: чтобы звезда услышала – нужно радио.

Арлекин отдыхает

Настал вечер 2 августа, и Арлекин так ничего и не знал о том, что делается во внешнем мире за благословенной стеной подсолнухов.

Его голова всё ещё была перевязана. Не наденешь диадему, не включишь имплант, не узнаешь, какие дела творятся в мире. Нетвизоров, а уж тем более гарнитур в реалианской общине не водилось (это были скверные вещи, засоряли сознание). Итак, Арлекин мог судить о происходящем только по тому, что лично видел, слышал и обонял.

Зарево и дым. Рокот спасательных и пожарных рингеров. Треск выстрелов. Запах дыма. Всё это – на севере, в стороне Новой Москвы. Этого, пожалуй, было достаточно.

Арлекин не слишком огорчался, что не знает ничего больше. Близких людей в погибшей колонии у него не было. Остальные были не его заботой. Он отдыхал.

Арлекин чувствовал себя заметно лучше. Он уже мог гулять по саду, где сектанты трудолюбиво и слаженно, как муравьи, убирали последствия бомбёжки: срезали сломанные ветки, чистили дорожки от листвы. Садовника Игоря нигде не было. Валериан коротко сказал, что тот болен.

Сам Валериан почти не общался с Арлекином. Гейммастер был весь в делах – проповедовал, разъяснял, успокаивал, руководил работами. Добывал где-то стёкла для восстановления пирамиды медиториума (при падении, к счастью, никто не пострадал). Одновременно лихорадочно искал покупателей на своё масло (транспортный узел Новой Москвы погиб – ничего вывезти было невозможно). Словом, совсем забыл о Брэме Конти, своём бывшем кураторе из несуществующего более экстрагарда несуществующего филиала «Рио-Био» в несуществующей Новой Москве… Арлекина это тоже не огорчало. Единственным человеком, о котором он хоть сколько-нибудь беспокоился, был Игорь.

– Что с садовником? – спросил он как-то у Нади.

Сиделка растерянно развела руками.

– Ничего не можем понять. Утром лежал как в параличе, но недолго. Вроде поправился, стал ходить… Потом вдруг раз – и эпилептический припадок. Сейчас вроде нормально, но ведь ему говорить нельзя – обет молчания. Как поймёшь, что он чувствует?

– Я хочу с ним увидеться.

Надя озабоченно нахмурила бровки.

– Не знаю, дозволит ли гейммастер… Я у него спрошу.

Ответа пришлось дожидаться долго. Сильно уставший Валериан явился лишь вечером, перед самым закатом (без диадемы Арлекин не знал даже точного времени).

– Обрадую вас, мой друг, – сказал Валериан, разматывая бинты Арлекина, чтобы сменить повязку. – Война кончилась. Венера ударила по Луне Роем Светлячков. Фламмарион сдался.

– Да ну? – без особого интереса откликнулся Арлекин.

– Представьте себе. Эрикс и Фламмарион теперь лучшие друзья и союзники. Собираются воевать с Аквилой… С Аквилой, бог мой! Как дети, честное слово, – гейммастер вздохнул. – А вы, значит, хотите поговорить с Игорем?

– Просто сказать спасибо.

– Нет, мой друг, – Валериан покачал головой. – Одним «спасибо» вы не отделаетесь. Он, между прочим, пострадал на вашем задании. Вы не думали о том, как исправить дело?

– Я не знаю, как его лечить. И никто не знает.

– Даже те, кто сделал цветок? Простите, если спрашиваю лишнее, – спохватился гейммастер.

– Ничего, ничего. Те, кто сделал цветок, тоже хранят обет молчания. Уже триста лет как.

– Так называемые аквилиане? – Валериан не выказал и тени удивления. – Те, кто за ними стоит, не молчат для умеющих слышать.

– Не кормите меня своей религиозной гнилью, – огрызнулся Арлекин. – Даже если действительно в неё верите.

– Верю? – Истиноучитель величественно выпрямился – как всегда, когда собирался изречь какое-нибудь откровение. – Сюань Цзан говорил: «Глупый верит. Умный не верит. Посвящённый – знает». Иногда он ещё добавлял: «Совершенномудрый – не знает…»

– А вы сами кто? Совершенномудрый или только посвящённый?

– Не знаю, – смиренно сказал Валериан. – Но спасибо, что сказали про аквилиан. Придётся обратиться напрямую к Разработчикам, молить ниспослать лекарство. Читкод Исцеления бесполезен в таких случаях… – Гейммастер проигнорировал презрительную усмешку Арлекина. – А теперь вернёмся к цветку, мой друг. Поговорим о нём в контексте нашего с вами соглашения.

– Вы так и не отказались от мысли его продать?

– А что могло заставить меня отказаться?

– Осознание того, что жадность – грех.

Валериан снисходительно повёл бровью.

– Не вам учить меня основам веры, мой друг. Я радею о благе церкви, лично для себя мне не нужно ни гроша. Но оставим эти перепалки. К делу. Сколько Космофлот готов предложить за цветок?