Ночь предопределений - Юрий Герт

— Вы не стесняйтесь,— сказал Сарсен.— Я помогу...

— Мы никуда не едем,— грубо перебил его Карцев, выдвигаясь вперед.

— Я помогу...

— Мы ос-та-емся!— повторил Карцев.— Вы что, не слышите?— Он стоял напротив Сарсена, грудь в грудь.

— Мы пока остаемся, Сарсен-ага,— сказал Сергей, полегоньку оттирая Карцева плечом.— Но если что, то мы обязательно воспользуемся...

— А вы петух! — усмехнулся Феликс, обращаясь к Карцеву, когда Сарсен ушел.

Они подошли к гостинице и остановились у крыльца.

— Хорошо бы цветов,— неожиданно сказал Спиридонов. И, вздохнув, сам себе возразил:— Только где их достанешь...

— Какие тут цветы...— Карцев полез в карман за сигаретами.

— Я знаю, где цветы,— сказал Сергей, что-то про себя прикинув.— Нужна машина.

— Машина есть,— Спиридонов посмотрел на Карцева. Тот кивнул.

— Скинемся? — предложил Бек.

Он первым потянулся к заднему карману. Феликс повторил было его движение, но Сергей покачал головой.

— Здесь если цветы, то их не продают,— сказал он строго.— Их дают даром.

Тем не менее в руку ему вложили несколько бумажек.

Карцев отправился заводить свою машину, она стояла во дворе за гостиницей.

Феликсу хотелось побыть одному. Слишком крутым валом обрушились на него сегодняшние события. Нужно было опомниться, прийти в себя. Проходя через двор, он помахал Карцеву и начал взбираться на гору. Ему вспомнилось утро, в которое он поднимался туда впервые в этот приезд. Неужели это было какие-нибудь пять дней назад?.. Пять или шесть?.. Или четыре?.. Он стал считать и сбился.

Здесь все было по-прежнему. Это его поразило. Хотя что могло измениться — здесь, на плато?.. Он присел на выступ скалы, на котором сидел в то утро.

Перед ним, внизу, лежал городок — мешанина домов, улиц.

Но на этот раз его взгляд скользил, не застревая ни на игрушечной часовенке, ни на базарной площади, вокруг которой теснились лабазы и лавки старой армянской слободы, ни на музейном садике с летним флигелем коменданта крепости посредине... От белого параллелепипеда школы он прочертил прямую линию к грязелечебнице и взял от нее вправо, к сборно-щитовым домикам геологической экспедиции. Где-то здесь, на окраине, по его расчетам, жил Темиров, хотя отличить его дом от других, как две капли воды похожих друг на друга строений, Феликс, понятно, не мог.

Но он смотрел туда, где были сейчас и Айгуль, и мать Темирова, и где в маленькой душной, пахнущей смертью комнатке, на ковре, разостланном от стены до стены, уже лежал, наверное, сам Темиров... Он смотрел только в ту сторону, на окраину городка, и не слышал несущихся с моря плаксивых выкриков чаек, не замечал ласточек, стремительно прошивающих небо над скалой.

2

В мутной, белесой от зноя выси, по обыкновению, не было ни облачка. Гронский тяжело сопел, поминутно вытирая потную шею платком. Они далеко отстали от остальных, уже выходивших на белую от известковой пыли дорогу. Феликс остановился, чтобы дать гипнотизеру отдышаться, и они все постояли минуты две или три между могил, поросших курчавым, стелющимся по земле итсегеком.

Позади, среди старых памятников (старых, но не старинных, кладбище было для здешних мест относительно новое, молодое), виднелась обнесенная невысокой оградой пирамидка, сваренная из листового железа. Она была зеленая, с красной звездочкой наверху. Перед нею, на вздувшейся пузырем земле, ярко пестрели цветы, и среди них — пунцовые георгины, добытые вчера Сергеем в заводском поселке. Их было немного, но Феликс, оглянувшись, отыскал их взглядом.

Они добрались до дороги. Несколько машин уже уехало, другие стояли, вероятно, поджидая, пока они подойдут. Жаик повел Гронского к передней машине. Феликс и Карцев забрались в музейный «рафик». С ними сел Бек. Куда усадили Сергея и Спиридонова, они не успели заметить.

Дорога была недолгой. В «рафике» смешались казахская и русская речь. Среди тех, с кем они ехали, многие Феликсу были знакомы, других он не знал, но так же, как во время похорон, его не покидало ощущение, что он всех знает, и его знают, и если хорошенько приглядеться, можно вспомнить, где все они виделись, встречались.

Это смерть, думал он, это она всех связывает, сближает...

И примиряет...— Он думал о Сарсене, с которым они стояли рядом, работая лопатами, когда зарывали могилу. Там, внизу сталкивались и рассыпались брошенные сверху комья сухой земли, Сарсен дышал тяжело, с присвистом, и Феликс поймал себя на том, что не испытывает к нему прежнего враждебного чувства.

Позади Феликса, рядом с Беком, сидел старик в черной, надвинутой на седые брови шляпе с обвисшими полями,— возможно, один из тех аксакалов, которых он неизменно видел на площади. Старик постучал Феликсу в плечо жестким костяным пальцем и что-то быстро сказал.

— Он говорит, Темиров был хороший человек,— перевел Бек.— Хороший, честный...

— Передайте ему, что и я так думаю,— кивнул старику Феликс,— Что все мы так думаем...

Аксакал тронул кончики редких усов.

— Он говорит, отец Темирова тоже был хороший, честный человек... Он его знал...

«Роза от розы, яблоко от яблока, колючка от колючки»,— вспомнилось Феликсу. Здесь все и всем известно друг о друге... Он подумал о сыне Темирова, коренастом, в отца, плотно сбитом парне, с такими же плоскими, широкими скулами. Он был студентом-геологом, проходил практику где-то в партии, его едва разыскали, он ехал, меняя машины, всю ночь и утро, но все-таки успел. Он стоял над могилой с кровяными, сжатыми в щелку глазами, стоял, казалось, не видя, не слыша, не понимая того, что происходит вокруг...

Прежде чем повернуть в городок, дорога вильнула в сторону и крюком обогнула другое кладбище, под самой горой. Оно было хорошо известно Феликсу крестами затейливой формы, плитами, на которых виднелись надписи — на русском, иной раз славянской вязью, на польском — три или четыре плиты, и даже на еврейском, с глубоко врезанными в камень буквами, похожими на слегка измененную клинопись. Кладбище это возникло в годы основания крепости. На офицерских могилах были изображены скрещенные сабли, клинками вниз, кое-где — с педантично прочерченным темляком.

Сейчас он представил себе — там, за тучей клубящейся под окнами пыли, на прожигающем солдатские подметки песке, в ряд перед широкой ямой — некрашеные, наскоро сколоченные гробы. Представил горящее на солнце, раскаленное распятие у священника на груди. Представил, как стучит в тишине топор, загоняя обухом гвозди в звонкий, хорошо просушенный тес, и Зигмунта — с непокрытой головой, где-нибудь в стороне. Гвозди были похожи на те, которые он собирал на плато, в палец длиной, в ржавых бородавках...

Он подумал, что на кладбище должны сохраниться хотя бы приметы той братской могилы, их можно найти... Подумал об этом, как если бы и гробы, и могила, и вся история с побегом не были его фантазией. То есть он понимал, конечно, что это его фантазия. И все же, подумал он о могиле, там ее можно найти...

Они въехали в городок. Кенжек сбавил скорость, давая улечься пыли, поднятой передними машинами. Но густая серая взвесь не редела. Кенжек вырулил на боковую улицу и по мен проехал к дому Темирова.

Их провели во двор. Здесь толпились люди, над очагом в чугунном казане варилось мясо, сновали женщины — с посудой, со стопками накрытых полотенцем лепешек. Карцев неловко озирался по сторонам, да и Феликсу тоже в первую минуту сделалось не по себе. Что ни говори, они были тут чужаками... Но вскоре это чувство исчезло. Он заметил у казана Кариму и с нею Риту, в таком же, как у Каримы, клеенчатом переднике. Вместе с какой-то старухой они хозяйничали, помешивая в кипящем котле, подкладывая в огонь куски саксаула. Потом они увидели Веру, с прижатой к груди горкой тарелок, и озабоченную, кивнувшую им издали Айгуль.

Припадая на левую ногу, подошел Козырев, директор судоремонтного завода, Феликс познакомился с ним в один из приездов.

— Что же вы не появляетесь?— сказал он. И, не дожидаясь ответа, кивнул на дом Темирова:— Да-да, такие вот у нас дела...— Он стоял, опершись на толстую трость, высокий, горбоносый, в черном костюме, и, разговаривая с Феликсом, смотрел своими светлыми ястребиными глазами, казалось, не на него, а куда-то мимо. На груди у Козырева, на глухо застегнутом пиджаке в три ряда теснились орденские планки.

К ним присоединилось еще несколько человек, с некоторыми в прежние приезды Феликс встречался в райисполкоме, с кем-то — мимоходом — где-то еще. Немного спустя все направились в дом, в комнату, где на кошмах, вдоль стен, оставляя узкие проходы, лежали длинными лентами накрытые угощеньем белые скатерти. Они сели вместе — Козырев, Феликс, за ним, неумело подогнув ноги, Карцев, и около него Бек. Жаик провел Гронского в глубину комнаты, туда, где расположились старики-аксакалы, мать Темирова, его сын. Сергей и Спиридонов очутились в другом конце. Невдалеке от себя Феликс заметил Сарсена.