Прибой и берега - Эйвинд Юнсон

Первым в дом вошел Эвмей. Странник помедлил немного, а потом последовал за ним через прихожую и сел на каменном пороге мегарона.

— Глядите-ка! — сказал Козий предводитель, льстивый, встревоженный и запыхавшийся: он только что опустился на стул прямо против Эвримаха. Губы у него были перемазаны жиром — они уже приступили к еде.

— В чем дело? — спросил из-за соседнего стола Ангиной.

— Что случилось? — удивился невозмутимый Амфином с Дулихия.

Эвмей, подошедший к столу Телемаха, наклонился к Сыну:

— На пороге сидит наш Гость.

Он был дома, он сидел на каменном пороге своего собственного мегарона, и у ног его лежала кожаная нищенская сума, которую ему дал Эвмей. Руки его были изувечены. Мизинец и безымянный палец левой руки скрючились в сторону среднего пальца, а с другой стороны указательный согнулся навстречу среднему, так что казалось, будто рука эта однажды схватила что-то с такой силой, что уже никогда не смогла до конца разжаться. На правой руке недоставало безымянного пальца — он был отрублен под самый корень. На тыльной стороне ладоней виднелись старые шрамы от ран, нанесенных кинжалом, мечом, стрелами и копьями, и свежие царапины от раковин, камней и колючек. Ноги были в синяках и ссадинах, босые ступни в грязи. От него разило свиньями.

С порога ему был виден весь зал. За столом у очага сидит его сын, Эвмей наклонился к нему и что-то шепчет.

А вокруг за другими столами сидят люди, которых он должен убить.

А может, не должен?

Телемах видел своего отца. В детстве и отрочестве и в особенности во время нашествия женихов он часто грезил об этом человеке. Теперь он говорил себе: «Это мой отец, я рожден от его семени, это герой, переодетый нищим, герой, которого все славят, ему принадлежит здесь все, ему принадлежит моя мать, и я его сын». Стоит ему закрыть глаза — и он увидит рослого и, уж во всяком случае, широкоплечего и сильного царя, строителя, полководца, предводителя пешей рати и флота под Илионом, Одиссея, который поднимет свое копье, выхватит меч, натянет лук и крикнет зычным голосом. А за ним встанут его товарищи, группа избранных бойцов с его корабля, однажды утром вошедшего в гавань и доверху нагруженного добычей и славой. А на пороге сидит грязный, со всклокоченной бородой оборванец, выглядящий много старше своих лет. Недолго — в течение суток — им предстоит участвовать в общей игре.

Во время этой паузы, пока муха еще спокойно сучит ножками на жирном от сажи потолке, приметливый рассказчик, полномочный представитель предания, полоненный преданием комментатор и пытливый слушатель, может окинуть взглядом зал. Десятка два — а то и три — мужчин сидели на своих местах. В дальнем конце зала у двери, возле порога, где расположился нищий, сидели певец Фемий и двойной шпион Медонт, который пытался угадать счастливый номер в лотерее, но пока еще не угадал. Да и кто мог бы угадать его в подобной игре? Во всяком случае, не Антиной, жесткий предводитель, который в эту минуту уже знал, что Пенелопа, если ей будет предоставлена свобода выбора, выберет не его. За соседним с ним столом сидел Эвримах, чаровник, долго питавший вполне обоснованные надежды, который знал, что теперь уже Пенелопа, если ей будет предоставлена полная свобода выбора, выберет не его. Третьим в этой головке был Амфином с Дулихин. Он не знал, но предполагал, предчувствовал, кого она выберет, если сможет выбирать свободно. Он думал об этом со всей серьезностью. Он вернется домой Избранником, Удостоенным высочайшей чести, и она будет блистать на его острове так, как блистает в Спарте Елена. Я, думал он. И это его тревожило. Уж свар из-за ее имущества как пить дать не оберешься, думал он.

Меланфий взглянул, показал пальцем, обернулся к Эвримаху и, подняв свой кубок, осушил его залпом. А на дне кубка обнаружилась мысль. Он уставился на нее и подумал: господи! Как я раньше не сообразил, ведь это же самое простое! Лучше выхода не найти! Я, подумал он. Я подхожу для этой роли. Я знаю толк в землепашестве, в скотоводстве и в торговле. Да и собой недурен. Пусть я эфиопского, однако же королевского рода. И мужчина в самом соку.

А по двору прогуливалась Меланфо. Сестра Главного козопаса, смуглая дочь Долиона совершала свой утренний круг по двору, и была она ни доброй, ни злой, а просто беременной рабыней, у которой были свои мечты. Она видела согбенную спину нищего, его лысоватое темя и думала: какой-то нищий. Ее просили больше не появляться в мегароне, она подавала повод для неуместных острот, но ей не возбранялось появляться в прихожей и подглядывать в дверь. Она видела смуглую щеку брата, на ней читался гнев, но и тревога. Она видела доброе, безвольное лицо Амфинома и чистое, прекрасное лицо Эвримаха, которое ей так нравилось, и еще она видела жесткое лицо Антиноя — и долго смотрела на него.

Она чувствовала приближение самого важного. Интересно, кто это будет, мальчик или девочка? — думала она, И на кого малыш будет похож?

Пенелопа в своей комнате — случайно — поглядела в окно. Девушка остановилась у Зевсова алтаря и смотрела на дверь, ведущую в зал. День был серый. Гавань по-осеннему вымерла, корабли, вытащенные на берег, спали на песке и гальке.

Утром Пенелопа проверила счета, итоги были весьма утешительны, но это ее уже не касалось. Скоро не будет касаться, подумала она.

Эвриклея, старуха, слух которой на сей раз оказался довольно острым, сообщила:

— Пришел новый нищий. Его привел Эвмей.

И тут пауза кончилась. Боги пробудились и вспомнили весь свой план. Муха сорвалась с потолка, перевернулась в воздухе и начала кружить над блюдом, стоявшим перед Антиноем.

— Эвмей, — сказал Телемах, — дай нашему гостю мяса. Приветствуй его от моего имени и скажи ему, что он может просить здесь милостыню. Нет, не говори о милостыне — скажи, что он может собрать здесь еду.

Предводитель свинопасов взял со стола Сына деревянную тарелку с жареной бараниной — поступок необычный — и пошел от очага через весь мегарон. Мимо Предводителя козопасов, сидевшего за столом Эвримаха спиной к залу, мимо Эвримаха, Антиноя и Амфинома прошел он к расположившемуся на пороге нищему и сказал ему:

— Мой господин просил передать вам это, господин, и мой господин сказал, что вы, господин, можете собрать еду, принадлежащую моему господину, у всех, сидящих в этом зале.

Речь Эвмея была настолько странной, что все вновь обернулись к двери. Муха села на лоб Антиноя. Разве нельзя утверждать, что это Афина Паллада обернулась мухой и что боги активно действовали на всех фронтах?

— В жизни не слыхивал ничего смешнее, — заявил Антиной, согнав муху.

Странник встал и начал обходить зал по кругу слева направо. Тарелку он держал перед собой, руки его дрожали. Лицо дергалось, оно все перекосилось и стало безобразным, будто искаженным судорогой. Глаза его были влажны, пирующие решили, что он растроган добротой Телемаха, что он плачет, — что еще они могли думать? Могли, впрочем, подумать, что глаза у него слезятся. Они отрезали куски мяса, позволяя нищему взять их, — в этом их жесте был определенный смысл. Быть может, делая такой жест, они как бы признавали Телемаха царем Итаки.

На некоторых лицах было написано равнодушие, на других юношеское любопытство, у многих в глазах застыла тревога.

— Это бродяга, которого притащил сюда Эвмей, — объяснил Меланфий сидевшему наискосок от него Антиною.

Муха снова опустилась на лоб Антиноя, он снова ее согнал.

— Будто и без того тут мало нищих! — очень громко сказал, прямо-таки крикнул Главарь женихов. — Будто и без того некому вылизывать дочиста наши тарелки!

— Эвмей тащит их сюда, чтобы они морочили Хозяйке голову своими россказнями. Чтобы она продолжала надеяться, будто Навеки Уехавший, Утонувший и Ставший добычей рыб возвратится и устроит тут заваруху. Этот тип уже пытался сегодня затеять со мной ссору, но я ему показал.

Нищий в эту минуту стоял за спиной Меланфия.

Я разберусь, думал он. Попробую разобраться. Отобрать из них тех, кого можно пощадить. И сам попробую выбраться из этого дела.

— Пошел отсюда! — грубо бросил ему Ангиной.

Я поговорю с ним, может, мне удастся его спасти, думал Странник, Тот, кто возвратился домой.

— Я был когда-то могущественным человеком, — сказал он; то были первые слова, произнесенные им в этом зале.

Муха покружила в воздухе, спикировала и села на теплый лакомый лоб Антиноя. На нем блестели капли пота, едкие и вкусные капли разгорающегося гнева, который пахнул вкусной человечьей кожей. Может, муху опьянил винный дух, шедший у него изо рта. Но она осознала свой долг перед людьми и Судьбой. Сейчас ужалю! — подумала обернувшаяся мухой Афина Паллада.

Когда муха укусила его, и укусила больно, Антиной хлопнул по ней ладонью, хлопнул себя по лбу раз, другой, не ведая, что муха уже сидит под потолком на жирной от сажи кедровой балке и сучит ножками.