Письма о буддийской этике - Бидия Дандарон

Духовная интуиция тесно связана с самопознанием, с познанием того, что такое человек, каково его призвание и положение в мире. Конечно, только через самопознание человек прорывается сквозь сферу относительного до достижения абсолютного. Ведь это также является основным положением религиозно-нравственной концепции платонизма, как в его первоначальной форме у самого Платона, так и в дальнейшем его видоизменении у Плотина (II в. н. э.) и у находившихся под влиянием платонизма христианских Отцов Церкви и мистиков христианского средневековья. А самопознание в платонизме является основой нравственности, находившейся под влиянием греческих философов. Поэтому и интуиция абсолютного не отделима от нравственной жизни, нравственного совершенствования. Познание божественного есть и уподобление ему, обожение. Знание и бытие здесь в конечном итоге совпадают, но той практики, как у йогов, нет.

Посмотрим, что говорит Плотин по этому поводу, он ведь тоже созерцал Философ освещает этот вопрос и с гносеологической стороны. Единое (Абсолют), порождая из себя все сущее, раскрывается прежде всего в разуме, в логосе, и в сфере логоса, и тем самым разделяется на субъект и объект (познающее и познаваемое) — это область ясного (чистого) рационального сознания. Из логоса (света) истекает сфера душевного, а далее — низшие сферы бытия вплоть до материальности, причем свет (разумность) постепенно убывает, доходя до минимума в материальном мире. Душа, связанная с телом, томится в нем, как в темнице (мотив платоновского Федона), и стремится вернуться на свою родину — в мир Божественного.

Для осуществления этой цели она должна решительно отвернуться от материального мира и погрузиться в самое себя. Повернув к высшему духовному началу путем самоуглубления (самопознания), которое сопровождается телесной аскезой в указанном выше смысле (воздержание в области телесно-чувственного), душа способна достичь сферы логоса, т. е. дойти до созерцания мира идей, в котором раскрывается логос. Этот поворот не есть еще созерцание самого Абсолюта (Единого), это лишь его преломление в двойственности субъекта и объекта. И это примерно соответствует третьей стадии сосредоточения у йогов. «Само Единое недоступно рациональной интуиции со свойственной ей сознательностью, — говорит Плотин. — Требуется еще один последний и решающий шаг за пределы логоса, чтобы преодолеть присущую ему двойственность субъекта и объекта и слиться с Единым». (Вот здесь йоги, созерцая уничтожение зародыша, преодолевают двойственность субъекта — йогина, и объекта — юм, и сливаются с Единым.) Поскольку сознательность отдельного индивида неотделима от этой двойственности, то она утрачивает свою обособленность в акте слияния с Единым и в этом смысле приглушается. Наступает блаженство.

Слияние с Единым — акт мистический, не поддающийся никакому рациональному описанию, о котором можно говорить лишь намеками, образами, аналогиями. Это — состояние, выходящее за пределы созерцания, оно может быть лишь непосредственно испытано и изжито. Сознание здесь растворяется в том, что выше его самого. Подобные же мысли высказывают и христианские Отцы Церкви. Богопознание неразрывно связано с любовью к Богу, и только в силу этого познание Бога совпадает с обожением человека. В этом смысле богопознание как мудрость отличается от всякого другого познания. А средневековые богословы-платоники так же, как и главные представители христианской мистики, варьируют на разные лады основные мотивы учения Платона (Дионисий Ареопагит и др.)

Для средневековых мистиков (как, например, Экхарта, Фомы Кемпийского) особенно характерно заострение мысли о сверхрациональности богопознания и обожения путем выявления в совпадении противоположностей природы божественного канала. Это как бы особый метод мышления для подхода к богопознанию. Если искать его в окружающем нас мире, то Бог есть и Ничто, и вместе с тем — Все.

Ни одно явление, ни одна вещь окружающего мира сами по себе, вследствие своей конечности, кроме несовершенства и бренности, не содержат в себе ничего, что давало бы представление о Боге. Бог в мире вещей в этом отношении — ничто; с другой стороны, если вникнуть в те закономерные связи, которые охватывают не имеющие ни начала, ни конца цепи и ряды явлений, и углубиться в ту общую жизнь, которая пронизывает всю природу, то воочию убеждаешься, что Бог — во всем, и все — в Боге.

Средневековая мистика Экхарта и Франциска Ассизского тяготеет к платонизму (точнее, к пантеизму). Для Франциска Ассизского все животные и вообще живые существа — братья и сестры человека, как творения божьи и носители божественной жизни, и потому заслуживают такого же любовного отношения со стороны человека, как и люди. Но совпадение противоположностей характеризует, по Экхарту, и нравственное существо самого человека, не только в отношении конечности и бренности его природы, но и в отношении его несовершенства, которое вместе с тем заключает в себе возможность самосовершенствования. Всматриваясь в свою внутреннюю жизнь, человек сознает свое полное ничтожество: ничтожны руководящие им побуждения и помыслы, ничтожен его умственный кругозор; ограниченный мелкими интересами его маленькой индивидуальности, повсюду он наталкивается на свою зависимость от окружающей среды, на нравственную низость и греховность мотивов своего поведения.

Словом, непосредственное следствие нравственного самопознания — это самоуничижение, признание своей духовной нищеты. Но именно тогда, когда человек доходит до полного осознания и изживания своего ничтожества, своей духовной пустоты и бесконечной отдаленности от божественного совершенства, он внезапно чувствует, что Бог около него, что Он в нем самом и что в человеке заложены силы и способности уподобиться Богу, обожиться. И у Экхарта интуиция божественного начала связана с духовным (нравственным) преображением человека. По Фоме Аквинскому, этот процесс совершается путем подражания Христу. (Экскурсию в христианскую мистику продолжим в следующем письме.)

Наташа! Это письмо не нужно показывать никому, ибо я в свое время дал клятву не раскрывать тайну дандри (тантры). Хотя тут об этом и очень мало, но все равно не показывай никому. Ты очень жестоко судишь, пожалей меня как человека. Не пиши больше так. Мне показалось, что ты сердишься.

Насчет моего устройства: ничего нового пока нет. На днях решится, тогда напишу.

Пока. Целую и обнимаю тебя, мой ангел.

Желаю тебе всяких благ.

Твой Биди.

6.

20 ноября 1956 г.

Москва

Наташа, милая моя!