Не чужие. Невыдуманные рассказы - Марат Валеев

Он взлетел, в общем-то, невысоко – метров, может быть, на двадцать-двадцать пять. И, лениво кувыркнувшись там пару раз и обмотав себя черными шлангами, полетел обратно вниз. Прямо на нас с Коляном. Мы с ним стояли в это время у машины, задрав головы и разинув рты. И едва успели отскочить в разные стороны, как аппарат с грохотом свалился прямо в кузов. Послышался треск досок.

– Мляя! – проныл Колян. – Он мне кузов проломил!

Да ну, кузов. Всего-то пару досок, которые Колян потом заменил за каких-нибудь полчаса. А вот у аппарата оказалось напрочь вырванным днище, так что пришлось его выкидывать.

И опять я отделался легким испугом. Наверное, все по тому же объективному случаю – в штате тракторной бригады я продолжал числиться как электросварщик, а ни как не газосварщик. Так что официально мне претензий предъявить было нельзя. А кроме того, в резерве у бригады был еще один газосварочный аппарат, правда, более громоздкий и устаревшей конструкции.

Но возрождал его к жизни уже не я. И думаю, что это было к лучшему…

Чуть не убили

Наверное, каждый из нас хоть раз в своей жизни да произнес эти слова, чудом выскочив из ситуации, угрожавшей жизни. Сам я недавно отметил круглый юбилей, оглянулся на прожитое, вспомнил кое-что, и с запоздалым ужасом подумал: а ведь я запросто мог не дожить до этого своего юбилея. Как, кстати, уже треть моих одноклассников. Сейчас я понимаю, что за прошедшие годы смертушка не раз и не два обдала меня своим ледяным дыханием, но в последний момент нашлось, видимо, кому заступиться, почему я и могу сегодня писать эти строки.

Самый первый такой случай настиг меня в таком возрасте, что сам-то я об этом решительно ничего не помню. Но о том происшествии частенько вспоминала моя мама, и каждый раз костерила отца и благодарила Бога, что оставил меня, ее первенца, в живых. А произошло вот что. Мне было всего три или четыре месяца, я еще даже и не сидел (ну, ну – как вам не стыдно, друзья: на пятой точке!). Отец очень любил меня тетешкать – то есть как бы подбрасывать на руках. И вот в один из таких приступов отцовской нежности ему пришло в голову поднести меня к натянутой через всю кухню бельевой веревке, а я как будто только ждал этого и уцепился за нее обеими руками.

Отец потянул меня от нее – я не выпускал веревки. Тогда батя приспустил руки, на которых я у него сидел, вниз – я не отцеплялся.

– Вот зараза, какой цепкий! – пробормотал мой папашка. – А так?

И на мгновение убрал от меня руки. Я висел!

– Мать, смотри: висит! – восхищенно заорал отец, повернув голову к накрывающей стол матери. На это у него ушла секунда. Может, две. Но их хватило, чтобы я почувствовал себя уставшим («что я вам, акробат, что ли?»), и разжал пальцы. Батя обернулся на глухой стук. И нашу хату огласил тройной рев: мой, отца и матери.

Потом я затих и посинел. Еще бы: практически грудной младенец грохнулся на пол почти с двухметровой высоты. Меня, видимо, спас половичок. Он был хоть и не толстый, но не дал расколоться моей черепушке. И удивительно – я оклемался!

Потом жизнь моя протекала вроде бы без особых происшествий. Но затем два раза подряд я вновь оказывался на грани жизни и смерти. Первый раз – это когда тринадцатилетним пацаном решил переплыть Иртыш.

Он у моей деревни не особенно широкий, может быть, метров триста-четыреста. Но течение у Иртыша достаточно сильное, и с учетом того, что тебя во время заплыва сносит далеко, приходится в общей сложности преодолевать не меньше километра. Для взрослого это, может быть, и пустяк (хотя не для каждого – нужно все-таки иметь хорошие навыки в плавании, чтобы преодолеть столь серьезную реку), а для пацана такой заплыв – большое испытание.

Я сначала долго тренировался на другом водоеме – нешироком пойменном озере Долгое, переплыв его несколько раз подряд без роздыху. И потому в один прекрасный июльский день на ту сторону, уже Иртыша, я переплыл без особых проблем, «на махах». Когда уставал, плыл боком, на спине, «солдатиком». Но долго отдыхать было нельзя – течение могло снести меня, черт знает куда. Я и так уже не видел пацанов, с кем пришел на рыбалку в тот день и кто стал свидетелем моего героического заплыва – меня снесло за поворот.

Спустя минут сорок я все же нащупал ногами илистое дно и на цыпочках, пока еще по горло в воде, пошел к пустынному берегу, заросшему в десятке метров от песчаной полосы тальником и шиповником.

Когда выбрался на сушу, у меня от слабости дрожали ноги, от холода прыгали губы, хотя день был жарким. Я упал на горячий песок и неподвижно лежал минут двадцать, отогреваясь и набираясь новых сил для возвращения назад. Меня кусали комары, жалили

оводы, но сил отбиваться от них почти не было. И я с отчаянием и страхом думал: а как же я вернусь обратно, если не могу пошевелить ни рукой, ни ногой? Они у меня стали как ватные.

Переплыть с кем-нибудь реку обратно на попутной лодке и думать было нечего – на этой стороне Иртыша поселений поблизости не было. Во-вторых, это бы означало, что я таки сдрейфил и не одолел Иртыша, который к названному мной возрасту считал своим долгом переплыть всякий уважающий себя «чебак» – так называли коренных обитателей моей деревни, потомственных прииртышских казаков. Я не был потомственным казаком, но и меня «до кучи называли» чебаком. А что за чебак, боящийся реки?

И я лежал и лежал под тихий шелест лениво набегающих на берег волн, под негромкий шорох шевелящихся на ветерке тальниковых зарослей, щебетанье скачущих по их ветвям каких-то пичужек. И набирался новых сил.

В конце концов, я почувствовал себя вполне сносно, помню еще, что жутко захотел при этом есть, вскочил на ноги и сначала пошел, а потом и побежал по берегу вверх по реке, шлепая босыми подошвами по влажному песку.

Конец ознакомительного фрагмента.