Добрым словом и револьвером - Алексей Михайлович Махров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Правда, уездный предводитель, побывавший на коронационных торжествах в Москве, рассказывал, что у Николая имеются более старшие фавориты, которые, бесспорно, могут и должны правильно повлиять на юного правителя. Кто-то из них, должно быть, порекомендовал императору не церемониться с полячишками, остзейцами и прочими чухонцами. И совершенно верно порекомендовал, между прочим! Давно пора было приструнить этих бунтарей. Может, этот же умница порекомендует государю и крестьян покрепче в узду взять? Хорошо бы, да только когда это ещё будет?..
Вот пока отменили выкупные платежи. А к чему, спрашивается? Ведь это же прямой убыток казне. И вот вам, пожалуйста! Этой зимой начали пересчитывать налог с помещиков! Платон Николаевич тяжело вздохнул. Кто, ну кто мог присоветовать молодому царю так жестоко обойтись с дворянством – вернейшей и главнейшей опорой трона?! Когда об этом только узнали, в уездном дворянском собрании было решено: новый налог пока не уплачивать, а послать в Петербург петицию. Составляли её все вместе, особо упирая на то, что Сердобский уезд – не самый хлебородный в России и что перерасчёт налога нанесет сильный удар по итак пошатнувшемуся благосостоянию помещиков. В самом деле: ещё покойный батюшка, Николай Аристидович Чегодаев держал только под выезд шесть троек, не считая верховых, а свора была – уж никак не менее сотни. А что сейчас? Платон Николаевич грустно вздохнул. Каких-то жалких две тройки, да рысак под двуколку. Верховых – всего шесть. Ну, правда, четверо – английские жеребцы, но разве этого достаточно для светского человека? А свора? Несчастных двадцать три собаки, а из них разве половина в дело годится. Да и то сказать, чем кормить-то свору? Так, запаренная пшеница в молоке, а мяса – раз, много – два раза в неделю. Да разве ж это – свора?..
Должно быть, последние слова Платон Николаевич произнёс вслух, потому что Анна Петровна встала, обошла стол и подсела к мужу на подлокотник кресла:
– Представляешь, друг мой, вот если бы император посетил нас, лично, и увидел бы, насколько скудно мы живём? Должно быть, он видел только богатых – где же ему знать о наших бедах? Вот сколько мы уже с тобой в Баден собираемся?
– Да уже три года, как собираемся и всё никак не соберёмся. Всё денег никак не хватает… Ах, мой дружочек, как было бы хорошо, если бы, ну, пусть не сам император, но хотя бы кто-то близкий к нему, увидел бы – в каких невыносимых условиях мы вынуждены существовать! Если бы он доложил в столице – уверен, император бы не остался глух к стонам несчастного дворянства!..
Чегодаевы замечтались. Приезд императора с супругой – всем известно, что молодой Николай влюблён и никуда не ездит без своей императрицы – вот был бы подарок! Ах, если бы хоть на день, на час, на минуточку! Разумеется, в столице у правящей четы отменные повара, но уж тут и Чегодаевы не ударили бы в грязь лицом! Анна Петровна готовит удивительное фрикасе из молодых гусенят, а Платон Петрович уж расстарался бы и добыл десяток рябчиков! И потом: разве сравнятся продукты, везомые иной раз и за сто, и за двести, и даже за тыщу верст с теми, что только что сорваны, забиты, сняты? А на свежем воздухе-то… А в вечеру можно бы устроить фейерверк, иллюминацию из смоляных бочек и, даже, бал… Пригнать крестьянских девок, дать по три-пять копеек – да таких песен и в Москве-столице не сыскать! Вот если бы император приехал…
– Барин! – в дверях возник казачок. – Барин! Скачет ктой-то…
Чегодаевы очнулись. Действительно, в окно было видно, как далеко-далеко, на самом горизонте вьётся облачко снежной пыли – погода который день была сухой и морозной. Должно быть, к ним ехали верховые…
– Платон Николаевич, а кто бы это мог быть?
– Вот уж и не знаю, друг мой… Теряюсь в догадках. Исправник? Так он третьего дня заезжал. Кто-то из соседей? И с чего бы верхами?
Анна Петровна вдруг вздрогнула, зябко повела плечами и поплотнее закуталась в шаль:
– Не спокойно мне что-то, Платон Николаевич… Не случилось ли чего?
– Да что ты, матушка моя? Что ты всполошилась? Ну что же у нас случиться может?
Анна Петровна часто-часто заморгала глазами:
– Платоша… А вдруг – война?
– Так что же? Ну, не призовут же меня, в самом деле. Да я и не служил никогда!
– А Митеньку?
– Полно, матушка! Да ты уж совсем ошалела! Да с чего ж Митеньку-то, когда он – студент! Да и с чего бы войны бояться? Цены на зерно да кожи поднимутся. Может, тогда в следующем году – махнем всё же, в Баден…
…Через полчаса во двор чегодаевского имения въехали полдесятка казаков с молодым офицером во главе. Платон Николаевич и Анна Петровна были приятно удивлены: нечасто встретишь в этой глуши нового человека. Судя по тому, как держал себя молодой офицер – известия у него были не срочные: не бунт, не война, не эпидемия холеры или оспы. А раз так – значит, можно будет узнать разные новости и вообще, познакомиться…
– Штабс-капитан лейб-гвардии Измайловского полка фон Смиттен, – отрекомендовался вошедший офицер.
– Очень, очень рад! Позвольте представиться: Чегодаев Платон Николаевич, здешний помещик. Супруга моя, Анна Петровна. Чему обязаны столь приятным визитом?
Фон Смиттен протянул Платону Николаевичу сложенный вчетверо лист гербовой бумаги. Чегодаев развернул его и начал читать:
Податель сего, лейб-гвардии штабс-капитан фон Смиттен Денис Алексеевич, государственный комиссар Управления Комитета Государственной Безопасности при Совете Министров Российской Империи. Всем военным, военно-морским, полицейским и гражданским властям предписывается оказывать ему полное содействие, в соответствии с потребностями служебной необходимости.
Платон Николаевич перевёл дух: столичный гвардеец был, несмотря на молодость, – не старше двадцати пяти лет, персоной весьма значительной. Ещё бы: на удостоверении была приклеена, прошнурована и опечатана фотографическая карточка Дениса Алексеевича, а ниже стояли подписи, да какие! Первой шла подпись князя Васильчикова – председателя КГБ, генерала свиты, кавалера ордена Андрея Первозванного. Хватило бы и её, но ниже стояло размашистое: Утверждаю. Николай.
Платон Николаевич приятно покраснел, подумав про себя: «Вот как оно бывает! Помыслишь – так оно и в руку!» – и стал приглашать гостя за стол.
Фон Смиттен не отнекивался. Он с аппетитом плотно закусил, попутно рассказав, что уже вторые сутки в седле. Анна Петровна всплеснула руками и бросилась на кухню отдавать распоряжения. Платон Николаевич же обратился к фон Смиттену:
– Вы как хотите, голубчик Денис
