Такая роковая любовь. Роман. Книга 2 - Елена Поддубская

– Теперь, относительно обвиняемого Кравцова. Я имею на руках анализ его крови, который не оставляет сомнений в том, что в тот вечер Николай Кравцов принял одну таблетку снотворного «Барбамил» с концентрацией в ноль, запятая, два грамма, и принял его не менее чем на полчаса раньше, чем его отравленная супруга. Длительность действия «Барбамила» до наступления состояния сна определяется максимум пятнадцатью-двадцатью минутами. Значит, в момент, когда Лариса принимала свою дозу снотворного, Николай Кравцов скорее всего уже спал или находился в пограничном состоянии, какое бывает перед погруженим в сон.

Последние слова профессора прозвучали под аккомпанемент жестикуляции адвоката Рябова. Волнообразные размахивания его рук напоминали движения дирижёра и уверяли зал лишь в одном: именно об этом заявлял вчера во весь голос его подзащитный. Именно этот вывод, сделанный профессором Зеленцовым, и умело подчёркнутый сейчас восклицательными взмахами, являлся одним из основных алиби для Николая.

– Пётр Семёнович, значит ли из ваших показаний, что Николай Кравцов физически никак не мог быть убийцей Ларисы Фёдоровой? – спросил Рябов у профессора, торопливо отделяя каждое последующее слово от предыдущего.

Вопрос, подведённый таким образом и поставленный вовремя, казалось, должен был тут же дополнить прежние усилия адвоката и определить, наконец, невинность подозреваемого. Вынося на публику своё окончательное решение, от которого в данный момент зависела и жизнь и честь другого человека, Зеленцов сморщил лоб. Громогласным голосом служивого он чётко отрапортовал:

– Господа, основываясь на данных, только что зачитанных вам, могу предположить, что Николай Кравцов, скорее всего, не мог быть тем человеком, который двадцать второго января тысяча девятьсот девяносто седьмого года отравил Ларису Фёдорову.

Подполковник замолчал, давая понять, что его роль выполнена. Зал, в который уже раз за день, обожающе посмотрел на Кравцова. Сам подсудимый облегчённо вздохнул. Рябов сел на место, пояснив, что у него больше нет к свидетелю никаких вопросов.

Но в тот миг, когда, казалось, всё выяснено, и больше нет сомнений в том, что Николай Кравцов – честный человек, адвокат Соев вдруг поднялся и попросил со своего места право задать профессору Зеленцову всего один вопрос.

– Скажите, уважаемый коллега, – медленно и с затаённой мыслью в глазах обратился Соев к подполковнику, всё ещё стоящему у стойки показаний, – Почему сейчас, когда вы зачитывали результаты анализа крови убитой Ларисы Фёдоровой, вы сказали: «Суммарная концентрация препарата, обнаруженного в крови, равна примерно ноль, запятая, шести граммам?» Почему «примерно»? Странное слово для точного анализа, не так ли?

– О, это легко объяснимо! – обрадовался Зеленцов внимательности адвоката, – Во-первых, показания могут быть заниженными из-за большого количества спиртного, присутствовавшего в крови отравленной. Алкоголь, в котором был растворён барбитурат, частично меняет его химическую структуру, и особенно при попадании в организм. А так как, до приёма лекарства, гражданка Фёдорова уже была сильно пьяна, это ещё больше усложнило нам задачу: определённое количество препарата просто разрушается алкоголем и химреактивом при анализе не обнаруживается. Кроме того, вполне допустимо, что по прошествии десяти часов с момента приёма препарата, какая-то незначительная часть его уже покинула кровь, осевши, например, в печени.

– Какой цифрой могут определяться расхождения? – Внешне Соев не проявлял никаких признаков разочарования. Наоборот, глядя на него, можно было предположить, что он полностью удовлетворён и самим процессом, и выводами, сделанными по его ходу.

Сняв очки окончательно, Зеленцов посмотрел на настырного адвоката без малейшего интереса:

– Расхождения в цифрах допустимы в пределах максимум ноль один, ноль два грамма вещества. В любом случае, в данном деле суммарные показания никак не могут быть меньшими, чем они определены.

Подполковник настойчиво подчеркнул сказанное, допуская, что адвокат может ошибаться в рассуждениях. Соев на это примечание лишь поблагодарил его. Убедительный вид адвоката доказывал его уверенность в правильности предположений, известных пока только одному ему.

«Что он ещё там задумал?» – тревожно подумал Рябов. Ему была совершенно не по душе тайная стратегия оппонента.

Отвлекая внимание зала от Соева, Рябов пошёл к столу главного судьи, чтобы отдать ему окончательное заключение медицинской экспертизы, только что прокомментированное Зеленцовым. Едва лишь он положил бумаги, как в воздух буквально взвился голос Соева.

До выступления Рябова, Соев если не знал, то наверняка догадывался о том, что у защитника обвиняемого может быть справка медэксперта. Довольный самим собой за правильно вычисленные действия Рябова, Соев приготовился к очередному удушающему прыжку и поэтому, прежде чем начать говорить, ещё раз мысленно повторил свою речь. У него у самого было для суда кое-что такое, что он припас на последний момент.

Пока Рябов оправдывал своего подзащитного, Соев всё время перебирал в уме с какого именно факта начать ему обвинение. Несколько последних минут он уже практически не слушал ни оппонента, ни Зеленцова, нетерпеливо дожидаясь, пока они завершат.

– Господин судья! – обратился он к суду, использовав паузу в речи Рябова, – Я вынужден по-прежнему не согласиться с доводами моего коллеги. Как бы то ни было, но всё-таки факт остаётся фактом: Лариса Фёдорова погибла от лекарства, растворённого в большой дозе в остатках вина, недопитого ею. Не будем забывать, что она погибла всего от ста пятидесяти граммов вина, с растворённым в нём ядом. Не будем также забывать, что у нас нет никакого стопроцентного доказательства того, что этот яд не был заранее приготовлен всё тем же Николаем Кравцовым, а уж выпить его Лариса могла действительно тогда, когда её обожаемый муж заснул, обеспечив себе алиби. И до тех пор, пока у суда нет никаких других опровержений вины господина Кравцова, невозможно, посредством только химического анализа крови, восстановить истинный ход событий того вечера. А потому, для меня Николай Кравцов по-прежнему может оставаться подозреваемым в смерти Ларисы Фёдоровой.

Соев призывал судей к вынесению приговора, основанного, в большей своей части, всё-таки на личностном восприятии представленных событий. Это было опасным ходом, в результате которого присяжным заседателям было так легко допустить ошибку в суждениях. Из всех возможных вариантов принятия решения по делу обвинения Николая, адвокат Рябов больше всего опасался именно такого поворота в процессе. Он знал, что в случае, когда у потерпевшей стороны нет конкретных улик для обвинения, а у защиты чёткого алиби для оправдания, решение суда может строиться на тех самых симпатиях-антипатиях к подсудимому, о которых он говорил ранее.

Понимая всё это, Рябов схватился за робкую теорию, сложившуюся накануне в его суждениях как тоненький ручеёк. Не окажись ход процесса в тупике, Рябов ни за что не стал бы выдвигать её на обсуждение. Но сейчас, при данном повороте событий, ему было просто необходимо отбеливать образ своего подзащитного, прибегая к любым способам, пусть даже и не совсем этичным по отношению к погибшей.

Рябов встал напротив Соева, между ним и судьёй, и медленно заговорил, на ходу подбирая для защиты наиболее веские слова:

– Господин судья! Позвольте мне подробно опровергнуть данную версию адвоката Соева, – тяжело выдохнул он, почувствовав, как никогда ранее, как сильно жмёт ему рубашка, – Да, действительно, предположение моего коллеги не лишено разумного смысла. Но всё-таки, господин судья, заявление обвинителя на может быть принято во внимание. Ибо, рассматривая поведение Ларисы Фёдоровой в период, приходящийся на момент между тем, как она начала допивать оставшееся вино, и тем, когда она заснула, мы натыкаемся на два несоответствия. Признаюсь, что я, также как и господин Соев, проработал версию, при которой Лариса Фёдорова взялась допивать оставшееся вино с уже, допустим, растворённым в нём лекарством. Я даже обратился за консультацией к психотерапевту, работающему с алкоголиками. По его мнению, человек, находящийся в сильнейшем алкогольном опьянении, обычно преследуем манией допить, или, как говорят сами алкоголики, «добить» выпивку. Тогда вполне логичным явилось бы то, что Лариса Фёдорова, ничего не зная о снотворном, растворённом в вине, пила бы спиртное так, как пила до этого. Скорее всего, она так и сделала. Тогда объяснима недостача при подсчётах в триста пятьдесят грамм, недостающих в бутылке. Итак, Лариса Фёдорова вполне могла выпить в одиночестве целый стакан вина, а затем начать другой, который не допила. Почему? Возможно напилась. Такое бывает: ну не лезет больше. Что тут поделаешь? Нам это неизвестно. Зато вполне известно, и это первое несоответствие, что эти её действия не совпадают с действиями мнимого отравителя, который, по логике вещей, должен был просто-напросто налить вино в бокал, бросить туда сразу пять таблеток и уйти спать, будучи уверенным, что Лариса сядет допивать. А он, получается, сидел рядом или следил за женой откуда-то, подсыпая таблетки разными порциями? В бутылку больше, в бокал – меньше…