Сарторис - Уильям Фолкнер

За углом, из невидимой отсюда кухни, лился низкий и мягкий голос Элноры. «Не всем, кто толкует про небо, суждено туда попасть»[15], – пела Элнора, и вскоре они с Саймоном появились в лунном свете и направились по тропинке к своей хижине за конюшней. Саймон наконец закурил сигару, и ее едкий дым, постепенно растворяясь, тянулся вслед за ним. Но даже когда они ушли, в серебряном воздухе над стрекотом кузнечиков и кваканьем лягушек, казалось, все еще витала острая горечь сигарного дыма, незаметно сливаясь с затихающим голосом Элноры: «Не всем, кто толкует про небо, суждено туда попасть».

Его сигара погасла, и он шевельнулся, нашарил в кармане жилета спичку, раскурил сигару и снова положил ноги на перила, и снова горький табачный дым повис в безветренных струях серебряного воздуха, медленно растворяясь в дыхании белых акаций и в неумолчном волшебном хоре кузнечиков и лягушек. Где-то на краю долины запел пересмешник, и вскоре с магнолии возле забора отозвался другой. По ровной дороге, пересекавшей долину, проехал автомобиль; он замедлил ход у железнодорожного переезда, потом опять прибавил скорость. Шум его мотора еще не успел затихнуть, как с холмов пополз вниз свисток поезда девять тридцать.

Два длинных гудка раскатились замирающим эхом, два коротких последовали за ними, но еще до того, как старый Баярд увидел поезд, сигара его уже снова погасла, и он сидел, держа ее в пальцах, и смотрел, как паровоз протащил по долине ожерелье из желтых окон и втянул его обратно в холмы, откуда вскоре снова донесся гудок, дерзкий, пронзительный и печальный. Джон Сарторис тоже когда-то сидел на этой веранде и смотрел, как два его ежедневных поезда выползали из холмов и, пересекая долину, вновь уходили в холмы, огнями, грохотом и дымом создавая иллюзию скорости. Но теперь железная дорога принадлежала синдикату, и по ней проходило уже не два поезда в день, а гораздо больше, – они мчались от озера Мичиган к Мексиканскому заливу, довершив воплощение его мечты, а Джон Сарторис в своей бессмысленной гордыне спал вечным сном, окруженный воинственными херувимами и неведомыми богами – если нашлось такое божество[16], которое он удостоил признать.

Сигара старого Баярда снова погасла. Остывшая, она лежала в его руке, а он глядел на высокую тень, которая появилась из кустов сирени у забора и по мерцавшей лунными бликами аллее направилась к веранде. Внук его был без шляпы; он подошел, поднялся по ступенькам и остановился в лунном свете, который резко очертил его ястребиный профиль, между тем как старый Баярд, держа в руке погасшую сигару, сидел и смотрел на него.

– Баярд, это ты, сынок? – сказал старый Баярд.

Молодой Баярд стоял, освещенный луной. Глаза его были как темные пещеры.

– Я не пускал его на эту проклятую хлопушку, – с каким-то остервенением выговорил он наконец. Он снова пошевелился, и тогда старый Баярд опустил ноги на пол, а внук с шумом подвинул к нему стул и уселся. Движения его, такие же резкие, как у деда, несмотря на всю их стремительность, были, однако, рассчитаны и точны.

– Какого черта ты не сообщил мне о своем приезде? – сердито спросил старый Баярд. – И вообще, почему ты пробираешься сюда как вор?

– Я никому ничего не сообщал. – Молодой Баярд извлек из кармана папиросу и чиркнул спичкой о подметку.

– Что?

– Я никому не сообщал, что приеду, – повторил он громче, заслонив зажженную спичку ладонью.

– А вот Саймон знал. Почему ты извещаешь о своем приезде черномазых, а не родного деда?

– К черту Саймона, сэр! – прокричал молодой Баярд. – Кто ему велел за мной шпионить?

– Не кричи на меня, мальчишка! – заорал в свою очередь старый Баярд.

Внук бросил спичку, глубоко и нервно затягиваясь папиросой.

– Не буди Дженни, – вполголоса добавил старый Баярд, поднося зажженную спичку к своей потухшей сигаре. – Ну, как дела?

– Дай сюда, я подержу, – сказал молодой Баярд, протягивая руку. – Ты подожжешь себе усы.

Но старый Баярд резко оттолкнул его, упрямо не выпуская спички из дрожащих пальцев.

– Я спрашиваю, ты здоров?

– Разумеется, жив и здоров! – отрезал молодой Баярд. – На войне, как и в мирное время, погибают одни дураки. Круглые дураки. – Он снова затянулся, но, не докурив папиросу, швырнул ее вслед за спичкой. – Одного я целых четыре дня подстерегал. Чтобы его приманить, мне пришлось вылетать на старой развалюхе «Ак.W»[17], только с мотором от новой машины. Этот фриц поганый такой осторожный был, что на одних тихоходов охотился. Вот он свое и получил. На шести тысячах футов я его достал, всадил ему всю ленту прямо в кабину – все дырки шляпой накрыть можно, – но сукин сын никак не загорался.

Он говорил все громче и громче. В воздухе веяло сладким запахом белых акаций, а голоса кузнечиков и лягушек звучали назойливо и звонко, как волынка, в которую тупо дудит слабоумный мальчишка. Луна смотрела на долину из своего серебряного оконца, и ее опаловые лучи, растворяясь, исчезали в таинственной бесконечности безмятежных далеких холмов, а голос молодого Баярда все звучал и звучал, продолжая рассказ о жестокости, скорости и смерти.

– Тише, – опять напомнил ему старый Баярд, – Ты разбудишь Дженни.

Внук послушно понизил голос, но вскоре опять заговорил громче, и через некоторое время мисс Дженни в белой вязаной шали поверх ночного капота появилась на веранде, подошла к нему и поцеловала.

– Полагаю, что ты здоров, – сказала она. – Иначе ты не был бы в таком дурном настроении. Расскажи нам о Джонни.

– Он был либо пьян, либо совсем рехнулся, – грубо ответил молодой Баярд. – Я не пускал его лететь на этом проклятом «кэмеле»[18]. В то утро человек своей собственной руки не видел. Небо было сплошь забито рваными облаками, и каждому ослу было ясно, что на их стороне будут кишмя кишеть «фоккеры»[19], которые поднимаются на двадцать пять тысяч футов, а тут он на каком-то паршивом «кэмеле». Но он вбил в свою дурацкую башку, что долетит чуть не до самого Лилля. Я не мог его остановить. Он в меня выстрелил. Я пытался его отогнать, а он пустил в меня очередь. Он уже набрал высоту, но они поднялись не меньше чем на пять тысяч футов выше нас. Стиснули его со всех сторон, как паршивого теленка в загоне, а один, так тот прямо на хвосте у него сидел, пока он не загорелся и не рухнул. Тогда они повернули к дому.

В неподвижном воздухе все плыл и плыл запах белых акаций, и серебристыми колокольчиками заливались лягушки. В ветвях магнолии за углом дома запел пересмешник, и с дальнего края долины тотчас отозвался другой.

– Повернули к дому – он со всей своей сворой поганой, – сказал молодой Баярд. – Только я их и видел. Это был Плекнер, – добавил он, и на мгновение голос его зазвучал спокойно и даже гордо. – Один из их лучших пилотов.

Самого Рихтгофена ученик[20].

– Да, это не шутки, – согласилась мисс Дженни и погладила его по голове.

Молодой Баярд на минуту задумался, – Я не пускал его на эту проклятую хлопушку! – вырвалось у него снова.

– А чего ты, собственно, ожидал, когда сам его так воспитывал? – спросила мисс Дженни. – Ведь ты же старший… Ты что, на кладбище ходил?

– Да, мэм, – тихонько отозвался он.

– О чем это вы? – спросил старый Баярд.

– Старый осел Саймон так и думал… Пойдем, тебе надо поужинать, – деловито произнесла мисс Дженни и опять бесцеремонно вторглась в его жизнь, со свойственной ей решительностью взяв в руки ее спутанные нити, и он послушно встал.

– О чем это вы? – повторил старый Баярд.

– А ты тоже отправляйся к себе. – Мисс Дженни и его втянула в орбиту своей воли – так человек мимо ходом снимает со стула небрежно брошенную одежду. – Тебе давно пора в постель.

Дед с внуком пошли вслед за нею на кухню и, стоя в дверях, ожидали, пока она, порывшись в леднике, поставит на стол еду, кувшин с молоком и пододвинет стул.

– Сделай ему пунш, Дженни, – посоветовал старый Баярд, но мисс Дженни тотчас отвергла это предложение:

– Молоко – вот что ему надо. Того виски, что он на войне выпил, я думаю, ему надолго хватит. Баярд – так тот, когда со своей войны возвращался, всякий раз непременно хотел въехать на лошади через парадное крыльцо. А ну-ка, пойдем. – И она решительно вывела старого Баярда из кухни и потащила вверх по лестнице. – Немедленно отправляйся в постель, слышишь? Оставь его на минутку в покое.

Убедившись, что он закрыл за собою дверь, она вошла в комнату молодого Баярда и постелила ему постель, потом отправилась к себе и вскоре услышала, как он поднимается по лестнице.

Его комната была озарена зыбким светом луны, и, не зажигая огня, он вошел и сел на кровать. За окном неумолчно гудели лягушки и кузнечики; лучи лунного света, словно хрупкие стекляшки, разбиваясь о кусты и деревья, звонким хрустальным дождем сыпались на землю, и все эти звуки тонули в ритмичных и гулких вздохах электрического насоса за конюшней.