Люди Истины - Дмитрий Могилевцев

– Мы не собирается тебя убивать, – сказал вдруг дервиш, не оборачиваясь. – Мы уже пришли.

И указал на дверь в глухой глинобитной стене.

На стук дверь отворил сгорбленный, морщинистый, как колеистая дорога, старик, смуглый до черноты. Ничего не спрашивая, заковылял впереди. Провел гостей через дворик с цветником и вялым, сочащим тонкую струйку фонтаном, подвел к двери, из-за которой раздавались голоса и смех. Показал на нее и заковылял прочь.

Хасан нерешительно ступил внутрь. Вечерний свет лежал на коврах, на резном столике, на пиалах, на серебряном крутобоком чайнике. Навстречу вошедшим поднялся дородный человек с рыжей, крашенной хною бородой. Раскрыл объятия, улыбнулся:

– Салям, братья! Садитесь! Пейте чай со мной, преломите со мной хлеб.

Хасан приветствовал его. Нерешительно сел среди загорелых, пропыленных, пахнущих дорогой и чужим солнцем людей. Принял пиалу горячего чая, щиплющего ноздри пряным запахом. Выпил – осторожно, мелкими глоточками, отломил хлеба. Караванщики хлопали друг друга по спинам, рассказывая, как где-то за Тикритом видели пыльного дэва – огромного, черного, с головой до облаков. Большой дэв, но глупый, вертелся на месте, подпрыгивал. Так и ушел в песок, не наевшись. Ва-ах, а какие бывают они, Садык, так скажу тебе, когда прожорливые, полкаравана за миг, и как не бывало! Сильный верой человек нужен, чтобы отогнать дэва, хороший дервиш, а лучше серебряный ножик или стрелу обернуть святыми словами. Да чепуха это, серебряный ножик! Дэва тянет к греху, знать нужно, кто грешен, его гнать навстречу шайтану. И видно это сразу, он…

До Хасановой руки кто-то дотронулся. Он обернулся, – старый слуга показал ему на прикрытый занавеской проход в дальнем углу комнаты. Хасан покорно встал и пошел. Внимания никто на него не обратил, – люди все так же смеялись, и говорили, и спорили, перебивая друг друга. Хасан прошел низким коридором, шагнул за дверь, – неслышную, обитую войлоком, – и очутился в маленькой, устланной коврами комнате. Был в комнате лишь рыжебородый крепыш, только что встретивший их. Он по-прежнему пил чай, улыбаясь, как будто волшебством перенесся из одной комнаты в другую, так ничего и не заметив.

– Салям, – снова сказал ему Хасан, поклонившись.

– Садись, юноша, садись. Чаю? Нет? А я еще себе подолью. Нет питья лучше чая. Правильный чай, он лучше любого вина нечестивцев. Ах, – выдохнул, отхлебнув, и усмехнулся. – Меня зовут Абд ал-Малик ибн Атташ. Твое имя мне известно. Известна и твоя слава.

– Мой господин льстит мне, – Хасан поклонился.

– Как твое здоровье, Хасан? Здоровы ли твои родные, благополучны ли?

– Спасибо, мой господин. Они здоровы, как и я. У них все благополучно.

– Да хранит их Аллах! – воскликнул ибн Атташ. – Это замечательно! А в особенности потому, что им, наверное, долго придется без тебя обходиться. Они смогут?

– Да, мой господин.

– А ты без них?

– Без моих братьев – нет.

Ибн Атташ нахмурился и вдруг рассмеялся:

– Мне говорили, что ты фокусничаешь со словами. Нужное, хорошее свойство. Наше дело требует власти над словом. Как мне сказал один мой друг, знающий тебя, – ее ты и ищешь. Не так ли?

– Истинную власть над словами имеет лишь Тот, кто впервые произнес их.

– Хвала Ему, Господу миров! – Ибн Атташ благоговейно склонил голову. – Но все мы хотим быть ближе к Нему, правда?

– Да, люди Истины вправду хотят быть ближе к нему. Слепые же и глухие не знают сами, чего хотят.

– Так, хорошо, – ибн Атташ усмехнулся. – Вроде тебя и учить почти нечему.

– Нет, мой господин. Мне нужно еще многому научиться. Мое знание – как одеяло нищего, в нем дыр больше, чем лохмотьев. Я чувствую эти дыры, и непрочность моего знания отражается в моих словах. Я не умею убеждать.

– Так, так. А ты пробовал?

– Да. На диспутах в медресе. Мне часто удавалось заставить соперника замолчать, – но я не мог убедить своей победой ни учителя, ни соучеников.

– Это мне знакомо, – крепыш улыбнулся, вспоминая. – Им казалось, что ты сыграл нечестно. Будто кости подменил, верно? Потому что никто из них не мог проследить, как ты подвел противника к поражению.

– Так, мой господин.

– Да, мало знать самому, нужно еще и суметь подвести других к этому знанию. Но ничего. Это придет с опытом. А его ты приобретешь, думаю, быстро.

Ибн Атташ отставил пиалу.

– Беседовать с тобой за чаем, Хасан, слаще меда. Если б у меня был лишний день, я бы весь провел его в беседе с тобой. Но, увы, – он развел руками, – дня этого у меня нет. Завтра на рассвете я должен покинуть Рей. Здесь слишком многие знают меня. Потому – к делу. Тебе известно, кто я?

– Я догадываюсь. Вы – даи, несущий слово Истины.

– Так. Я – главный проповедник Исфахана и всего Ирана. И работа моя сейчас заключается не столько в том, чтобы нести слово нашего имама, сколько в том, чтобы спасать наших братьев от варваров и мулахидов-еретиков. Милостью Аллаха, наш имам на троне в ал-Кахире, и слово Истины слышат открыто от гор Атласа до Сирии. Но земная власть никогда не бывает прочной. Мы были сильны, так сильны до прихода варваров, – а они, непобедимые на поле битвы и сущие дети в зале совета, выбрали наших врагов. Не смешно ли, они выбрали тех, кто наименее враждебен нам, кто ближе всего к нам в познании Истины, – нищих суфи. Завалили подарками их святых учителей. И превратились в людей Сунны потому, что суфи блюдут ее букву. Окружили себя сутягами и писаками, шарлатанами со священным Кораном в руках, и смотрят им в рот. Если бы не тюрки, знамя потомков Али развевалось бы от Хинда до Испании. А теперь мы скрываемся. Сунниты, находя нас, истребляют, как могут. Потому мы прячемся – и говорим с теми, в ком есть надежда зародить росток истины. И с крестьянами на полях, и с вельможами. И мы терпим. Терпим!

Ибн-Атташ сжал кулаки.

– Но наш час придет, – добавил, уже спокойнее. – Когда нас станет много, мы возьмем в руки мечи.

– И тюрки развеют нас, как солому, – сказал Хасан.

– К сожалению, ты прав. В поле этих детей Иблиса не могут сокрушить армии, вдесятеро большие. Чтоб сидеть в седле так, как они, нужно родиться в нем. И учиться воевать всю жизнь. Они – волки. Они живы, потому что есть мы, дающие им все то, чего они сами сделать не способны. Но, Хасан, по стенам волки лазить не умеют. Если б мы с самого начала не бросались на них, а держались в крепостях, варвары до сих пор резали бы глотки друг другу за Голодной степью. Наши предки уже отбивали их. А мы посчитали себя храбрей наших предков. Крепости – вот залог нашего успеха. Крепости там и сям, крепости по всей стране! – Ибн-Атташ сжал кулаки.

Но ярость его была недолгой. Он снова взял пиалу и сказал, вздохнув:

– Впрочем, я увлекся. Итак, ты согласен отправиться в путь, не спрашивая, куда тебе предстоит идти?

– Да, – ответил Хасан.

– Ты готов терпеть лишения и голод, потому что отправишься ты не как сын богатого купца, а как нищенствующий дервиш?

– Да, – ответил Хасан.

– Готов ли ты поклясться хранить в тайне все переданное тебе, не открывая ни ближайшему другу, ни в смертный свой час?

– Да, – ответил Хасан.

– Хорошо, – ибн Атташ кивнул. – Ты выходишь послезавтра на рассвете. С тобой пойдут те, кто привел тебя в этот дом. Ни о чем не спрашивай их. Их миссия важна. Ты пойдешь с ними, пока вам будет по дороге. Они обучат тебя необходимому. Поведут и сохранят тебя по дороге на запад. Вы пойдете вместе с войском нашего земного хозяина, султана тюрок Альп-Арслана. Он отправляется проучить румийцев, вступившихся за новых тюркских рабов, армян. Ты дойдешь с войском до Малой Азии, до берегов румийского моря. Там сядешь на корабль. Я напишу тебе рекомендательное письмо. В ал-Кахире тебе дадут пищу и кров и скажут, что делать дальше. Но не вскрывай мое письмо, пока не достигнешь ал-Кахиры. Ты понял меня?

– Да, мой господин, – ответил Хасан и поклонился.

Назавтра Хасан встал еще до рассвета. Вопреки ожиданиям, на коня искать покупателя не пришлось. Хозяин конюшни, выслушав Хасана, тут же предложил цену – вовсе неплохую, если учесть то, сколько ворованных коней нагнали в город разбойные тюрки. Хасан почти и не торговался с ним. Накинул пару дирхемов – тот сразу согласился. Ударили по рукам, хозяин вытянул кошель с серебром.

Прицепив его под одеждой, Хасан отправился к ар-Раззаку, предчувствуя неприятный разговор. Как объяснить? Солгать о болезни отца? Бессмысленный грех. Предложить отступного, извиняясь за внезапность? Заподозрит неладное старый лис. А если уйти, так и не показавшись ему? Наверняка решит, что украл, и бросится в бега. Даже если проверит, что все в порядке, решит все равно: украл, только по-ученому, незаметно. Так ничего и не придумалось до самого дома ар-Раззака.

Хасан прошел на свое обычное место, разложил бумаги, достал чернильницу, калам, вытащил учетную книгу. Задумался, глядя в нее. Обмакнул калам, вывел первые слова: «Милостивый и почтенный, знатный из знатных города Рея, уважаемый всеми…»