Осколки ледяной души - Галина Романова

— Зачем мне это, Кирюха?! — восклицал он всякий раз, когда его настигал очередной звонок Верещагиной.

— Это тебе, Степаша, в наказание за все твои грехи, — издевательски хихикал Кирюха. — Искупление!

Может, и так, но никто не договаривался, чтобы это самое искупление настигало его в субботу в восемь часов утра. Удумала тоже…

Степан поднялся и с кряхтением потянулся. Затем замотал головой из стороны в сторону. Болевых симптомов не было, и слава богу! Аспирин, как всегда, помог.

Больше никаких пьянок, решил он, разглядывая свое отражение в зеркале, перед тем как залезть в Душ. Никаких пьянок и случайных половых связей. Нужно как-то подпортить свою незапятнанную браком репутацию, наверное. Вон и Ираида Васильевна настаивает. Найти себе какую-нибудь разведенку лет двадцати пяти, можно и с ребенком. И шастать к ней вечерами, и в ожидании, пока малыш уснет, сидеть на кухне, шуршать газетой, попивать душистый черный чай, можно кофе — не принципиально. А потом…

Не катит ни черта!

Степан пустил мощную струю прохладной воды. Думаться сразу стало проще и позитивнее.

Никаких разведенок! Никаких детей! Ему своих-то не хочется, а тут чужой. И чего ради?! Ради секса, который он и так может иметь в любой подворотне.

Вот до чего похмелье может довести. Похмелье да еще эта Верещагина.

Степан намылил голову и полез на полочку за зубной щеткой.

Чего-то у нее наверняка случилось, раз позвонила так рано и при этом хлюпала носом. Может, ночь не спала и, едва дождавшись утра, принялась ему названивать. С чего бы это? «Мне, — говорит, — надо с тобой встретиться», — и заревела. Вот ведь выдалось утречко…

Он фыркал и плескался. Чистил зубы, брился, потом споласкивал с себя пену и снова фыркал. В желудке перестало все трепетать и переворачиваться, пропала горечь, и голова прояснилась. Только вот мысли о Верещагиной не хотели покидать. Связался же на свою голову!

И чего она так рано?! Обычно все происходило совсем не так. Она звонила дня за два. Оговаривала час, место и то, как он должен быть одет. Оговаривала все сухим и казенным, как скрип снега под ногами, голосом. А сегодня… А сегодня сразу же потребовала встречи, и опять же эти слезы.

А может, она влюбилась?! Степан едва не присел от подобных мыслей, посетивших его так некстати. А что?! Разве такое невозможно? Вполне. Тем более что в последний раз он снова целовал ее, но теперь уже по заказу.

Вероника с Санечкой окончательно распоясались и принялись лапать друг друга прямо в музее. Тогда и Татьяна потребовала ее поцеловать. Он и поцеловал. Что ему? Убудет, что ли? Поцеловал и посмотрел потом ей прямо в глаза с усмешкой. Он знал, что это срабатывает беспроигрышно. Надо же, не сработало. Татьяна не зарделась от смущения, не попыталась отвести взгляд и не понесла вздор, какой обычно несут его девчонки без принципов. Она вытаращилась на него изумленно и вдруг спросила:

— А что это такое ты сейчас делал своим языком?!

— ??? — Он даже не нашелся, что ответить.

— Вот так? — И она вытащила кончик своего розового, будто зефир, язычка и поводила им из стороны в сторону. — Это так принято, что ли? Это какой-то не такой поцелуй, который я знаю!

— Не понравилось? — буркнул он недовольно, все всегда с ней было не так.

— Не знаю, я об этом не думала, просто стало интересно: так разве бывает? Разве так правильно?

С ней еще и не такое может быть, думал теперь Степан, в бешенстве растираясь полотенцем. Звонит вон чуть свет, плачет, а ты думай, что хочешь. Не нужно, наверное, было трубку бросать. Нужно было выслушать хотя бы. Может, и правда влюбилась и мучается теперь.

Он обмотал бедра полотенцем и босиком пошел прямо на кухню.

Где-то там среди пакетиков со специями Ираида Васильевна хранила листок бумаги с номером телефона Верещагиной. Он его принципиально не желал знать. А вот Ираида Васильевна, однажды увидев их вместе, возжелала иметь ее номер. Он уважил. Теперь вот надо было этот самый листок отыскать.

Степан вывалил на стол из большой жестяной коробки все имеющиеся там мешочки и пакетики и принялся рыться в огромной пахучей куче, то и дело почесывая нос и изо всех сил борясь с чиханием.

Звонок в дверь настиг его в тот самый момент, когда он уже набирал номер Верещагиной.

— Да что за черт?! — вспылил Степан, бросая трубку обратно на аппарат и нашаривая взглядом часы. — Что сегодня с утра всем от меня нужно?!

Кирюха прийти не мог — это однозначно. У того похмелье протекало еще более мучительно, и без трехлитровой банки с рассолом дело не обходилось. К тому же из бара он прямиком направился к Нюсе, а это могло значить…

— Все, Степа, друг! — Это все же был Кирюха. — Развожусь! Сил моих больше нет! Нет, ты послушай, прихожу к ней, как к человеку, как к своей будущей жене, можно сказать, а она!..

— А она? — Степан посторонился, пропуская своего друга с разбитыми вдрызг мечтами в свою квартиру.

— А она мне!.. Эта моль!.. Эта.., эта слякоть, дрянь… Иди, говорит, проспись, дорогой! И чтобы я тебя больше никогда в таком состоянии рядом с собой не видела! Прикинь!!! — Кирюха стащил с ног кроссовки и с третьей попытки повесил на крюк вешалки кожаную куртку. — Говорю ей, ты че, Нюся, офигела?! Я муж тебе без пяти минут! Я муж тебе или нет?! Муж, говорю, или нет?! Ты меня должна в любое время в любом состоянии, а ты мне…

На Кирюху было жалко смотреть. С глубокого перепоя, с растрепанными волосами, которые он обычно убирал в хвост, а теперь поленился. С красными от бессонной ночи и пьяных слез глазами. —И с разбитыми надеждами.

— Нет, ты понял, друг?! Понял?! — всхлипнул бедный Кирюха и повалился на спину на диван в гостиной.

— Понял, — кротко отвечал Степан, пристраиваясь в кресло напротив.

— Что ты понял?! Ну, вот что ты понял, скажи?! — возопил его друг, приподнимаясь на локтях и зло сверля его глазами. — Что понял, говори, или я…

— Я понял, что свадьбы не будет, — снова покорно ответил Степан и через минуту заржал в полный голос. — Кирюха!.. Это, блин, вообще, прикол!!! Эта серая порточная моль тебя выгнала!!! Это атас полнейший!!! Как же она теперь-то?! С кем же?.. Елки-палки, кто же на нее теперь-то…

— Да ну тебя, — кажется, обиделся друг и снова упал на диванные подушки, а потом вдруг:

— Выпить нету?

— Выпить-то всегда есть, но надо ли? — Степан старался никогда не похмеляться, потому что знал: похмелье плавно перетечет в очередную попойку, и тогда все. — Нам с тобой сегодня в гараж надо. Кое-что подбить…

— Кое-кому морду набить, — отозвался Кирилл. — Валерка опять с ремнем генератора вчера не справился. Уволю я его, как хочешь, уволю.

— Увольняй, друг. Я не против. Нет работника, и этот не работник. У меня есть паренек на примете. Руки золотые, просто Кулибин и…

В дверь снова позвонили.

— Кто это?! — Кирилл подскочил на диване, глаза его заметались. — Если это за мной, то меня здесь нет! Не хочу никого видеть! Маман теперь выть начнет, батя косорылиться… Вот, блин, жизнь, а?! Меня здесь нет, Степка!!!

Степан встал с кресла и пару минут разглядывал себя. Выходить или нет в полотенце? Может, лучше все же одеться? Нет, одеваться он не станет. Вдруг это и правда Нюся. Он ее не пустит. И соврет, что не один, а с женщиной. И что он вообще только что после секса и после душа. И делать ей в его квартире нечего абсолютно. Если не дура, поймет и уберется. И для Кирюхиных родителей это полотенце станет хорошим шлагбаумом. Те так вообще люди деликатные, даже порога не переступят.

К двери он подходил очень даже недоброжелательно настроенным. Не торопясь, шмыгнул замком, медленно потянул на себя дверь и в следующую минуту остолбенел.

На пороге стояла заплаканная Верещагина. И была она не одна, а с чемоданом. И, судя по ее решительному шажку вперед, оставлять его в покое на сегодня она не собиралась.

— Привет, — хрипло поздоровалась она еще раз и, не обращая внимания на то, что он совершенно не одет, вошла в квартиру. — Прости, что без приглашения да еще с вещами.

— Угу… — только и нашелся он что ответить и неожиданно застеснялся и своих босых ступней, и волосатого пупка, и мокрой шевелюры. — Ты это… Уезжать, что ли, собралась?

— Не-а, не уезжать. Переезжать. И переезжаю я, если ты еще не догадался, к тебе. Комнату сдашь?

— Что? — Он вытаращился на свою непрошеную гостью и даже, кажется, отступил на шаг. — Ты чего несешь?

— Я поживу у тебя, хорошо? — Самоуверенность, которая ей очень дорогого стоила и которую она в течение часа тренировала, отираясь у его подъезда, постепенно пошла на убыль, снова забрезжили близкие слезы, и Татьяна заторопилась:

— Я заплачу тебе! Ты не думай…

— Нет, это ты не думай! — взвыл Степан, которому только теперь стал понятен истинный смысл ее визита.

Пожить? У него? А как же… Как же его личная жизнь?! Его девчонки?! Как он станет приводить в дом подружек на ночь, когда тут будет отираться эта.., эта принцесса?!