Водка (июнь 2008) - журнал Русская жизнь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Работа его в «Новом Сатириконе» заметных следов не оставила, хотя в списке сотрудников он числился неизменно.
Как- то я прочел один из его американских рассказов. Тема была такая: в России одного бедного еврея полицейский пристав заставлял чистить сапоги. Через некоторое время еврей эмигрировал в Америку. Еще через некоторое время, после революции, этот самый еврей остановился на нью-йоркской улице перед чистильщиком обуви и просил почистить ботинки. Лицо чистильщика обуви показалось ему знакомым… Легко догадаться, что это был тот самый пристав, который заставлял еврея в России чистить сапоги ему…
До таких «рассказов», - потребных желтой американской прессе, докатился модный довоенный беллетрист и сатирик…
Не лучше, хотя и по-иному, кончил блестяще начавший и наделавший много шуму сатирический поэт Саша Черный.
Кто не помнит (из читателей старшего поколения) этого яркого «сатириконца», его едких и талантливых стихов.
Безбровая сестра в бесцветной кацавейкеНасилует простуженный рояль,А за стеной жилица-белошвейкаПоет романс: «Пойми мою печаль…»Как не понять…Или это двустишие:Кто в трамвае, как акула,Отвратительно зевает?То зевает друг-читательНад скучнейшею газетой.
Его стихи едко разоблачали ничтожество и звериную суть реакции, наступившей после 1905 года. Стихи его были широко известны и, несомненно, полезны. Он вырос в «Новом Сатириконе». «Новый Сатирикон» сделал ему большое имя.
В 1914 году он, однако, ушел из журнала. Он решил, что ему нужно печататься в более «солидном» журнале.
Действительно, от времени до времени в толстом журнале «Мир Божий» встречались его стихи, зажатые между двумя колоссальными статьями о кооперации…
В военные годы о нем как-то не говорили. После революции он очутился в эмиграции, в Париже.
Иногда, очень редко, печаталось в милюковских «Последних новостях» его бледненькое и бесцветное стихотворение о чем-либо за подписью «А. Гликберг».
Года два тому назад он умер.
Евгения Венского (Евгений Осипович Пяткин) всегда считали талантливым. О нем иначе и не говорили. Если говорили, то обязательно добавляли: «Он - талантливый».
Однако поэтическая карьера его не удалась. Погубил его, как и многих русских самородков в дореволюционное время, алкоголь.
Венский сразу вошел в самую гущу мелкой трактирной богемы, но как-то ухитрился оставаться обаятельным человеком, деликатным и чем-то располагающим к себе.
Он мог бы значительно больше сделать - со своим дарованием, с глубоким знанием русского языка, если б обладал большей культурой.
Темы его бойких стихов, как правило, сводились к улице, к трактиру. Именно - даже не к «кафе», а к трактиру. Он воспевал гармонь, жареную «картофь» «под водку», кабацкий шум, необходимый ему, чтобы «забыться», и делал все это так искренно, находил для этого столь подходящие слова и краски, что стихи его печатались в «Новом Сатириконе» на «законном» основании.
Фельетоны его и наброски на другие темы были суше. Часто внутреннюю слабость прикрывала в них бойкая частушечная форма, деревенская скороговорка, но полностью это, конечно, не спасало. И все же стихи были талантливы, и Венского считали талантливым…
После февральской революции он редактировал уличный журнал «Трепач». В советские годы скитался по разным городам, последние годы он жил в Москве, успеха как поэт не имел. Года три тому назад - умер.
В начале четырнадцатого года в «Новом Сатириконе» начал писать стихи Владимир Воинов. Для многих, кто знал его, это было несколько неожиданно.
Он писал рассказы. Был связан с группой Иванова-Разумника, издал даже большую книгу прозы и вдруг начал тесно сотрудничать в «Новом Сатириконе» в качестве поэта. Насколько мне помнится, он ни разу в «Новом Сатириконе» не выступал как прозаик.
Был он в то время замкнут, обозлен, настроения его колебались довольно резко. Стихи особым блеском не отличались, но были приемлемы. Они были в меру публицистичны, в меру риторичны и в меру фельетонно-злободневны.
«Громким сатириконцем» Воинов не стал. Сотрудничество его в «Новом Сатириконе», в общем, было средне-заурядно.
Но о нем необходимо писать, как об одном из очень немногих «сатириконцев», выросших и нашедших себя полностью в советское время.
Владимир Воинов очень много писал в ленинградской прессе.
Писал фельетоны, сатиры, лирические стихи. Судя по его выступлениям, он нашел удовлетворение в своей работе, его замечали, ценили.
К сожалению, совсем недавно В. Воинов скончался - в Ленинграде же, которого он, кажется, никогда не покидал.
В газетах были напечатаны теплые некрологи, подписанные многими ленинградскими писателями и поэтами.
Радостно, что он нашел себя и сумел проявить полностью свое дарование в советский период своей работы и заслужил сочувствие советской литературной общественности.
Смертей много… Совсем недавно (в 1938 году, как и Владимир Воинов) умер поэт, сценарист и драматург Александр Сергеевич Вознесенский, тоже много печатавшийся в «Новом Сатириконе».
Его занимала преимущественно «женская» тема, на которую он любил и привык писать трагически:
Нет горше одиночества,
Как одиночество вдвоем!
восклицал он в одном из своих стихотворений.
Писал он об изменах, о женском лукавстве и всегда в тонах прозаически осуждающих, патетически превыспренних…
Часто «грозил» женщине своего круга уходом к «Гапке», крестьянской простой девушке, у которой руки в навозе…
Кроме женщины, он усиленно занимался на страницах «Нового Сатирикона» и собой. Собой он был тоже якобы недоволен.
Долой меня!
кричал он в дни февральской революции. «Ко всем „долой“ хочу еще одно „долой“ добавить».
Он ненавидел будто бы себя «вчерашнего» и хлопотал о себе завтрашнем.
По сути это мелкая индивидуалистическая теоретика, которую не без самодовольства и самолюбования проповедовал Вознесенский в своих стихах.
Иногда же он, впадая в крайний пессимизм, писал и такие стихи:
Как я надоел себе самомуСо своими цепкими думами,Со своим изворотом!В леса бы, неведомые никому,С болотами, зелено-угрюмыми,И сделаться бегемотом!…Но знаю, что, даже сделавшись им, яВ своей же самкеВызвал бы отвращение…Нет: только увидеть свое имяВ траурной рамкеГазетного объявления!
Аверченко печатал эти в меру эротические и в меру «философские» стихотворные произведения - ибо чего только не нужно было большому сатирическому журналу?
Нужен был и такой «товар».
И опять смерть…
Года три назад умер человек, имя которого тесно связано с понятием «сатириконец».
Исидор Гуревич.
Это имя не очень прогремело как имя писателя-юмориста, хотя и очень часто появлялось на страницах «Нового Сатирикона», но без него комплекты журнала представить себе даже нельзя.
Его коротенькие рассказы очень часто появлялись на страницах «Нового Сатирикона» и, собранные, вышли также и большой книгой «Бархатные когти».
Исидор Яковлевич Гуревич был на редкость чистым и честным человеком, с большим чувством достоинства и подлинной деликатностью.
Писал он рассказы какого-то особого типа. Они были явно неострые, плосковатые, нетонкие, и в то же время веяло от них чем-то чистым.
Есть такие люди: они острят неважно, но их слушаешь и улыбаешься сочувственно, а иногда смеешься от всей души, более охотно, чем когда слушаешь присяжного остроумца.
Таков был юмор Гуревича.
Он и в жизни был такой. Встретит, остановит и начнет что-то рассказывать, - уже как будто и слышанное, во всяком случае, не новое. Рассказывает с увлечением и сам смеется - большим ртом на некрасивом, худом и, все же чем-то приятном лице, и слушаешь его, поневоле, и сам начинаешь смеяться - весело и непринужденно.
Был у него брат. Не писатель - какой-то коммерческий служащий, но зажиточный, любивший литературу и писателей. Как-то он устроил у себя званый вечер и - то ли ему подсказал Исидор Яковлевич, то ли он сам захотел видеть у себя «сатириконцев», - но он послал приглашения…
Пришли только молодые сотрудники «Нового Сатирикона» - М. Пустынин, Евг. Венский и еще другие, привыкшие проводить вечера не на церемонно-званных вечерах, а в кафе и дешевых ресторанчиках…
В разгар ужина один из нас под влиянием водки вообще забыл, где он находится, и, громко рассуждая о чем-то, выразительно показал домашней работнице два пальца и громко, через весь стол, приказал:
- Два раза кофе по-венски…
Братья жутко переглянулись. Никогда не забуду бледного и милого лица Исидора Яковлевича…
