Жила-была девочка - Виктория Трелина

Так вот, мамы уходят в кино и велят нам ложиться спать после «Хрюши», но мы с друзьями в такие дни «Хрюшу» даже не смотрим. Надо быть круглыми дураками, чтобы никак не воспользоваться ночным отсутствием взрослых дома. Когда стихают голоса и звуки телевизора за дверью у Зубовых, когда жители соседней секции перестают хлопать дверьми туалета, и шуметь душем, когда вечная соня – Римка засыпает в халате на не разобранном диване, мы с её братом и маленькой Оксанкой идём в умывальник – пробовать соседскую пасту. На нашей стороне все пасты мятные и противные, а вот обитатели параллельной секции чистят зубы клубничными и малиновыми пастами. Мы, озираясь, едим их из тюбиков, как космонавты в полёте. Потом идём в кладовку, замок на её двери можно открыть невидимкой. В кладовке все вещи – общие. Не в том смысле, что пользоваться ими может любой, а в том, что только взрослые знают, где, чей компот и где, чей мешок картошки в этом бардаке. Бардак высотой с человеческий рост. Если быть точнее, с мой рост. Но я ведь и есть человек, хоть и не такой высокий, как мама. Мы залезаем на «бардак», прикрытый чьим-то стёганым одеялом, и смотрим из кладовки сверху вниз. Славка нащупывает под собой что-то твёрдое, тянет. Достаёт куклу без руки и без глаз. Маленькая Оксанка пугается и плачет. Мы тихо хохочем, прикрывая рты ладошками. Громко смеяться ночью нельзя, если кто-нибудь из взрослых расскажет нашим мамам, что мы не легли спать после «Спокойной ночи», нас сильно влетит.

После кладовки мы идём на балкон. Там холодно и темно. На балконе нужно быть особенно острожными, потому что с него видна остановка, освещённая фонарями, и мамы, возвращаясь из кино, легко могут увидеть нас, хоть мы и высоко. Оксанка спотыкается ногой о чью-то жёлтую коробку с копчёной или вяленой рыбой. Эту рыбу продают недалеко от нашего дома, в магазине «Океан».

– Чья? – спрашивает Оксанка.

– Не знаем, – мы со Славкой пожимаем плечами. Рыба в коробке летит с балкона, сопровождаемая нашим сдавленным смехом.

Напротив нас – на балконе шестого этажа соседской общаги стоит девочка с бантом, как у Мальвины. Видимо, её мама тоже ушла в кино. Славка швыряет в девочку луковицей. Мальвина закрывает дверь и скрывается на тёмной кухне, но мы видим её бант через стекло. Делаем вид, что ушли, а сами сидим вприсядку и выжидаем. Девочка возвращается на балкон с обсыкалкой.

– Не долетит, – шепчет Славка, – я уже пробовал.

Мы смело встаём и продолжаем обстрел Мальвины луковицами Зубовых. Девочка машет обсыкалкой и руками, но вода дождиком льётся на асфальт внизу.

– Гляди, гляди – колдует, – смеётся Славка и машет руками, передразнивая девчонку.

Оксанка капризнячиет, потому что замёрзла и хочет спать.

– Иди, давай, – говорю я грубо, потому что Оксанка – малявка, а с малявками можно не церемониться. И ещё потому, что знаю – укладывать её спать всё равно придётся мне, иначе завтра Оксанка расскажет тёте Люде и про пасту и про лук, и про рыбу, которую сама же выбросила с балкона. А тётя Люда иногда бывает очень злая, тогда она кричит и на нас со Славкой, и на наших мам. Правда, она быстро становится доброй, и даже извиняется – приносит печенье, и ириски к чаю. Наши со Славкой мамы на неё не обижаются, они называют её ласково «наша вреднюжка», и предсказывают ей на картах «ночное свидание». Оксанка тоже очень даже «вреднюжка», но мы на неё, так же, не злимся. Как можно злиться на маленькую смешную девочку, точь-в-точь похожую на Алёнку с шоколадки. Это сходство замечают все, даже незнакомцы. «Смотри, какая Алёнка пошла», – всегда говорят прохожие, указывая пальцем на нашу маленькую подружку. У Оксанки на полке стоит такая обёртка, вместо её портрета.

Как всё-таки хорошо иметь друзей, если бы не они, я бы не пережила маминых уходов. Не представляю, как бы я одна лежала в тёмной комнате, пытаясь заснуть после «Спокойной ночи».

Ветрянка, дедушка Ленин и Джоконда над креслом

Капризная Оксана, заболела ветрянкой. Нам со Славкой было велено с больной не общаться. Два дня мы послушно убегали от неё по секции, смеясь, прятались в душе под тазами и корытами, закрывали двери кухни на швабру, доводя маленькую Оксану до истерики, но несмотря на всё это, сегодня и я, и Славка и Римка – все в зелёных точках. Мы очень довольны, потому что теперь всю неделю не будем ходить в сад, а ещё потому, что остались дома без родителей, а под присмотром первоклассницы Римки. За окном дует ветер – в саду, наверное, тихий час. Как здорово остаться дома, когда на дворе не выходной, а самый обычный будний городской день.

Мы со Славкой сидим у меня под столом, он, зажав нос, гнусавым голосом тёти, объявляющей поезда, рассказывает запретный стишок:

«Внимание, внимание, говорит Германия,

Сегодня под мостом поймали Гитлера с хвостом».

Я хохочу до слёз, и хотя из взрослых никого нет, из-под стола мы не вылезаем, потому что, когда рассказываешь такие стишки или рисуешь фашистский крест с ножками, повёрнутыми в одну сторону, за тобой следит дедушка Ленин. Он хороший и добрый, но за такие проделки может наказать сильнее взрослых. Никто не знает как именно, но ведь недаром в детском саду мы поём песенку

«Ленин всегда с тобой». У нас в актовом зале висит его портрет – лысый дяденька, в жёлтом пиджаке, щурясь, следит за каждым движением. Я произношу слова песни, и мне, действительно, кажется, что «Ленин в тебе и во мне».

Хорошо, что дома у нас нет его портрета, может быть поэтому, он и не наказывает нас со Славкой.

Хотя, лучше бы на меня смотрел дедушка Ленин, чем эта странная длинноволосая тётя с каким-то лысым и фальшиво-добрым лицом. Она висит прямо над моим креслом. Я боюсь её со дня нашего переезда. И перед тем как заснуть несколько раз поднимаю голову, проверяя в том ли положении, что и обычно, находятся её руки. Мне всегда кажется, что эта Мона Лиза, как называет её мама, живая, и полноправно живёт с нами на нашей территории. В какой бы дальний угол комнаты я не пряталась от её взгляда, она постоянно следит за мной. С этим очень тяжело жить, но невозможно ничего поделать. Поэтому, когда мамы нет, я стараюсь затыкать Моне глаза канцелярскими кнопками. Но оттого, что вместо зрачков у неё теперь дырочки, взгляд странной женщины не изменился. Вот и сейчас, сидя под столом, я по привычке бросаю мимолётный взгляд на портрет. И, о, ужас! Мона Лиза подмигивает мне дырявым глазом.

Я подхватываюсь, ударившись головой о крышку стола и стремглав бегу в комнату к соседям. Вечная соня – Римка спит, укрыв ноги красным стёганым одеялом без пододеяльника. Я залезаю к ней под одеяло.

– Ты чего? – Римка испуганно открывает глаза.

В комнату входит удивлённый Славка.

Весь оставшийся день мы втроём сидим на Римкином диване и слушаем страшилки про чёрную руку, душившую детей, про шаровую молнию, которая залетает в комнату во время дождя, про то, как, выключив свет в умывальнике, с помощью зубной пасты и зеркала можно вызвать дух пиковой дамы. Я не представляю, как после всего этого буду засыпать сегодня вечером. Римка делает страшное лицо и явно издевается над нами. Поняв это, я зажимаю уши руками и ору: «Я тебя не слушаю, посолю и скушаю». Славка, как самый смелый, периодически ходит в мою комнату за необходимыми вещами: за металлическим конструктором, за кубиком-рубиком. Каждый раз я дрожащим голосом спрашиваю у друга:

– Ну что она там?

– Сидит, – отвечает он со вздохом, снимая клетчатые тапочки.

Игра в больницу

Ветрянкой мы не отделались. На наш этаж залетел какой-то простудный вирус. И мы, ещё не успев отмыть с себя зелёнку, все как один, включая малолетнюю Оксанку, стали хрипеть и кашлять. К тому же у Римки заболело ухо. Она ходит в туалет в платке с подложенной к уху ватой, и распространяет за собой едкий запах лекарств. В руке она носит чёртика, сплетённого из капельницы. Я не знаю, что такое капельница, но таких прозрачных чёртиков и рыбок имеют дома все, кто хоть раз серьёзно болел. Я тоже хочу такого, но лежать в больнице не очень желаю, а подарить мне такую игрушку никто не хочет. Я слежу за Римкой из своей комнаты, в щёлочку приоткрытой двери. Подруга идёт с важным видом, будто у неё не больное ухо, а ранение, полученное на войне за Родину. Наши родительницы взяли больничные, теперь они целыми днями дома, и не пускают нас друг к другу. А чем ещё заниматься дома в тесной городской комнате, я не знаю. Здесь у меня даже не рисуется. Потому что, у меня нет своего большого стола с белой скатертью, как в деревне. И фломастеров всего пять штук, а альбом мама никогда не покупает. Вместо него даёт мне узкие желтоватые картонки с мелкими цифрами сзади. «Рисуй на перфокартах, – говорит она, – Какая тебе разница?» А мне очень большая разница, но я не могу объяснить этого маме. Мне очень скучно, я в четвёртый раз прошу поставить мне пластинку «Денискины рассказы». Маму это злит и мешает смотреть «В мире животных». Я с сожалением кладу пластинку на место и заматываю пупсику Олесе голову платком. У неё болит ухо. Я беру настоящий стеклянный шприц без иголки с циферками на боку, набираю из баночки