Братья-разбойники - Михаил Воронов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет! нет! нет! — восклицаем мы хором. — Мы ни за что спать не ляжем: мы будем вас дожидаться.
— Да ведь мы в двенадцать часов вернемся. Глупенькие!..
— Нет! нет! нет! — повторяет хор, — мы будем дожидаться.
— Ну, хорошо; только — не шалить!
— Не будем, не будем.
— Ну, прощайте!
Матушка перецеловывает всех нас и идет к двери.
— Да Домну позовите из кухни — пусть она с вами играет! — оборачивается на пороге матушка и затем уходит.
Такими наставлениями обыкновенно сопровождалось отбытие родителей из дома, причем наставления делались в возможно строгом тоне, а принимались с покорностью и лицемерными уверениями в намерении им следовать. Но лишь только грохот отъезжающего экипажа возвещал, что родители за воротами, маленькая республика вступала в свои права. Прежде всего открывался поход на Домну.
— Что же, господа? Домне велели играть с нами, а она на кухне сидит.
— Идемте, господа, за ней.
— За Домной! за Домной! — раздаются голоса.
— Мы, мы, вперед мы! — бросаются к дверям сестры.
— Нет, мы!
— Не пускать, не пускать мальчиков: они здесь гости.
— Как, гости?!
— Так и гости — мы хозяйки!
— Валяй этих хозяек, ребята! — командуем мы и бросаемся в схватку.
Схватка начинается жаркая; крики сражающихся мешаются с воплями раненых и увещаниями няньки и наполняют комнату. Дверь переходит из рук в руки, и первенство над ней долго колеблется между сторонами, до тех пор, пока Домна не догадается вылезть из своей кухни и не появится на поле битвы.
— О, ну вас к лешаку! Ишь разодрались, петушье! — бросается между сражающимися кухарка и разводит бойцов.
— Что, взяли! Что, взяли! — дразнят нас сестры.
— А все-таки не пустили первых.
— И мы вас не пустили.
— А мы вас зато за волосы отодрали.
— А мы вас за уши. Что?..
— Вы космы-то подберите, — ворчит на сестер Домна. — Гляди-ка, как раскошлатились, бесстыдницы, ровно русалки какие! А еще барышни прозываетесь!
— Домнушка, давай с нами играть, — приглашают сестры кухарку.
— Нет, Домаша, с нами, с нами!
— Нет, с нами. Мы тебе сейчас кукол принесем, а ты будешь как будто барыня и придешь к этим куклам в гости, а они угощать тебя будут. Хорошо, Домнушка?
— Ну, ладно, ладно!
Сестры бегут за куклами, а мы тем временем усаживаем Домну около себя, держим ее крепко за руки и начинаем какой-нибудь разговор, так, больше для видимости, чтобы только показать, что она занята с нами.
— Ну, что же это такое? — с огорчением бормочут возвратившиеся сестры, — мы Домну было себе взяли, а тут мальчишки проклятые отбили.
— Что? Что?! — радуемся мы, мальчики.
Стороны обмениваются плевками, и сестры, делать нечего, присаживаются к няньке.
— Няня! хочешь в гости к куклам приходить?
Няня, у которой под старость, словно в награду за ее долгую жизнь, осталось только два недуга: глухота и слепота, не слышит и молчит.
— В гости, в гости приходить! — кричат ей на ухо сестры.
— Какие, барышни, теперь гости: теперь добрые люди спать ложатся.
— Ах, какая она противная, эта глухая тетеря! — сердятся девочки. — Вот к куклам, к куклам! — тыкая пальцами в кукол, еще громче кричат они.
— И куклы, матушки, пойдут спать, — заговоривши о сне, все на ту же тему бормочет Савельевна. — Братцы лягут, вы ляжете, мы с Домной поляжемся, — все бай-бай будем! — протяжно, себе под нос, изъясняет старушка и, увлекшись, даже уже заранее зажмуривает глаза и уныло запевает:
Баю-баю, солдатский сын,Войной повитая головушка,С острой шабли вскормленная,Из пригоршней вспоенная,Жгучей лозой взбодренная! — и т. д.
Но едва только наша нянька начинает распеваться и подробно излагать горькую долю солдатского сына, то есть кантониста, едва она доходит до того места песни, где рассказывается, как «жгучей лозой взбодренный» солдатский сын «ронит из глаз слезиночку», — как сестры зажимают певунье рот, и песня прекращается.
— Ну, что это заныла с которых пор! — с досадой обрушиваются на старуху девочки.
Старуха покоряется и умолкает. Сестры видят, что с этим олицетворением глухоты и слепоты ровно ничего не поделаешь, и обращаются к нам, но на этот раз уже вполне дружелюбно.
— Мальчики, отдайте нам Домну, — упрашивают нас сестры, — ведь она вам ни на что не нужна, а с нами бы она играла в куклы.
— Как же, так и отдали…
Мы еще крепче вцепляемся в кухарку.
— Да ведь вон она так же молчит, не играет с вами.
— Теперь она отдыхает, — толкуем мы о Домне, точно о какой-нибудь корове или лошади, — а зато перед этим рассказывала нам про колдуна.
— Это, как бабе колдун собачью морду вместо лица наколдовал?
— Да-а…
— О, это мы давно знаем!
— А потом еще расскажет что-нибудь. Нет, она нам самим нужна.
— Ну, слушайте, мальчики! — решительно обращаются к нам сестры. — Если не хотите так отдать, так продайте нам ее.
— Нет, не продадим.
— А мы бы вам орехов за это дали. И орехов бы дали, и вот еще няньку в придачу: она песни хорошо поет, сказки отлично сказывает, — обольщают нас сестры.
Но мы ни на какие обольщения не поддаемся и упорно удерживаем Домну за собою до тех. пор, пока баба не уразумеет сама, что ею распоряжаются точно вещью какой-нибудь.
— Что это я вам, крепостная, что ли, какая далась? — вламывается она в амбицию.
— Ну, Домнушка!..
— Ишь волю-то взяли! На-ка, какие торговцы объявились!
Домна с сердцем вырывается от нас и садится прямо на пол, вдали и от покупателей и от продавцов. Минуту она сидит молча, отвернувшись от нас, потом откашливается, подпирает ладонью щеку и тонко-тонко, пронзительно затягивает:
Что за мальчик, разудальчик,Что за душенька, шельма, хорош:Вложил мысли в мое сердце —Не могу вовек забыть!
Мы начинаем приставать к ее песне, затягивая, кто в лес, кто по дрова; голоса наши будят прикорнувшую было няньку, и она некоторое время вслушивается, а затем и сама присоединяется к певцам, — и скоро комната наполняется самыми разнообразными звуками, то сливающимися в общий рев, то словно разбегающимися в разные стороны, как испуганные зайцы, почуявшие близость своих врагов, собак. По окончании пения, то есть после того как все мы накричимся до сипоты, а Домна объявит, что она «инда взопрела, горло драмши», следует игрище, известное под именем «жированья» и состоящее ни больше, ни меньше, как в том, что мы набрасываемся на Домну, вытягиваем ее на полу во весь рост и потом начинаем перекатывать из одного конца комнаты в другой. Гвалт при этом идет ужаснейший, потому что Домна баба ражая, и, чтобы своротить ее с места, нужно порядочно-таки повозиться с нею. Сначала Домна принимает это «жированье» шутя, потом просит нас отвязаться от нее, наконец, видя, что ни шутки, ни просьбы не помогают, озлобляется и принимается нас тузить со всем азартом рассвирепевшей глупой бабы. Хотя наши бока и спины достаточно-таки страдают от тяжеловесных кулаков кухарки, но мы не скоро уступаем, и начавшееся игрой «жированье» оканчивается уже вовсе не шуточно. Картина этого конца, сколько можно припомнить, бывала такая: в одном углу комнаты, растрепанная и растерзанная, стоит Домна и горько рыдает, в другом, сбившись в кучу и перемешавшись мальчики с девочками, толпимся все мы; на полу валяются опрокинутые стулья, разбитая посуда и клочки разных рукавов, воротников, платков и проч.; нянька, как потерянная, торопливо топчется среди погрома и со страхом приговаривает: «Ай, батюшки вы мои! Ай, батюшки, беда какая стряслась!»
— Да я этакой жизни отродясь не привидывала! — горючими слезами обливается Домна в углу. — Кажется, в аду, вот которых грешников нечистые горячими кочергами жарят, так и там легче, ничем с этакими идолами, прости господи!
Мы поджали хвосты и молчим.
— У других, у прочих, — продолжает причитывать кухарка, — ежели мальчишки озорничье, так хоть девки поумнее да посмирнее, а у нас и мальчишки и девки — один черт на дьяволе!
Домна принимается осматривать свой костюм.
— Фартук вон совсем новенький, всего только одна дырочка и была, намедни об уголь прожгла, ситец-то по восьмнадцати копеек за аршин брат, — а теперь куда его — бросить! А бу-усы! — снова рекой заливается кухарка, — они мне от тятеньки, может, заместо бласловения дадены, тут, может, одних наказов сколько было, — а теперь где он-ни-и-и?..
И Домна начинает лазать по полу и собирать зерна бус.
— Ну уж, — приподнимаясь, ударяет она кулаком по столу, — если я да не разжалоблюсь отцу, — вот расстрели меня пострел! Дай мне вот, господи, с места не сойти, если да не разжалоблюсь! — решительно произносит Домна и быстро, точно ураган, вылетает из комнаты, крепко хлопнув дверью.