Зеркало Вельзевула - Наталья Александрова

– Отчего же нельзя? Все можно. Ежели, конечно, человек с пониманием.

Сутулый человек ничего не ответил. Он еще ниже опустил капюшон и прошел на территорию больницы. Охранник проводил его задумчивым взглядом знающего жизнь человека и проговорил, обращаясь исключительно к себе самому:

– Родственника навестить… самого бы тебя не мешало подлечить. Натуральный «скворец»…

«Скворцами», или птенцами гнезда Скворцова, охранник называл пациентов психиатрической больницы. Впрочем, он работал здесь уже много лет и за эти годы пришел к неутешительному выводу, что здешние пациенты весьма мало отличаются от всех остальных людей и что если копнуть первого попавшегося, с виду вполне нормального человека, обитающего во внешнем мире, за пределами «скворечника», у него непременно обнаружатся несомненные симптомы шизофрении или паранойи. Ну, в крайнем случае маниакально-депрессивного психоза. Взять даже его самого… чем не симптом выработавшаяся с годами привычка разговаривать с самим собой?

А человек в куртке с капюшоном прошел мимо трехэтажного кирпичного здания, миновал по узкой тропинке огороженный высокой металлической решеткой садик (так называемый загон, предназначенный для прогулок пациентов) и подошел к окруженному старыми липами одноэтажному домику.

Остановившись перед железной дверью, выкрашенной зеленой масляной краской, он постучал в нее кулаком.

– Чего стучишь? – раздался из-за двери глухой неприязненный голос. – Я тебе щас по лбу постучу!

– Открой. Николай, – проговорил сутулый человек. – Это. Я. Пришел.

– Ты? – донеслось из-за двери. – Вот радость-то!

Дверь тем не менее открылась, и на пороге появился здоровенный детина в несвежем, когда-то белом халате, с грубой небритой физиономией и маленькими пронзительными глазками.

– Пусти. Меня. К нему, – прозвучало из-под капюшона.

– Пусти! – передразнил посетителя санитар. – Ты тут не первый раз, порядок знаешь. Просто так никого не пускают! Справку полагается показать.

– Само. Собой. Вот. Твоя. Справка, – и в руке посетителя появилась очередная купюра.

– Прибавить бы надо! – проворчал санитар. В голосе его не было подлинной уверенности в своем праве, он просто играл привычную роль, действовал по принципу «не прошло – и ладно», поэтому посетитель никак не отреагировал на его слова.

Санитар отступил в сторону. Как только посетитель вошел, он запер за ним дверь и пошел вперед по узкому, тускло освещенному коридору.

В стенах этого коридора через каждые несколько шагов имелись железные двери с прикрепленными к ним табличками, на которых были написаны фамилии пациентов.

Санитар шел, шаркая ногами и не оглядываясь на своего спутника, – он не сомневался, что тот следует за ним. В руке санитара брякала при каждом шаге основательная связка ключей. Наконец он остановился перед очередной дверью. Дверь эта отличалась от остальных тем, что на ней отсутствовала табличка с фамилией.

Санитар остановился перед этой дверью, немного помедлил, перекрестился и отпер ее одним из ключей своей связки.

За отпертой дверью обнаружился тесный тамбур, в другом конце которого имелась еще одна металлическая дверь. На этот раз санитар обернулся, убедился, что его спутник вошел в тамбур, и запер за ним первую дверь. Только после этого он отпер вторую дверь и отступил в сторону, пропуская посетителя.

За этой дверью находилась небольшая комната, нечто среднее между больничной палатой и одиночной тюремной камерой. В этой палате (или камере, как кому больше понравится) имелось маленькое, очень высоко расположенное окно, через которое проникал тонкий луч света, узкая кровать и привинченный к полу стул. А еще – тощий полосатый тюфячок, больше похожий на собачью подстилку. Тюфячок валялся в углу, и именно на нем скорчился в позе эмбриона обитатель палаты.

Лица его не было видно, поскольку пациент лежал, уткнувшись носом в стену. У него были длинные, седые, спутанные волосы, тощая, как у цыпленка, шея и узкая спина.

– Ну, вот он… – пробормотал санитар неожиданно тихо. – Хотел увидеть – смотри… только было бы на что смотреть-то! Не шевелится, лежит, как собака, на полу… и лает, как собака! Положим его на койку – а он опять на пол сползает! Да что я тебе говорю, сам знаешь… в общем, смотри на него, да только не очень долго. А то доктор придет, ругаться будет!

– Сначала. Ты. Выйди, – отчеканил посетитель своим неживым голосом.

– Ты же знаешь, что не положено!

– Выйди!

И тут лежащий на тюфяке человек задрожал, шея его напряглась, и он громко, хрипло залаял.

– Выйди! – повторил посетитель. – Видишь. Он. Сердится.

Санитар поежился, но подчинился, вышел из палаты, причем на его лице при этом отразилось явное облегчение. Проскрипел замок – санитар запер за собой дверь.

– Здравствуй, учитель! – проговорил сутулый человек, оставшись наедине с пациентом. При этом голос его удивительным образом изменился – он не был больше мертвым и механическим, в нем звучало настоящее человеческое чувство.

И лежащий на тюфяке человек отозвался на этот голос.

Сперва вздрогнула спина, по ней пробежала короткая волна судороги. Затем он развернулся, повернувшись лицом к гостю. Стало видно его лицо – морщинистое, пергаментно-желтое, с большими бледно-голубыми глазами, уставившимися не на гостя, а на что-то, расположенное у того за спиной.

– Здравствуй, учитель! – повторил гость. – Я пришел, чтобы спросить у тебя…

Бледные глаза старика потемнели, в горле его что-то булькнуло, он захрипел, тощие руки зашевелились, кривые костлявые пальцы заскребли по тюфяку.

– Я сделал все, как ты велел, учитель! – продолжил гость. – Я нашел книгу. Я прочитал ее от корки до корки. Я провел ритуал, я призвал всех перечисленных в книге демонов – и ничего не случилось! Ничего! Я не смог извлечь сокровенную субстанцию! Что я сделал не так, учитель? Что я сделал не так?

Пациент снова забеспокоился, все его тело задрожало, в горле громко забулькало. Он широко открыл рот и замычал, словно пытался что-то сказать и не мог. Затем руки его снова задвигались, пальцы зашевелились, будто пытаясь что-то нашарить на тюфяке.

Посетитель догадался, что ему нужно. Он вытащил из кармана своей куртки блокнот, вырвал из него лист, нашел в другом кармане огрызок карандаша и вложил бумагу и карандаш в руки больного. Руки эти снова ожили, задвигались, как два отдельных живых существа, карандаш принялся водить по бумаге.

Эти движения казались хаотичными, бессмысленными, однако на бумаге возникли какие-то каракули.

Больной замер, расслабился, как будто закончил важное и трудное дело. Посетитель осторожно взял из его рук бумагу и карандаш, взглянул на листок.

На первый взгляд нацарапанные на нем каракули казались бессмысленными, однако сутулый человек знал, что следует делать – он достал из кармана маленькое зеркальце, размером и формой напоминающее кредитную карточку, поднес его к бумаге и прочел отраженное в нем слово: «Зеркало».

– Но, учитель! – воскликнул сутулый человек. – Я нашел два старинных зеркала… они сделаны в Венеции, как ты говорил… я сделал все, как ты мне велел!

Больной снова затрясся, задрожал всем телом, глаза его вылезли из орбит, рот перекосился, и из него снова вырвался хриплый, раздраженный лай. Гость отшатнулся, побледнел, поднял руку, словно пытаясь заслониться от этого лая, от этого гнева.

Больной же вытянулся на тюфяке и снова заскреб руками.

Гость вырвал из блокнота еще один лист, вложил в руки больного бумагу и карандаш. Костлявые руки снова задвигались, на бумаге появились каракули – на этот раз несколько слов.

Гость едва дождался, пока больной закончит писать, нетерпеливо выхватил у него листок, поднес к своему зеркальцу и прочитал: «Не то! Тебе нужно зеркало, которое сделал Он – Хозяин».

Гость скомкал листок и перевел взгляд на лицо больного.

– Но, учитель, разве такое зеркало существует?

Тело больного снова затряслось, из горла вырвался хриплый, злобный лай. Казалось, недоверие ученика сводит его с ума.

– Я верю, учитель, я верю! – поспешно проговорил тот. – Я не сомневаюсь в твоих словах! Но скажи мне, где же я найду это зеркало? Дай хоть какую-то подсказку!

И снова руки больного задвигались, пальцы зашевелились, заскребли по тюфяку. На этот раз гость не раздумывал, он торопливо вложил в трясущиеся руки карандаш и бумагу.

И снова руки ожили, заходили ходуном, и снова карандаш стремительно заскользил по бумаге. Но когда больной затих, расслабился, а его гость взял листок – ему не понадобилось зеркальце, чтобы прочитать написанное.

На этот раз на листке не было написано ни слова – на нем был рисунок. Неожиданно точно и тщательно нарисованное женское лицо. Лицо молодой женщины.

– У нее? – проговорил гость, холодея.

Больной снова задрожал и залаял, но на этот раз в его хриплом лае было согласие, он подтверждал догадку ученика.