Дик с 12-й Нижней - Герцель Новогрудский

- Но ведь я не баловался, ма, я только хотел...

- Хорошо, хорошо, знаю. - Мать подошла к дверям и решительно нажала кнопку электрического звонка.

Дверь открыл сам доктор. Он был в белом накрахмаленном халате и такой же шапочке. Круглое лицо его сияло, как луна над снежным полем.

- А-а, миссис Гордон! А-а, молодой сэр! - произнес он так обрадованно, будто именно их ждал с нетерпением весь день. - Пожалуйста! Я вижу, с мальчиком что-то случилось?

- От этого "что-то" у меня сегодня сердце чуть не остановилось, - ответила мать. - Помните, доктор, сколько мы натерпелись с болезнью мужа? Еще и сейчас на ноги не поднялись. Так теперь новое горе - мальчик повредил глаз...

- Да-а, печально слышать, - протянул доктор и окинул взглядом старое пальто матери и видавшую виды куртку Дика. - Так вы говорите, миссис Гордон что после болезни мужа дела еще не поправились?

- Не спрашивайте! - вздохнула мать. - Вы ведь знаете, что значит болезнь для рабочего человека. Это все равно, как пожар: думаешь о спасении жизни и выскакиваешь голым.

- И мы, врачи, по-вашему, не пожарные, а грабители: под шумок с человека последнее снимаем? - засмеялся Паркер.

- Ну, зачем вы так, док... - смутилась мать.

- Не смущайтесь, не смущайтесь, миссис Гордон, - рассмеялся толстый доктор. - Вы ведь не знаете, какая разница между больными и врачами, а я знаю. Разница та, что врачи больным не всегда помогают, а больные врачам... всегда.

Острота Паркера Дику понравилась. Неплохо сказано: врачи ведь действительно никогда не проигрывают - вылечили больного или нет, деньги за лечение все равно получают.

БЕЛЫЙ ШАР НА ТОНКОЙ ШЕЕ

Паркер времени не терял. Ухмыляясь и издавая звуки, похожие на похрюкиванье, толстяк помог матери снять пальто, помог Дику освободиться от куртки и провел их в большую комнату с мягкими стульями по стенам, круглым полированным столом посередине и креслом-качалкой у окна. На столе лежали вперемежку комиксы и журналы в ярких обложках.

- Попрошу подождать, я сейчас, - сказал доктор и прошел в смежную дверь.

Дик стал перебирать комиксы. Он искал тот, о котором рассказывал Майк, про льва, убитого бриллиантовым порошком. Но этого выпуска не было. Огорченный, он отошел в угол. Там на стене висел портрет худого верзилы в зимнем спортивном костюме с хоккейной клюшкой в руках. "На кого он похож, этот долговязый?" - стал вспоминать Дик, но вспомнить не мог.

Доктор Паркер помог. Дик не заметил, как он подошел, стал рядом, ткнул похожим на сардельку пальцем в фотографию:

- Узнаёшь?

- Нет, - признался Дик.

Толстяк сделал удивленное лицо, покачал головой:

- Не может быть! Ты приглядись получше. Вон в нижней части левой ноздри сходство и сейчас осталось: это ведь я! Хо-хо-хо!..

Дик тоже рассмеялся. Ну и забавный он, доктор!

За смехом Дик не заметил, как Паркер ввел его в кабинет. Следом шла мать. Они очутились в мрачноватой, тесно заставленной комнате. Здесь все было не так, как в приемной. Никакой мягкой мебели, никаких комиксов на столе, зато много стекла, никелированного трубчатого металла и крытого белой эмалью дерева. Ближе к окну стояло сделанное из металлических труб сооружение с какими-то рычагами, педалями и зубчатыми передачами. Дик сначала подумал, что это машина, и, только присмотревшись, догадался - кресло. Так же необычно выглядел шкаф у стены. Все четыре стенки его и все полки внутри были из стекла. Если бы не множество инструментов на полках, можно было подумать, что это аквариум. В другом аквариуме, поменьше, стояли пузырьки и склянки. В белом эмалированном бачке кипела вода. Накалившиеся нити электрической плитки, на которой стоял бачок, отсвечивали в блестящем рефлекторе лампы.

В общем, попади Дик в докторский кабинет просто так, он бы здесь даром время не терял. Но сейчас его ко всем этим щипчикам, ножичкам, склянкам, банкам и рефлекторам не очень тянуло. Ничего хорошего ждать от них не приходилось.

Толкаясь толстым животом, Паркер подвел оробевшего мальчика к похожему на машину креслу и велел сесть. Дик сел. Велел снять повязку. Дик снял. Велел повернуться лицом к лампе-рефлектору. Дик повернулся.

- М-да... - сказал доктор, посмотрев на раздутый опухолью глаз Дика. - Я бы не сказал, сэр, что вы сейчас выглядите на сто тысяч долларов. Нет, нет... И чего вас только, мальчишек, на всякие шалости тянет? Стекло... ступки...

Паркер замолчал, насильно разжал веки закрытого глаза, взял со стеклянного столика щипчики с ватой. Дик заерзал в кресле, попытался отстранить толстую руку врача. - Сидеть!.. - прикрикнул Паркер. Дальше пошло такое, что лучше и не вспоминать. Всего хватало - и слез и крика...

Когда Дик опомнился от боли, отдышался, пришел в себя, первое, что он увидел, - это зеркало на стене, в котором отражался круглый белый шар, вроде головы снежной бабы. Однако туловище у снежного чучела было не такое, как положено. Белый шар держался на тоненькой, словно камышинка, шее, а от нее шли узкие плечи, одетые в синюю курточку. Коричневые пуговицы курточки, похожие на половинки футбольных мячей, показались Дику знакомыми, сама курточка тоже что-то напоминала. И вдруг его осенило: да ведь это он сам, Дик Гордон! А снежный ком на худых плечах - его почти сплошь забинтованная голова. С левой стороны темнеет маленькая щелочка. Сквозь нее-то он и смотрит на мир земной, сквозь нее-то и видит себя в зеркале.

Пока Дик с удивлением рассматривал свое изображение, до него донесся разговор доктора с матерью. Паркер говорил:

- Постарайтесь усвоить, миссис Гордон, как обстоит дело. Зрение мальчика можно отстоять, но это потребует больничного лечения. Понимаете, боль-нич-ного, - с расстановкой повторил он.

- А если дома, доктор? - спросила мать.

- Что - дома?

- Если не помещать Дика в больницу, а? - В голосе матери звучала просьба. - Ведь в лечебнице за каждый день придется доллары платить, много долларов...

Толстяк запыхтел, будто в гору поднимался.

- Миссис Гордон, - сказал он, - я понимаю вас. Конечно, придется платить. Конечно, уйдет уйма денег. Конечно, это вам не по средствам, но что делать? Спрашиваю вас, что можно сделать? Не лечить? Нельзя. Мальчик может потерять зрение. Лечить, оставив дома? Бессмысленно. Это ничего не даст. Заранее могу сказать: без лечебницы нам Дика не поднять. За его зрение придется бороться. А для борьбы нужны деньги. Об этом еще Наполеон говорил. Император французов, насколько я помню, не был врачом, но в деньгах толк понимал.

Паркер снова запыхтел. Сейчас в его пыхтении слышался смешок.

Но матери было не до шуток. Она сурово посмотрела на толстого доктора и коротко спросила:

- Много денег надо, мистер Паркер?

- На первых порах немного - долларов сто - сто двадцать.

Сто двадцать долларов! Шея-камышинка вместе со снежным комом дернулась сама собой. Что он, смеется, доктор, что ли? Сколько Дик живет, он не помнит, чтобы в их доме были такие деньги,

Однако мать, неожиданно для Дика, отнеслась к названной цифре спокойно.

- Хорошо, доктор. Раз нужно - так нужно, - покорно сказала она. - У нас есть страховой полис. Мы сдадим его. Деньги будут.

- Вот и отлично! - оживился Паркер. - Видите, как все мило улаживается... Я сейчас же позвоню в лечебницу. За Диком приедет машина.

То, что за ним приедет машина, Дика обрадовало, но полис портил удовольствие. Неужели мать решила сдать эту красивую бумагу, которую Дик рассматривал всегда с уважением и страхом? Бумага просвечивает сложным узором водяных знаков, и Дику они кажутся похожими на водоросли. Дику кажется, что если внимательно присмотреться, то сквозь них можно увидеть лицо покойного Тома, его старшего брата. Пароход "Мичиган", на котором Том плавал кочегаром, подорвался на случайной мине. Ее несло океанским течением, она оказалась на пути судна, и Том утонул. Он не сумел выбраться из затопленного машинного отделения.

Дик не помнит брата, но мать до сих пор плачет, когда заходит разговор о нем. Соседи рассказывают, что, когда пришло извещение о гибели Тома, она за один день стала седой.

А потом пришло еще одно извещение. Дик его сам недавно перечитывал. В нем говорилось, что кочегар Томас Гордон имел страховой полис, который в связи с его гибелью переходит к родителям. Этот полис можно выкупить сразу и получить за него небольшую сумму, если же его не выкупать, то стоимость страховки с годами возрастет и к старости мистер и миссис Гордон смогут получить за полис две тысячи долларов.

Две тысячи!.. Отец часто говорил: "Сейчас старость меня уже не так пугает. Как-никак, полис - великая вещь!.."

И мать, что бывает редко, соглашается с ним. Она тоже бережет красивую бумагу. Она дышать над нею боится.

А тут вдруг такой разговор: "Мы сдадим полис"... Легко сказать - сдадим...

- Ма-а! - пробубнил Дик сквозь вату и бинты.

- Что, сынок? - встрепенулась мать.

- Не надо сдавать полис.

- Что?.. - Мать не поняла, о чем он толкует.