Белые раджи - Габриэль Витткоп

— Не забывайте меня, туан Брук...

Но Джеймс ничего не забывал, если только сам этого не хотел.

Вечером, уже на борту «Роялиста», он вернулся к разговору.

— Мне решительно не нравится эта конструкция с занавесами, за которыми можно тайком подслушивать. Вы заметили, что там кто-то прятался, Уильямсон?.. Полагаю, это был Макота, но из Макоты такой же Полоний, как из меня - Гамлет. Просто нам нужно следить за своей речью...

Нет, Джеймс воображал себя не Гамлетом, а скорее уж светским святым Георгием, великодушным паладином - во всяком случае, не приспособленным к оседлой жизни человеком. Пока что он пребывал в растерянности. Хотя ему не терпелось отправиться в Манилу и Новую Гвинею, он, разумеется, был не склонен менять свои планы. Столкновение с сарибасскими пиратами открыло счет, по которому следовало уплатить и, главное, Доказать, что без речной безопасности установить какое-либо сообщение невозможно. Уплыть? Остаться?.. В тот вечер у него голова шла кругом. Уильямсон отправился спать, и, оставшись один, Джеймс поднялся на палубу. Огромная тропическая луна затопила мир своим ртутным сиянием. Все побережье, очевидно, спало, и только в жилище раджи муды Хассима горел свет.

— За последние несколько недель даякские мятежники сильно продвинулись, - сказал Макота, приторно улыбнувшись.

Хассим не ответил. Слышалось лишь потрескивание факелов, плеск воды о сваи и далекий собачий лай. Макота хорошо знал нрав раджи муды: поклонник этикета и мелкий тиран, преследовавший и каравший всякого, кто, проходя мимо царского навеса, забудет благоговейно сложить зонтик; рабовладелец и предмет тайной ненависти; богатый вельможа, в глубине души прекрасно понимавший, что иностранная помощь обеспечит ему престол, на который он собирался когда-нибудь взойти, - задача не из легких, ведь у Хассима было тринадцать родных и неисчислимое множество двоюродных братьев, а при брунейском дворе кофе подавал палач. Хассима и Макоту многое объединяло, но если второй поставил выдающийся талант интригана на службу целенаправленной воле к власти, то раджа муда был уклончив, нерешителен, малодушен. Его двурушничество проистекало не из четкой тактики, как у Макоты, а лишь из вечного непостоянства. Поэтому даже самые невинные его затеи часто заканчивались провалом. Он перестал вертеть ожерельем и, внезапно собрав в кулак жемчужины, сказал:

— Я больше ни на что не способен. Наши войска расстроены, и ты это знаешь.

— Тогда попроси англичанина нас поддержать.

Один вид «Роялиста» и его экипажа мог бы внушить врагу мысль о крупной британской помощи.

— Я подумаю об этом.

— Сейчас нужно думать, сейчас.

Хассим попытался снова увильнуть, хотя всегда побаивался Макоты.

— А если он не согласится?

Похоже, Макоту это весьма позабавило:

— Согласится. Из любопытства.

И Джеймс действительно согласился. Из любопытства. Поскольку он тоже любил выступать на сцене. Потому что его рыцарский идеал служил лишь предлогом для приключений. А еще потому что он всегда был готов ко всяким случайностям и неожиданностям.

Джеймс поднялся по реке до Лида-Танаха, где Макота разместил свое разношерстное, недисциплинированное войско затевавших нескончаемые ссоры малайцев, китайцев и даяков. Доставленная провизия внесла долгожданное разнообразие в жизнь воинов, которые, подобно героям «Илиады», обменивались с врагами потоками брани. Над палисадами гремели ругательства, звучали гонги, исполнялись чувственные боевые танцы. Эта война не всегда оставалась лишь словесной и дорого обходилась деревенским жителям, которых хаотичные военные действия обрекали на голод. Ведь проливалась именно их кровь, сжигались их дома, опустошались их участки. Пока что войска Макоты весело стояли биваком, не желая производить вылазку, к которой призывал Джеймс, хотя, впрочем, ему не доверили официального командования. Макота же оказался дрянным стратегом. Воины пребывали в бездействии, тогда как мятежники наступали: они были гибкими и, когда не давали пиратам бой, не брезговали вступать с ними в союз. Потеряв целых два месяца, Джеймс объяснил радже муде, что его присутствие в стане столь безразличных союзников лишено всякого смысла. Хассим всполошился: неужели туан Брук бросит его в тот самый момент, когда он ждет подкрепления, способного переломить ситуацию? Он вздыхал и хныкал:

— Я прошу вас остаться во имя тех дружеских чувств, которые к вам питаю.

Джеймс любезно поблагодарил за эти чувства, хотя в глубине души и сомневался в них.

— Останьтесь. Я передам вам управление и коммерческую разработку Саравака и Синиавана.

Ни один джентльмен не принял бы условий, продиктованных шатким положением, к тому же Джеймс был достаточно благоразумен и решил, что заключенный в такую годину договор вряд ли будет окончательно утвержден. В тот же день он начал готовиться к отплытию «Роялиста». Судно слишком долго стояло на якоре, а сам он слишком долго гонялся за химерами.

На следующий день Джеймс увидел, как к нему подплывает богато разукрашенная и убранная, не сопровождаемая охраной праху. Молодой малаец на палубе явно собирался пристать к «Роялисту». Он был очень невысок, носил элегантную, слегка старомодную европейскую одежду, а его круглую голову венчал цилиндр с Олд-Бонд-стрит, как бы разрезая темным околышем неправильные черты лица. Джеймс сразу понял, кто это. Он слышал о Бедруддине, одном из тринадцати братьев раджи муды - человеке умном, учтивом и не пренебрегавшем вином. Говорили, что он особенно восприимчив к влиянию иноземной цивилизации и мечтает о дружбе с каким-нибудь просвещенным европейцем, способным помочь ему стать выдающимся монархом. Ведь он, разумеется, тоже рассчитывал однажды взойти на престол. Поскольку о визите никто не объявлял, очевидно, он был неофициальным, поэтому Джеймс принял пенгирана запросто, и тот поздоровался с ним так, словно они встречались накануне на Стрэнде. Вероятно, из некоторой предрасположенности к неожиданностям, Джеймс всегда держал про запас несколько бутылок шампанского. Они устроились в гостиной с панелями из розового дерева - один из немногих предметов роскоши на борту шхуны. Бедруддин говорил на мягком, слегка академичном английском с немного раскатистым «р», так что услуги Уильямсона оказались излишними.

— Не желая оказывать на вас ни малейшего морального давления, я все же признаюсь, мистер Брук, что вы - наш последний козырь. Если вы уедете, - на что имеете полное право, - мятежники захватят весь Саравак и даже Бруней, султанат падет, и начнется всеобщая резня - наступит хаос, который вскоре сыграет на руку пиратам.

— Мне кажется, вы переоцениваете мое влияние.

— Не думаю. Позвольте вам напомнить, что вы представляете здесь империю, целый мир. Одно ваше появление равносильно появлению штандарта. Мятежники устрашатся.

— Этого слишком мало, и я не могу ограничить этим свою ответственность, если мне не доверят командование.

— Вам его доверят.

— Остается узнать, ответит ли войско достаточной преданностью.

Похоже, это задело Бедруддина. Вначале он промолчал и, чтобы выиграть время, вытер носовым платком губы.

— Вы имеете в виду его повиновение - или неповиновение - Макоте?

В ответ Джеймс лишь взглянул поверх своего бокала с шампанским.

— Такие вещи нельзя сравнивать, мистер Брук. Макота занимает в умах людей совсем иное место.

— Ясно. Вы согласитесь быть моим посредником?

— Для меня нет ничего приятнее, - сказал пенгиран и сердечно протянул жесткую, будто кость, ладошку.

Затем он говорил долго и пространно. Речи принца помогли Джеймсу представить себе этот мир в целом, тогда как раньше он догадывался лишь о частностях, - представить себе брунейский двор, где велась жестокая барочная политика выживания, основанная на интригах и отравлениях; вообразить место, чье санскритское название означало «созданный морями», - некогда оно и впрямь напоминало громадную, тяжелую и блестящую жемчужину. Ведь после того, как первый султан породнился с принцессой Джохора, Бруней обрел могущество и сыграл в распространении ислама такую решающую роль, что встревожились даже филиппинские испанцы. Прославившийся своими пушками Бруней сумел отразить атаки всевозможных захватчиков. Эта маленькая страна в ту пору была богатой, вывозила перец, саго, золото, олово и, главное, оружие. Однако в XVIII веке жемчужина потускнела, став матовой и болезненной. Бруней, давший название всему острову в искаженной форме «Борнео», превратился теперь в клоаку, где порочный круг причин и следствий замыкался пиратством и экономической разрухой.

— А мой дядя... Ну, вы же в курсе? - Добавил Бедруддин, с беспомощным сожалением слегка взмахнув рукой.

Джеймс вежливо вздохнул. О состоянии султана и впрямь знали все.