Бронепоезд No 14,69 - Всеволод Иванов

-- Когда японцы выдвинут еще кого-нибудь.

-- Пойдут опять усмирять мужиков?

-- Ждали достаточно!

Собрание волновалось. Пеклеванов, отхлебывая чай, успокаивал:

-- А вы тише, товарищи.

Коротконогий представитель Совета Союзов протестовал:

-- Вы не считаетесь с моментом. Правда, крестьяне настроены фанатично, но... Вы уже послали агитаторов по уезду, крестьяне идут на город, японцы нейтралитетствуют... Правда!.. Вершинин пусть даже бронепоезд задержит, и все же восстания у вас не будет.

-- Покажите ему!

-- Это -- демагогия!..

-- Прошу слова!..

-- Товарищи!

Пеклеванов поднялся, вытащил из портфеля бумажду и, краснея, прочитал:

-- Разрешите огласить следующее: "По постановлению Совета Народных Комиссаров Сибири -- восстание назначено на 12 часов дня 16-го сентября 1919 года. Начальный пункт восстания -казармы Артиллерийского дивизиона... По сигналу... Совет Народных..."

Уходя, коротконогий человек сказал Пеклеванову:

-- За нами следят! Вы осторожнее... И матроса напрасно в уезд командировали.

-- А что?

-- Взболтанный человек: бог знает чего может наговорить! Надо людей сейчас осмотрительно выбирать.

-- Мужиков он знает хорошо, -- сказал Пеклеванов.

-- Мужиков никто не знает. Человек он воздушный, а воздушность на них, правда, действует здорово. Все же... На митинг поедете?

-- Куда?

-- Судостроительный завод. Рабочие хотят вас видеть.

Пеклеванов покраснел.

Коротконогий подошел к нему вплотную и тихо в лицо сказал:

-- Мне вас жалко. А без вас они выступать не хотят. Не верят они словам, в человека уверить хотят. Следят... контр-разведка... Расстреляют при поимке -- а видеть хотят. Дескать, с нами ли? Напрасно затеваете.

Пеклеванов вытер потный, веснущатый лоб, сунул маленькие руки в карманы короткополого пиджака и прошелся по комнате. Коротконогий следил за ним из-под выпуклых очков.

-- Сентиментальность, -- сказал Пеклеванов, -- ничего не будет!

Коротконогий вздохнул:

-- Как хотите. Значит заехать за вами?

-- Когда?

Пеклеванов покраснел сильнее и подумал:

"А он за себя трусит".

И от этой мысли совсем растерялся, даже руки задрожали.

-- А хотя мне все равно. Когда хотите!

Вечером коротконогий подъехал к палисаднику и ждал... Через кустарник видна была его соломенная шляпа и усы, желтоватые, подстриженные, похожие на зубную щеточку. Фыркала лошадь.

Жена Пеклеванова плакала. У ней были острые зубы и очень румяное лицо. Слезы на нем были не нужны, неприятно их было видеть на розовых щеках и мягком подбородке.

-- Измотал ты меня. Каждый день жду -- арестуют... Бог знает потом... Хоть бы одно!.. Не ходи!..

Она бегала по комнате, потом подскочила к двери и ухватилась за ручку, просила:

-- Не пущу... Кто мне потом тебя возвратит, когда расстреляют? Партия? Ревком? Наплевать мне на их всех, идиотов!

-- Маня! Ждет же Семенов.

-- Мерзавец он, и больше никто. Не пущу, тебе говорят, не хочу! Ну-у?..

Пеклеванов оглянулся, подошел к двери. Жена изогнулась туловищем, как тесина под ветром; на согнутой руке, под мокрой кожей, натянулись сухожилия.

Пеклеванов смущенно отошел к окну.

-- Не понимаю я вас!..

-- Не любишь ты никого... Ни меня, ни себя, Васенька?.. Не ходи!..

Коротконогий хрипло проговорил с пролетки:

-- Василий Максимыч, скоро? А то стемнеет, магазины запрут.

Пеклеванов тихо сказал:

-- Позор, Маня. Что мне, как Подколесину, в окошко выпрыгнуть? Не могу же я отказаться -- струсил, скажут.

-- На смерть ведь. Не пущу.

Пеклеванов пригладил низенькие, жидкие волосенки.

-- Придется...

Пошарив в карманах короткополого пиджака и криво улыбаясь, стал залезать на подоконник.

-- Ерунда какая... Нельзя же так...

Жена закрыла лицо руками и громко, будто нарочно плача, выбежала из комнаты.

-- Поехали? -- спросил коротконогий. Вздохнул.

Пеклеванов подумал, что он слушал плач в домишке. Неловко сунулся в карман, но портсигара не оказалось. Возвращаться же было стыдно.

-- Папирос у вас нету? -- спросил он.

III.

Никита Вершинин верхом на брюхастой, мохнатошерстой, как меделянская собака, лошади, объезжал кустарники у железнодорожной насыпи.

Мужики лежали в кустах, курили, приготовлялись ждать долго и спорно. Пестрые пятна рубах -- десятками, сотнями росли с обеих сторон насыпи, между разъездами -- почти на десять верст.

Лошадь -- ленивая, вместо седла -- мешок. Ноги Вершинина болтались и через плохо обернутю портянку сапог больно тер пятку.

-- Баб чтоб не было, -- говорил он.

Начальники отрядов вытягивались по-солдатски и бойко, точно успокаивая себя военной выправкой, спрашивали:

-- Из городу, Никита Егорыч, ничего не слышно?

-- Восстание там.

-- А успехи-то как? Ваенны?

Вершинин бил каблуком лошадь в живот и, чувствуя в теле сонную усталость, отъезжал.

-- Успехи, парень, хорошие. Главно, -- нам не подгадить!

Мужики, как на покосе, выстроились вдоль насыпи. Ждали.

Непонятно -- незнакомо пустела насыпь. Последние дни, один за другим уходили на восток эшелоны с беженцами, солдатами -японскими, американскими и русскими.

Где-то перервалась нить и людей отбросило в другую сторону. Говорили, что беженцев грабят приехавшие из сопок мужики, и было завидно. Бронепоезд N 14.69 носился один между станциями и не давал солдатам бросить все и бежать.

Партизанский штаб заседал в будке стрелочника. Стрелочник тоскливо стоял у трубки телефона и спрашивал станцию:

-- Бронепоезд скоро?

Около него сидел со спокойным лицом партизан с револьвером, глядя в рот стрелочнику.

Васька Окорок подсмеивался над стрелочником:

-- Мы тебя кашеваром сделаем. Ты не трусь!

И, указывая на телефон, сказал:

-- С луной, бают, в Питере-то большевики учены переговаривают?

-- Ничо не поделашь, коли правда.

Мужики вздохнули, поглядели на насыпь.

-- Правда-то, она и на звезды влезет.

Штаб ждал бронепоезда. Направили к мосту пятьсот мужиков, к насыпи на длинных российских телегах привезли бревна, чтоб бронепоезд не ушел обратно. У шпал валялись лома -- разобрать рельсы.

Знобов сказал недовольно:

-- Все правда, да, правда! А к чему и сами не знам. Тебе с луною-то, Васька, для чего говорить?

-- А все-таки, чудно! Может захочем на луне-то мужика не строить.

Мужики захохотали.

-- Ботало.

-- Окурок!

-- Надо, чтоб народу лишнего не расходовать, а он тут про луну. Как бронепоезд возьмем, дьявол?

-- Возьмем!

-- Это тебе не белка, с сосны снять!

В это время приехал Вершинин. Вошел, тяжело дыша, грузно положил фуражку на стол и сказал Знобову.

-- Скоро ль?

Стрелочник сказал у телефона:

-- Не отвечают.

Мужики сидели молча. Один начал рассказывать про охоту. Знобов вспомнил про председателя ревкома в городе.

-- Этот, белобрысый-то? -- спросил мужик, рассказывавший про охоту, и тут же начал врать про Пеклеванова, что у него лицо белее крупчатки и что бабы за ним, как лягушки за болотом, и что американский министр предлагал семьсот мильярдов за то, чтоб Пеклеванов перешел в американскую веру, а Пеклеванов гордо ответил: "Мы вас в свою -- даром не возьмем".

-- Вот стерва, -- восторгались мужики.

Знобову было почему-то приятно слушать это вранье и хотелось рассказать самому. Вершинин снял сапоги и начал переобуваться. Стрелочник вдруг робко спросил:

-- Во сколько? Пять двадцать?

Обернувшись к мужикам, сказал:

-- Идет!

И точно, поезд был уже у будки, -- все выбежали и, вскинув ружья, залезли на телеги и поехали на восток к взорванному мосту.

-- Успем! -- говорил Окорок.

Вперед послали нарочного.

Глядели на рельсы, тускло блестевшие среди деревьев.

-- Разобрать бы и только.

С соседней телеги отвечали:

-- Нельзя. А кто собирать будет.

-- Мы, брат, прямо на поезде!

-- В город вкатим!

-- А тут собирай.

Окорок крикнул:

-- Братцы, а ведь у них люди-то есть!

-- Где?

-- У Незеласовых-то? Которые рельсы ремонтируют -- есть-то люди?

-- Дурной, Васьша, а как мы их перебьем? Всех?

И, разохотившись на работу, согласились:

-- Все можна... Перебьем!..

-- Нет, шпалы некому собирать.

Все время оглядывались назад -- не идет ли бронепоезд. Прятались в лес, потому -- люди теперь по линии необычны, -поезд несется и стреляет в них.

Стучали боязливо сердца, били по лошадям, гнали, точно у моста их ждало прикрытие.

Верстах в двух от домика стрелочника, на насыпи увидали верхового человека.

-- Свой! -- закричал Знобов.

Васька взял на прицел.

-- Снять ево?

-- Какой чорт свой, кабы свой -- не цеплялся б!

Син-Бин-У, сидевший рядом с Васькой, удержал:

-- Пасытой, Васика-а!..

-- Обождь! -- закричал Знобов.

Человек на лошади подогнал ближе. Это был мужик с перевязанной щекой, приведший американца.

-- Никита Егорыч здеся?

-- Ну?

Мужик, радуясь, закричал: