Сын Казана - Кервуд Джеймс Оливер

Ему было больно от пули Нипизы, больно после драки с совой, и на рассвете он лег в зарослях ольхи на берегу второго небольшого озерка и так пролежал до самого полудня. Затем он стал шарить в камышах и водяных лилиях, чтобы отыскать себе пищу, нашел там объеденную выдрой рыбу и доел ее.

В это время его рана была уже менее болезненна, а к вечеру он не замечал ее уже совсем. После своего трагического приключения с Нипизой он шел все время прямо на север, инстинктивно держась воды но его продвижение вперед совершалось медленно, и когда вновь наступила темнота, он оказался от той норы, в которую упал после выстрела Нипизы, всего только в восьми или десяти милях. В эту ночь он не уходил далеко. То, что он был ранен именно под вечер, а с совой сцепился еще позже, заставило его быть осторожным. Опыт говорил ему, что в темных тенях и в мрачных лесных ямах могла таиться опасность от засад. Он уже не боялся так, как раньше, но драк с него уже было достаточно, и он пришел к заключению, что самая надежная сила состоит именно в том, чтобы уметь как можно дальше держаться от ночных опасностей. По какому-то странному инстинкту он устроился на ночлег на самой вершине громадного камня, на которую и сам едва мог вскарабкаться. Может быть, это был в нем отзвук того далекого времени, когда Серая волчица во время своего первого материнства нашла себе жилище именно на вершине солнечной скалы, которая господствовала над всеми окружающими ее лесами и на которой рысь вступила с ней в схватку и лишила ее зрения.

Но скала Бари не поднималась на сотни футов кверху и не стояла совершенно отвесно она едва достигала человеческого роста. Она торчала невдалеке от ручья и непосредственно примыкала к густому еловому лесу. Он не спал часами, а все время был настороже, его слух готов был подхватить малейший звук, который донесся бы до него из темного леса. В этой бдительности на этот раз заключалось не одно простое любопытство. Его образование безгранично расширилось в одном направлении: он понял, что представлял собой очень маленькую частицу всего того удивительного мира на земле, который лежал под звездами и луной, и поэтому безумно хотел познакомиться с ним до конца, но уже без всяких драк и ранений. В эту ночь он уже знал, что означали серые тени, время от времени молча вылетавшие из леса на освещенное луной пространство. Это были совы. С ними он уже сражался. Он слышал удары копытами о землю и протискивание сквозь густые кустарники грузных тел, и до него вновь донеслось мычанье лосей. До него долетали голоса, которых он не слышал еще ни разу: острые тявканья лисиц, неземные, насмешливые гуденья северной выпи где-то на озере в полумиле от него, жалобное мяуканье рыси, доносившееся откуда-то издалека за целые мили расстояния низкое, протяжное карканье ночных воронов, летавших между ним и звездами на небе. Он слышал странный шепот в вершинах деревьев — это разговаривал с ними ветерок а однажды во время самой мертвой тишины как раз около его скалы вдруг неожиданно свистнул козел и, почуяв в воздухе волчий запах, в ужасе прыснул в сторону от Бари и исчез в ночной темноте.

Все эти звуки приобрели теперь для Бари совершенно новое значение. Он быстро слился с пустыней и вошел в нее, как ее новый сочлен. Глаза его блестели. Кровь стала переливаться в нем быстрее. Иногда он целые минуты просиживал без малейшего движения. Но из всех, всех звуков, которые доходили до него, волчий вой производил на него самое сильное впечатление. Он то и дело вслушивался в него. Вот этот-то раздавался где-то далеко-далеко, так далеко, что слышался, как шепот, замиравший раньше, чем достигал до него а то вновь раздавался с такой силой, точно волки бежали тут же, рядом с ним, кричали во все горло, гнали перед собой добычу и, задыхаясь от бега, пламенно приглашали с собой на дикую оргию и его, чтобы и он отведал теплой крови. Они его звали, звали, звали. Это был его родной зов, кость от его кости, плоть от его плоти, призыв к дикой, смелой охотничьей шайке, к которой когда-то принадлежала и его мать! Это был голос Серой волчицы, разыскивавшей его среди ночи это была ее кровь, приглашавшая его побрататься с волчьей стаей. И, внимая этому зову, он дрожал. В его горле слышался тихий, сдавливаемый вой. Он стоял на самом краю своего отвесного камня. Ему хотелось идти. Природа заставляла его бросить все и бежать. Но та же природа оставила ему в наследство и его странные особенности, с которыми ему приходилось вести дикую борьбу, ибо в нем еще сидела собака с заснувшими или подчинившимися в течение целого ряда поколений инстинктами, — и эта-то самая собака и удержала Бари в течение всей этой ночи на вершине скалы.

На следующее утро Бари нашел вдоль ручья очень много слизняков и, пообедав их скользким, водянистым телом, пришел к заключению, что отныне не будет голоден уже никогда. С тех пор, как ему удалось покушать отнятой у горностая тетерки, он никогда еще так вкусно не ел.

Перед вечером Бари вошел в ту часть леса, которая отличалась наибольшими покоем и тишиной. Ручей здесь был уже глубок. Местами его берега расширялись и образовывали небольшие затоны. Два раза Бари приходилось делать большие обходы, чтобы их миновать. Он шел очень тихо, прислушивался и наблюдал. С тех самых пор, как в тот злополучный день он оставил свою родную берлогу под кучей валежника, он еще ни разу не чувствовал себя дома так, как именно теперь. Ему казалось, что он уже давно бродил по этим самым местам и что именно здесь он найдет себе друзей. Быть может, это было в нем новым чудом инстинкта, какой-то новой тайной великой природы, потому что он находился сейчас во владениях старого бобра Сломанного Зуба, и именно здесь еще задолго до его рождения охотились его отец и мать. Недалеко отсюда происходила в воде знаменитая дуэль Казана со Сломанным Зубом, с которой так позорно сбежал Казан, едва спасши свою шкуру. Бари ничего об этом не знал. Он никогда не догадался бы о том, что шел уже по проторенным следам. Но что-то в глубине его души как-то странно захватывало его. Он внюхивался в воздух так, точно находил в нем запах давно уже знакомых ему вещей. Это было только легкое дыхание чего-то родного, неподдающееся определению, обещание чего-то такого, что влекло его к предвкушениям таинственного.

Лес становился все чище и интереснее. Здесь не было уже никакой травы, и Бари шел под деревьями, точно по обширной пещере, сквозь крышу которой пробивался вдруг солнечный свет и яркими пятнами ложился на землю. Бари проходил через этот лес вполне спокойно ему не встретился на дороге никто, кроме маленьких порхавших на ветках птичек и не послышалось ни малейшего звука. И вот он вышел к тихому широкому разливу. Вокруг этого разлива сплошной стеной росли ольхи и ивняк. Деревья широко расступились. Он увидел отражение на воде вечернего солнца и вдруг неожиданно заметил на разливе жизнь.

Мало произошло перемен в колонии Сломанного Зуба с тех пор, как ему пришлось защищать ее от нападений выдры и Казана. Старый Сломанный Зуб постарел еще больше. Он растолстел. Он стал дольше спать и потерял уже прежнюю осторожность. Он спокойно дремал на своей громадной, сделанной из грязи и ветвей плотине, при которой состоял главным инженером, когда Бари появился вдруг на высоком берегу в тридцати или в сорока футах от плотины. Он так тихо подошел к колонии, что ни один из бобров его не увидел и не услышал. Он лег на живот, скрывшись в высокой траве, росшей у берега, и с крайним интересом стал следить за всем происходившим. Вот поднялся Сломанный Зуб. Он встал на задние лапы, как солдат на часах, постучал своим плоским жирным хвостом и, громко свистнув, со всего размаха бросился с плотины в воду. Затем Бари показалось, что вся заводь вдруг наполнилась бобрами. Головы и туловища вдруг забороздили по воде туда и сюда, то скрывались, то опять появлялись, и это приводило его в смущение и удивление. Это была вечерняя игра всей колонии. Хвосты колотили по воде, точно плоские вальки. Странное посвистывание носилось под всплескиванием воды, и затем как-то сразу в один момент игра прекратилась. Всех бобров, вероятно, было около двадцати, не считая молодежи, и все они, точно по команде, которая была им заранее знакома и которой Бари не слыхал, успокоились в один момент, и на всей заводи воцарилась абсолютная тишина. Некоторые из них юркнули в воду и скрылись под ней, большая же часть из них тут же на глазах у Бари выползла на берег. Они не стали терять времени и тотчас же принялись за работу. Бари стал слушать и наблюдать, стараясь не шелохнуться, так же как и лист того кустика, за которым он скрывался. Он старался понять. Ему хотелось уложить в свое сознание и этих интересных и так красиво выглядевших животных. Они вовсе не пугали его. Он не чувствовал ни малейшего беспокойства ни от их числа, ни от величины. То, что он держал себя так спокойно, проистекало не из пугливых опасений, а скорее из странного и все возраставшего желания как можно лучше ознакомиться с этой любопытной коммуной четвероногих на воде. И благодаря им дремучий лес уже не стал ему казаться таким пустынным. А затем как раз под ним, футах в десяти от того места, где он лежал, он вдруг увидел нечто такое, что нашло себе отклик в его еще детской душе, так пламенно тосковавшей по дружбе.