Великая фальшивка февраля - Иван Солоневич

Тот же И. Якобий пишет: «Любопытно и поучительно сравнивать рассказы дипломатов о настроениях столичного общества (в начале XIX века. – И. С.) с тем, что другие дипломаты, как М. Палеолог, например, писал о том же и во время Великой войны. Те же пересуды, та же эгоистическая близорукость, та же злоба к Монарху, то же предательство. За сто лет высшее русское общество не изменилось». Ген. А. Мосолов сообщает:

«Думали, что переворот приведет к диктатуре Вел. Кн. Николая Николаевича, а при успешном переломе в военных действиях и к его восшествию на Престол. Переворот считался возможным ввиду распрей в Императорской Фамилии…».

«..Легкомысленные представители общества думали исключительно о своем собственном благополучии… Ища виновников неудач России, они обрушились на Государя и, в особенности, на Государыню. Видя невозможность отделить Императрицу от Царя, они начали мечтать о дворцовом перевороте».

Свои впечатления он суммирует так: «Мне казалось, что столица объята повальным сумасшествием».

Как видите, все это выражено очень туманно. Никаких имен не названо и никаких фактов не приведено. С. Ольденбург пишет еще осторожнее: «Измена бродила вокруг Престола…»

И потом не без некоторой наивности добавляет: «Но, к чести высшего общества, можно сказать, что эта измена так и не воплотилась в жизнь».

Вся эмиграция, в том числе и С. Ольденбург, является именно следствием «воплощения измены», но всю эту тему автор пытается обойти как-то сторонкой, как, впрочем, пытаются и И. Якобий, и А. Мосолов. Впрочем, на этой же странице С. Ольденбург приводит чрезвычайно симпатичный факт: «Дошло до того, что представитель Союза Городов, городской голова[5] Хатисов, ездил на Кавказ предлагать Вел. Кн. Николаю Николаевичу произвести переворот и провозгласить себя царем».

Вел. Кн. Николай Николаевич отклоняет это предложение под предлогом «монархических чувств армии», но оставляет этот преступный разговор без всяких последствий и даже не докладывает о нем Государю Императору. Председатель Центрального комитета кадетской (милюковской) партии, кн. П. Д. Долгоруков, возражая кому-то, пишет в январе 1917 года:

«Дворцовый переворот не только нежелателен, но скорее гибелен для России. Дворцовый переворог не может дать никого, кто явился бы общепризнанным преемником монархической власти на Русском Престоле».

Значит, даже кадетская партия возражает против переворота. Кому она возражала? Сам С. Ольденбург констатирует: «Настроение общества, не говоря уже о широких массах, не благоприятствовало перевороту».

Под «обществом» ген. А. Мосолов понимал его привилегированные верхи. С. Ольденбург понимал его массу. Но это мало меняет дело. Дальше С. Ольденбург говорит:

«В конце концов та группа, которая заранее поставила себе целью свержение Императора Николая Второго, продолжала разрабатывать планы дворцового переворота или военного переворота».

Из кого состояла эта группа? С. Ольденбург называет только одно имя – А. Гучкова, который действительно был главным стратегом «февраля». Но кто были остальные? На этот вопрос дает ответ французский посол в Петрограде М. Палеолог. Нужно иметь в виду, что М. Палеолог стоял за русскую монархию. М. Палеолог любил слегка пофилософствовать. Так, он утверждает, что:

Основная разница между латинской и англосаксонской революционной психологией, с одной стороны, и славянской, с другой, заключается в том, что у одних воображение логично и конструктивно, у других исключительно разрушительно…

Восемь десятых русского населения не умеют ни читать, ни писать…

Болезнь воли – это туземное заболевание России…

Анархия, соединенная с ленью и воображением, – это страстное желание России. И наконец, огромные пространства страны делают всякую провинцию центром сепаратизма.

Пока что русская революция сконструировала власть, которая претендует на мировое господство и рискует бросать вызов всему остальному миру. Болезнь воли сказалась в наших гражданских войнах. Ни из какого сепаратизма ничего не вышло. О восьмидесяти процентах неграмотных не стоит, конечно, и говорить. Некоторые клюквенные заросли совершенно неизбежны в мемуарах каждого иностранного наблюдателя. Тем не менее, М. Палеолог стоял за русскую монархию – а никак не против нее. Он, иностранец, республиканский посол в монархической стране, пытался доказать Родзянке, что «царизм есть основной стержень России, внутренняя скрепка всего русского общества, и, наконец, единственная связь, объединяющая народы Империи». И взывал: «Если царизм падет, поверьте мне, что он увлечет за собою в гибель все здание России!»

Так вот этот М. Палеолог ставит некоторые точки над некоторыми «i».

И тот же М. Палеолог с полным недоумением рассказывает о том, что князья просто и Великие Князья, представители и финансовой и земельной знати, на своих приемах совершенно открыто говорили о свержении Государя и о том, как они уже ведут пропаганду в частях гвардии – в первую очередь в Павловском полку, который и в самом деле первым начал «революцию». М. Палеолог ни на какие слухи не ссылается: на этих приемах он присутствовал лично и сам все это слышал.

Его изумляла откровенность заговорщиков, которые под хмельком все это выбалтывали в присутствии посторонних лиц, в том числе и посла союзной державы. Он называет имена, которых я здесь повторять не буду. Говорит, что эта аристократическая агитация велась даже среди личного конвоя Его Величества. И провозглашались тосты такого рода:

«За умного («intelligent») царя, исполненного чувства долга и достойного своего народа». И тут же приводится «план» – принудить Государя Императора к отречению, заключить Государыню Императрицу в монастырь, возвести на престол Наследника Цесаревича при регентстве Вел. Кн. Николая Николаевича.

И вот с такими «трагическими противоречиями» и с таким правящим слоем Россия вступила в Первую мировую войну. Первая мировая война была намного страшнее войны 1812 года. Тогда, в 1812 году, не было никакого вопроса ни о расчленении, ни о колонизации России. Украинский чернозем и прочее в этом роде Наполеону вовсе не было нужно: ему, по существу, нужно было только насильственное включение России в его систему континентальной блокады Англии. Планы Вильгельма были безмерно шире – и расчленение, и порабощение, и колонизация. Впоследствии Адольф Гитлер эти планы значительно «углубил». В 1812 году мы воевали почти против «всей Европы». В 1914-м – в союзе с почти «всей Европой». Но в 1812 году наш правящий слой еще не был «слабоумным больным, умирающим на собственном гноище». В 1914-м он уже был истинно слабоумным. Таким он остался и сейчас. И сейчас, вот только что, так сказать, исторически позавчера, наша реакция нанесла такой удар по русскому монархизму, какого за все тридцать лет изгнания еще не было нанесено. Методы – не изменились. И они не изменятся. Поэтому историческая справка о великой фальшивке Февраля имеет совершенно конкретное практическое «судьбоносное» значение для всей нашей будущей работы.

Левые о феврале

Когда мы ищем виновника революции, мы должны по мере возможности четко разграничить два вопроса.

Первый: кто делал революцию?

Второй: кто сделал революцию?

Делала революцию вся второсортная русская интеллигенция последних ста лет. Именно второсортная. Ни Ф. Достоевский, ни Д. Менделеев, ни И. Павлов, никто из русских людей первого сорта – при всем их критическом отношении к отдельным частям русской жизни – революции не хотели и революции не делали. Революцию делали писатели второго сорта – вроде Горького, историки третьего сорта – вроде Милюкова, адвокаты четвертого сорта – вроде А. Керенского. Делала революцию почти безымянная масса русской гуманитарной профессуры, которая с сотен университетских и прочих кафедр вдалбливала русскому сознанию мысль о том, что с научной точки зрения революция неизбежна, революция желательна, революция спасительна. Подпольная деятельность революционных партий опиралась на этот массив почти безымянных профессоров. Жаль, что на Красной Площади, рядом с мавзолеем Ильича не стоит памятник «неизвестному профессору». Без массовой поддержки этой профессуры – революция не имела бы никакой общественной опоры. Без поддержки придворных кругов она не имела бы никаких шансов. На поддержку придворных и военных кругов наша революция не рассчитывала никак, – и вот почему Февраль свалился ей как манна небесная в пустыне.

М. Палеолог подытоживает: «В 1917 году русские социалисты испытали такую же неожиданность, как французские республиканцы в 1848 году. На докладе в Париже 12 марта 1920 года А. Керенский сказал, что его политические друзья собрались у него 10 марта (26 февраля) 1917 года и единогласно решили, что революция в России невозможна. Через два дня после этого царизм был свергнут».