Кузнецы грома - Ярослав Голованов

Остро чувствовал он их бесконечность, и от этого иногда ему хотелось послать все к черту, уехать очень далеко, заняться чем-нибудь совсем другим. Жить где-нибудь в деревне, работать в колхозе. Или носиться, как вот этот самый Левитин, по стене на мотоцикле, путешествовать с этой стеной по всему Союзу… Но в свои тридцать два года слишком глубоко уже пустил он корни в эту жизнь. Слишком крепко был спутан по рукам и ногам тонкой цепочкой, каждое звено которой было маленьким "надо", чтобы изменить что-нибудь… И еще были ребята: Игорь, Витька, Сергей. И была работа, которую он ни за какие деньги и блага не мог бы бросить.

Он прочел где-то, что Эдисон неделями не выходил из лаборатории… И он очень понимал Эдисона и завидовал ему. Завидовал работоспособности Бахрушина и извечному кипению Эс Те. Он любил и умел работать. Это чувствовал каждый, кто был рядом с ним. Но сколько бы ни сделал он, он хотел сделать больше. Он хотел большего, чем мог физически. Он не успевал жить… Может быть, поэтому афиши портили ему настроение… Кудесник вернулся домой в веселом перезвоне маленьких бутылочек, а на кухне его уже поджидал участковый оперуполномоченный Гвоздев.

– Ну как? – спросил Гвоздев с надеждой.

– Да пока никак, – ответил Кудесник.

– Та-ак, – с грустной раздумчивостью сказал Гвоздов и потянул с бока планшетку, в которой лежали чистые бланки протоколов.

Дело в том, что у тети Дуси кончилась временная прописка. Оставить Мишку, кроме как с тетей Дусей, было не с кем. Все об этом знали: и в домоуправлении, и в милиции. Знали, понимали, что тетю Дусю прописать надо. Знали, понимали, но не прописывали и регулярно штрафовали Кудесника во исполнение какого-то параграфа, который, по словам Гвоздева, "нарушишь – костей не соберешь"…

– Та-ак, – сочувственно повторил оперуполномоченный и добавил: – Ну, неси чернила… Начался воскресный день у Бориса Кудесника.

11

А в это время Виктор Бойко сидел на скамейке в парке Победы, думая о своем: скворечник – что это, просто удобство или необходимость для скворцов? И вообще, хватает ли им скворечников? И что делают те, которым не хватает? Виктор задавал себе эти вопросы не только потому, что обладал редкой способностью выбирать необычную точку, откуда он смотрел на мир, что и позволяло ему видеть по-новому давно известное, но и подсознательно, потому что весенние жилищные заботы скворцов были ему близки и понятны. Дело в том, что Виктор снимал комнату, маленькую, сыроватую, но сравнительно дешевую. Он очень не любил ее. Приходил туда только ночевать. Конечно, можно было найти что-нибудь получше, да неохота было искать. "Четыре года терпел, теперь уж дотерплю" – таков был его смиренный жилищный девиз. За эти четыре года пять раз, подавляя в себе необъяснимое чувство стыда, которое охватывало его всегда, когда нужно "просить за себя", ходил он к профоргу лаборатории Синицыну. Ходил просить комнату. Синицын, толстенький, с маленькими блестящими глазками, похожий на морскую свинку, завидев его, всякий раз сразу начинал суетиться, перекладывать на столе с места на место бумаги, хватался за телефонную трубку, мелко дергал носом, отчего еще больше становился похож на морскую свинку. Потом Синицын принимался обещать.

Нет, не обещать, а "заверять". – Заверяю тебя, – говорит он, – ты у нас в первой десятке. И не сомневайся… Я тебя заверяю… Люди опытные советовали Виктору жениться, а женившись, поторапливаться с наследниками. Молодожёнам действительно жилье давали быстро, а с детьми и того быстрей. Виктор отнюдь не был женоненавистником, и принципиально у него не было никаких возражений против женитьбы. Но не мог же он жениться ради квартиры! А не "ради" не получалось.

Каждый раз он, как говорил Редькин, "сходил с дистанции". Однажды, когда они после защиты Кудесника "гульнули" в ресторане, Виктор, обняв Редькина, сказал:

– Я убежден, существует девушка только моя. Для меня рожденная… Как Джульетта для Ромео… Где? Не знаю… Может быть, на Таити… А может, в Исландии…

Конечно, общность языка, политических взглядов, морали говорит в пользу СССР, но понимаешь ли ты, что духовное сродство определяется…

– Понимаю, – перебил его Игорь. – Понимаю. Если бы Ромео был таким слюнтяем, Тибальд заколол бы его, как поросенка…

Короче, Игорь, как говорится, наплевал ему в душу. От бесед на подобные темы Виктор с тех пор уклонялся. Почему-то он вспомнил об этом разговоре сейчас, сидя на скамейке в парке.

Тут славно, уже пахнет немного летом. Пахнет дождем, землей, молодой горькой листвой. Оказывается, уже появились листья… Червяк, толстый, розовый, вылез греться на солнце… Пробили черную землю первые яркие и острые листья травы…

Отовсюду лезет, прет жизнь. Бесстыдно, жадно, весело… "Наверное, Рубенс любил это время", – как всегда неожиданно для самого себя, подумал Витька и, запрокинув голову, подставил солнцу лицо. Так отдыхал Виктор Бойко.

12

Совсем недалеко от парка Победы, на одной из улиц, по которой редко ездят машины и которая граничит с другой улицей, по которой они ездят слишком часто, в большой, с тонким вкусом обставленной квартире профессора Маевского, известного на всю страну хирурга, растянувшись на широкой тахте, курил его сын Юрий. Он откровенно и беззастенчиво наслаждался праздностью, потому что знал, что последние дни работал много и с толком. И сейчас он не испытывал ни малейших угрызений совести от того, что после вкусного, сытного, а главное, неторопливого завтрака он снова лежал на тахте, не спеша раздумывая над тем, что делать дальше.

– Нюра! "Спутник" принесли? – крикнул он в дверь. Домработница Нюра появилась бесшумно, как джин в сказке.

– Нету "Спутника". "Маяк" вот, газеты и "Крокодил".

– Не надо "Маяка"…

Нюра исчезла из рамы дверей со скоростью шторок фотоаппарата.

– Впрочем, давай "Маяк"! – снова крикнул он. Как он и ожидал, "Маяк" был довольно скучный. Длинный рассказ про любовь в зверосовхозе. Запоздалая итоговая статья по хоккею. Заметка о том, как один армянский умелец вырезал из кукурузного зерна памятник Аветику Исаакяну.

В комнату вошла Анюта, Юрина жена. Красивая, длинноногая.

– Так и будешь лежать?

– А что? Хорошо поработали – культурно отдыхаем.

– Звонил Славка. Они взяли нам билеты на сегодня в филармонию. Какой-то чилийский дирижер, забыла фамилию. Равель, Прокофьев…

– Очень хорошо! – искренне обрадовался Юрка. Обрадовался потому, что теперь не надо было ничего придумывать самому.

– Это вечером, а до вечера?

– Ну, я не знаю… Он схватил ее за руку, притянул к себе, обнял и поцеловал за ухом. Он любил целовать ее за ухом и в шею, чувствуя при этом удивительно приятный запах ее волос.