Другой город - Михал Айваз

Тут у меня за спиной послышалось пыхтение. Я обернулся и увидел, что от Староместской площади бегут еще две ласки: они тоже тащили за собой санки, на которых подскакивал телевизор с видеокамерой. Ласки подбежали к нам и остановились так резко, что санки врезались в них сзади и зверушки ткнулись мордочками в снег. На экране хмурилось другое лицо; это был проповедник из подземного храма. Телевизоры стояли друг напротив друга и освещали грязный снег. Священник обратился к лектору:

– Что вы себе думаете, уважаемый? Все готовятся к завтрашнему торжеству, не знают, за что хвататься, а вы тут развлекаетесь! У машин снова глюки, монахам достался холодец без единой бабочки, по коврам ползают черепахи с богомерзкими надписями, выложенными бриллиантами на панцирях, никто не удосужился разморозить ангела ночи, а вы здесь рассуждаете о моряках и морских чудищах! Похоже, вы забыли о временах, когда сами были морским чудищем, главарем банды утопленников, и по ночам грабили прибрежные киоски.

Но историк не дал себя запугать.

– Приятно, что вы обо мне вспомнили, – язвительно ответил он, – это, кажется, впервые с той минуты, как я спас вам жизнь, когда вы в депрессии хотели съесть растения, выросшие из забытых клавиатур.

– Что за глупости вы несете?! – вскипел священник. – Клавиатуры к тому времени давно вмерзли в лед, а музыку унесла ночь и легкие, развевающиеся драпри.

С экранов посыпались оскорбления и ругательства. Обе пары ласок, запряженных в санки, скалили зубы и шипели. Они рвались друг к другу и тянули за собой телевизоры. Наконец зверьки принялись кусаться и драться, а телевизоры опрокинулись в снег. Остальным ласкам надоела роль безучастных зрителей, и они тоже разделились на два лагеря, одни взяли сторону священника, другие – историка; и вскоре по снегу уже катался скулящий клубок, состоявший из мохнатых и зубастых зверьков. Поняв, что до меня никому нет дела, я ушел по Жатецкой улице.

Глава 7

Празднество

Следующей ночью я бродил по Старому городу в надежде наткнуться где-нибудь на праздник, из-за которого повздорили историк со священником на экранах телевизоров, влачимых запряженными в санки ласками. По Парижскому проспекту я дошел до Староместской площади. Там не горел ни единый фонарь, окна в домах были темны. Я пересек площадь; тишину нарушал лишь хруст снега под моими ботинками. Подойдя к Тынской школе, я увидел, что из устья Целетной улицы показалось что-то большое и прозрачное. Я отскочил в сторону и укрылся в непроницаемой тьме аркады. Когда это нечто рывком продвинулось вперед, я понял, что вижу одну из тех больших стеклянных скульптур, что мирно светились в часовнях подземного храма; скульптурная группа изображала героя, обнимающегося с обнаженной девушкой возле тонкого столба, к которому была привязана черепаха, из ее панциря торчали длинные острые шипы, а на них было наколото тело мужчины в богатом одеянии, с головы его скатилась на землю усыпанная драгоценными камнями корона, что лежала теперь рядом с равнодушной черепашьей мордой. Скульптура стояла на больших санях; светящиеся рыбы, обеспокоенные тряской, испуганно метались из одной стеклянной фигуры в другую. Скоро появились и те, кто толкал сани, – у всех этих людей на лицах были черные маски с заостренными, престранно вытянутыми и загнутыми кверху краями, кончавшимися серебряными шипами. Каждого опоясывала длинная красная бечева с кистями, стянутыми спереди в узел; за каждую бечеву были заткнуты арбалет и тяжелый молоток. За первой скульптурой следовала вторая, изображавшая мужчину, который стоял на одном колене и вглядывался в огромный блестящий кристалл. Третья скульптура отразила драматический момент схватки: один из соперников упал и выронил меч, а второй совсем было приготовился нанести ему последний удар, но тут в дело вмешался какой-то странный ангел с собачьей головой, который стремительно обрушился сверху и вцепился зубами в занесенную руку. Когда сани заворачивали на площадь, стеклянная ступня ангела стукнулась об угол дома и лопнула, из трещины потекла струйка воды, быстро превратившаяся в сосульку. Одна за другой на площадь прибыли все тринадцать скульптур-аквариумов, маски установили их в круг на снегу между Тынским храмом и ратушей. Светящаяся живность, плавающая внутри скульптур, отбрасывала на снег бледные тревожные отблески, рыбье зарево металось даже по темным фасадам домов. Над кругом призрачно сияющих стеклянных скульптур высилась темная башня ратуши.

Группа масок начала представлять в центре круга немую мистерию о страданиях, смерти и воскрешении какого-то молодого и жестокого бога. Я не вполне понимал смысл экзальтированных жестов актеров, но мне казалось, что пьеса рассказывает о путешествии через джунгли, о блуждании по шумным пристаням и сонным дворцовым дворам под палящим полуденным солнцем, о приступах отчаяния в вечерних садах. И вот в тот миг, когда на горячем мраморе набережной, возле которой тихо позвякивали цепи галер, срослись куски разорванного тигром тела и неприкаянная прежде душа, которую играла женщина в лисьем полушубке, вернулась из потустороннего мира, на площади началось всеобщее ликование, люди в масках набросились на скульптуры и принялись разбивать их молотками. Хлынули потоки воды, на снег посыпались стеклянные осколки вперемешку с рыбами и морскими животными. Они в ужасе извивались на снегу, пытаясь удрать, но фигуры в черных масках достали арбалеты и начали стрелять по мечущимся телам металлическими гарпунами на тонких крепких тросиках, над площадью разносились задорные крики охотников, звон натянутых тросиков, изгибавшихся дугой, и слышно было, как бьются на снегу рыбы. Тунец в панике заполз на памятник Гусу и скрылся между каменными изваяниями, но и там его настигло острие гарпуна. Какая-то пятнистая рыба рядом со мной с усилием втискивалась в водосточную трубу, помогая себе плавниками. Некоторые животные в попытках спастись зарывались в снег: из снега фантастическими растениями торчали колышущиеся рыбьи хвосты, извивающиеся щупальца осьминогов и прозрачная, волнующаяся бахрома медуз. Кое-где снег таинственно светился: там в него при помощи плавников зарылись светящиеся рыбы. Люди стреляли в сияющие на снегу пятна; после выстрела свет угасал, снизу просачивалась темная кровь. Осьминог вскарабкался по фасаду дворца Кинских, цепляясь щупальцами за изгибы орнаментов в стиле рококо, он был уже на крыше и лез в слуховое окно, когда его тело пронзил гарпун, животное скатилось с крутой крыши и упало на площадь, а с крыши ему вслед еще долго сыпался снег. Некоторым рыбам все-таки удалось спастись, я видел большую акулу, которая завернула на Железную улицу; она двигалась по снегу как гусеница, то сокращая, то распрямляя тело. Наконец кровавая пляска смерти завершилась. Люди в масках собрали убитых рыб в авоськи и пошли с ними в сторону Капровой улицы.

Площадь снова опустела и погрузилась в тишину. Я вышел из-под аркады и начал бродить по напитавшемуся кровью снегу. Невдалеке я заметил какое-то шевеление: по пустой площади в шоке блуждал огромный скат, его плоское тело волнообразно перемещалось по снегу, взвихривая белые фонтанчики.

По кровавым следам я пошел за участниками празднества. Ловцы рыб отыскались на Марианской площади, они уже сняли с себя маски и красные шнуры, их недавнее возбуждение улеглось. Они спокойно и дисциплинированно стояли в долгой извилистой очереди и держали в руках авоськи с мертвыми рыбами. Чего они ждали, видно не было; и все же я встал в хвост медленно продвигающейся очереди. Она оказалась очередью на лыжный буксир. К стене Клементинума были прислонены десятки пар лыж; каждый получал свою пару, надевал ее, хватался за бугель, выезжавший из узенькой Семинарской улицы, и исчезал в темном устье улочки. И я, когда пришел мой черед, тоже прикрепил лыжи ремешками и ухватился за бугель. Веревка натянулась и дернулась, лыжи заскользили по накатанной лыжне.

В конце короткой и кривой Семинарской улочки якорь свернул в Клементинум, я неспешно прокатился по обоим внутренним дворикам (лыжня проходила так близко от памятника студенту, обороняющему Прагу от шведов, что я поцарапал боковину лыжи о каменный постамент) и через открытую дверь выехал на Кржижовницкую площадь, где меня ослепил свет фар запоздалого такси; раздался визг тормозов. Потом бугель проволок меня под сводами мостовой башни, и я оказался на Карловом мосту; по ровной лыжне, проложенной моими предшественниками, я медленно ехал мимо заснеженных скульптур. На петршинском холме между темными деревьями белел снег, было тихо; правда, когда я проезжал мимо легких, наскоро смонтированных мачт лыжного буксира, над головой слышалось звяканье, негромко скрипели качающиеся пустые якоря, которые выныривали из тьмы, возвращаясь обратно. Буксир протащил меня по Мостецкой улице, я пересек пустую Малостранскую площадь с припаркованными на ней темными автомобилями, поднялся по улице Неруды, минуя закрытые ворота дворцов, повернул в подворотню, я тихо скользил по лабиринту тесных проходных двориков, огибая мусорные баки и груды фанерных ящиков, якорь тянул меня вверх по холодным и пахнущим сыростью лестницам домов, освещенных одинокой лампочкой. Темными путями я попал в прихожую, крикнул предостерегающе, завидев впереди неясный силуэт, но это оказалось мое собственное отражение в большом зеркале над галошницей, я проезжал через спальни, где на кроватях спали люди. Юноша и девушка занимались любовью на широкой белой постели, девушка услышала шорох, повернулась и молча смотрела мне в глаза до тех пор, пока я не скрылся за шкафом. Я ехал по заповедному межквартирью, я узнал, что квартиры соединены между собой тайными тропками и перевалами, которые находятся за мебелью, мне открылось сложное переплетение дорог, туннелей, торговых путей, вьющихся в недрах дома, которые нам не удалось захватить и включить в наш мир, а посему мы предпочли отрицать их существование, – тупое высокомерие, с каким мы относимся к этим тихим местам, еще злобно аукнется нам, когда сияющие животные выгонят нас из квартир и мы будем вынуждены скитаться как раз по этим таинственным дорогам. Я узнал, что квартиры гораздо больше, чем нам кажется, что обжитое и знакомое пространство составляет только малую их часть, что в квартирах есть и сырые каменные залы, стены которых расписаны унылыми фресками, и райские дворы с буйной растительностью, и внутренние дворики, в центре которых взмывают вверх холодные струи фонтанов. Заповедные места соединяются с обжитой частью квартиры невидимыми проходами, расположенными в углах и за шкафами, но редко кто из нас заглядывает туда – хотя мы и чувствуем, что изменяющие и обновляющие нашу жизнь решения созрели именно под воздействием дыхания этих потайных краев.