Rosa Canina - Надежда Григорьева

Дальше начался настоящий Шекспир, потому что Цезария, закутанный в спешке в одну простыню, разбудил своим приходом внуков, и один из них, мальчик пионерского возраста, очень стебался всегда над грузинами и на этот раз тоже решил поразвлечься и попросил показать дядю грузинский член. Когда Цезария застреманно отказался, мальчик вынул свой и начал им размахивать, крича: "Видишь, я достал свой хуй, а теперь твоя очередь, потому что я ребенок и цветок жизни". Вот в этот-то момент менты и вышибли дверь. В общем, его не забрали, потому что не было состава преступления. Он побрел снова в спальню к своей тете Ване, та пригрела его на своей груди, и между ними произошел следующий разговор:

— А что это за женщина тебе звонила? — Работнов Т.А., Луговедение, 2 изд., М., 1984.

— Какая женщина? — Егорова Т.В., Осоки СССР. Виды подрода Vignea, М.-Л., 1966.

— Ну эта, утром, — Коробков А.А., Полыни Северо-Востока СССР, Л., 1981.

— Это соседка, у нее умер муж, — Скворцов А.К., Ивы СССР, М., 1968.

— У меня есть теория: люди умирают в подражание кому-то. Это особый вид зачастую бессознательной мимикрии: не совсем социальной, не совсем культурной и не совсем природной. Например, моя бабушка умерла, подражая своей сестре, которая была ее на год старше: спустя год после ее смерти, почти в тот же день, — Основы палеонтологии. Водоросли, мохообразные, псилофитовые, плауновидные, членистостебельные, папоротники, М., 1963.

— Этот человек задохнулся от газа, которым травил крыс в гараже, — Лехнович В.С., К истории культуры картофеля в России, в кн.: Материалы по истории земледелия СССР, сб. 2, М.-Л., 1956:

Эти тексты написала семилетняя девочка из Турции по имени Лилия Цукер. Цукер в переводе с немецкого означает сахар, и Лилия, словно в подтверждение гипотезы о связи имени и судьбы, очень любила сладкое, особенно много косточек, называемых в просторечии сахарными, она пожирала, сидя за письменным столом в кабинете своего дяди. Как-то ночью, когда дядя был в отъезде, Лилия сидела, как всегда, в его кабинете, и писала эти тексты, похрустывая сахарными косточками претекстов. Вдруг в окне седьмого этажа их семейного особняка в Константинополе показалась голова седого господина. Лилия все писала и писала, поглощенная процессом, одуревшая от сладкого, и не обращала внимания на седого господина, прошедшего сквозь стекло и теперь склонившегося над ее писаниной. Только когда господин (а это был, как вы догадались, господин Реальора) впился ей острыми зубами в шею, Лилия слегка пришла в себя, но еще не успев осознать, что же произошло в реальности, уронила побледневшую лилейную головку на рассыпавшиеся листы бумаги, а господин Реальора, мрачно облизывая загрубевшие от постоянного курения трубки губы, вышел обратно в окно.

За окном неслась ветреная погода, которая шепнула ему мимоходом, что обратный путь во времени закрыт.

— Это для кого закрыт? — разбушевался надменный Реальора. — Думай, сука, с кем разговариваешь.

Но той уже и след простыл.

Реальора вперил властный взор в багровую вагину неба, из которой уже всходило шероховатое солнце, цепляясь лучами за курчавые волосы черных деревьев, росших на земле, гикнул громовым голосом, от которого пошла трещина по всему евразийскому материку, свистнул разбойничьим посвистом, да так, что небоскребы в городах присели на колени, фыркая в удила линий электропередач, и пошло, поехало смещение темпоральных слоев, залупился хуй хронотопа, запердели ебкие минуты, щелкнула осклизлыми деснами пизда времен. И вот уже смердят года, хуярят века, проплывают мимо с возъебительной скоростью гондоны материков. Онанирующее настоящее поворачивает багровую двадцатую головку и видит похотливо подползающую вечность, насосанную из прошлого и будущего. Левая грудь вечности состоит из прошлого, правая грудь вечности состоит из будущего. Но не только блядские груди с молоком времени есть у этой самки — есть у нее и воздетые к Богу хуи. И не даром, ой, блядь, не даром, времени дается интерсубъективная сексуальность. Прошлый хуй — будущий хуй, прошлый хуй — будущий хуй, прошлый хуй — будущий хуй, прошлый хуй — будущий хуй… От этих отмазок вечности у настоящего, уже пробуровившего пласт своей сексуальности до 18 века от рождества Христова, начинается форменная истерика: возненавидит брат брата и как начнет хуярить ебарь ебаря, так сокибаль война, комилирь война, шведское кульдье.

Только Мазепа со своей женой не думает о войне со шведами, занятый более важными проблемами.

— Объяснись без отговорок, отвечай просто, прямо, будь добр, — ласково попросила Мария с искаженным лицом.

— Мне дорог покой твоей души, Мария, — Мазепа покончил с курой и освежил бокал. — Тебе налить? Как хочешь. Так и быть, расскажу. Княгиня Дульская, она… гм… Княгиня Дульская… Что-то я не могу подобрать слов… Это… Это… Это шутка.

— Шутка? — побагровела Мария.

— Ну, ну… ну, ну…

— Я близ тебя не знаю страха, ты так могущ, но эти твои дурацкие шутки. Тебя ждет трон…

— А если плаха?

— Я пойду с тобой на плаху, мы же не раз обсуждали этот маленький вариант нашей совместной жизни. Я не переживу твоей смерти, но ты не умрешь, нет: ты носишь знак высшей власти.

— Мы не сможем умереть вместе. Это была шутка. Княгиня Дульская…

— Что?!? Кстати, что это за женщина тебе звонила?

— Какая женщина?

— Ну эта, утром.

— Это соседка, у нее умер муж.

— У меня есть теория: люди умирают в подражание кому-то. Это особый вид зачастую бессознательной мимикрии: не совсем социальной, не совсем культурной и не совсем природной. Например, моя бабушка умерла, подражая своей сестре, которая была ее на год старше: спустя год после ее смерти, почти в тот же день.

— Этот человек задохнулся от газа, которым травил крыс в гараже.

— Наверное, моя теория не всегда распространяется на несчастные случаи.

— Это было самоубийство.

— Откуда ты знаешь?

— Год назад точно таким же образом покончил с собой его друг: его нашли лежащим лицом в такой же камере с газом, предназначенным для крыс. Однако он оставил записку.

— Значит, моя теория подтверждается и тут!

— Похоже, что так. Не моргай.

— Почему?

— У меня была одна знакомая, которая моргала.

— И что?

— Ну… она умерла.

— Мазепа, мне кажется, ты лжешь, говоря о смерти. Смерть — это единственое, что убеждает, и ты этим пользуешься, чтобы делать комплименты женщинам… (Входит слуга).

— Товарищ Мазепа, выйдите, пожалуйста, к народу.

Мазепа вышел на балкон замка и увидел многотысячную толпу, состоящую из солдат, крестьян, лакеев, женщин и прочих тварей, непродуманно оскверняющих землю. Все эти люди тянули к нему руки, скандируя: "Ма-зе-па! Ма-зе-па! Ма-зе-па!" Многие плакали, и слезы текли по их лицам, забытые или незамечаемые в порыве экстатической любви к кумиру. Мазепа взмахнул рукой, как дирижер палочкой, и в толпе наступила тишина. Среди общего молчания, прерываемого лишь судорожными вздохами корчащихся от поклонения субъектов, этот красивый седовласый старец произнес:

— Убейте друг друга!

В полной тишине стоящие в тесноте люди поглядели друг на друга с любовью и удивлением, словно в первый раз. И поднялась рука брата на брата, жены на мужа, отца на сына. Иван Васильевич Кочетков замахнулся медным пестиком на отца, Василия Ивановича Кочеткова, и ударил, и пробил брешь в голове, и кровь хлынула и залила лицо убиенного. Антонина Константиновна Воскобойникова выхватила громадную булавку из платка и воткнула ее с улыбкой в сердце Ивану Васильевичу Кочеткову, тот оглянулся на женщину и, прежде чем умереть, улыбнулся ей в ответ светло и ясно. Муж Антонины Георгий Воскобойников схватил жену за шею и принялся душить. Задушив, тут же закатил глаза, будучи уже убитым соседом по имени Семен Березовчук. Жена Семена оставила мужа на промысел дочери, подступившей к отцу с острым хлебным ножом, а сама обратила свое внимание на старушку Алену Дмитриевну Кудряшову, питающуюся подаянием. Когда дочь Березовчук, уже убившая отца, собиралась воткнуть нож в Пафнутия Рогожкина, стоящего у стены, украшенной фресками, тот, не заметив ее намерения, случайно увернулся и остался жив, после чего со стороны дочери Березовчук уже было глупо заносить над ним нож вторично, и она обратилась к подвернувшемуся под руку его малолетнему сыну Лене Рогожкину, который бежал с камнем в руке, ища любую ему жертву. Между тем Пафнутий Рогожкин вместе со своей любовницей Катей Полулюбовой на секунду отвлеклись от массового убиения, заметив любопытную фреску, о которую Катя опиралась задом во время ожидания выхода гетмана, пока Пафнутий всовывал ей между половых губ свой елдык, задравши красный сарафан, пользуясь скоплением народа, до самых ее белых полных плеч, и таким образом, имел время рассмотреть сюжет росписи, которая то приближалась, то удалялась, то мутнела, расплывалась, то становилась ясной, как божий день, синхронно его глубоким и продуманным толчкам. Теперь Катя, одернув подол, зырила голубыми глазами в стену, щелкая семечки: