Сто дорог к истине. Сборник участников V-ого Всероссийского фестиваля русской словесности и культуры «Во славу Бориса и Глеба» - Сборник

Боевое крещение

Посвящается И.Ф. Оксаничу, участнику Великой Отечественной войны.

Я вспоминаю первый бой, как сон:Наш батальон был плотно окружён,И смерть смотрела каждому в лицо,Но мы готовились прорвать кольцо.Безбожно низко пролетал снаряд,Когда привстал над бруствером комбат, —Лишь брызнули на шёлк сухой травыПлечо и полумесяц головы…Из шока вывел нас опять на стартЗастенчивый очкарик-лейтенант:Он крикнул или попросил: «За мной!»И мы пошли за ним в неравный бой.Мы вздыбились над полем, будто взрыв —Наш батальон метнулся на прорыв.Сквозь пекло перекрестного огняМы раненых тащили на ремнях,Стреляли залпом, падали, ползлиПо складкам перепаханной земли.И вёл нас лейтенант бросками телОт точки к точке, где слабей обстрел,По стыкам в укреплениях и швам,По перелескам и глубоким рвам,По кривизне пунктиров между мин,По скатам суходолов и ложбин,По промахам чиновников штабных,По грани между мёртвых и живых.Мы были злы от пота, фляг пустых,Пробитых, как у мёртвых, животы,А командир легко брал этот кросс,То припадал к земле, то в полный ростВдоль камуфляжных батарей шагал,Как будто бы читал планшет врага.Для рукопашной не был он силён,Когда же в клин собравшись, батальонВонзился в гущу вражеских траншей,Чтоб перерезать щупальца клещей,Очкарик, привязав очки бинтом,Сшибал прикладом и колол штыком,Страшил гримасой, словно бой – игра,И матерился и кричал «Ура!»И каждый дрался выше сил, как чёрт,И стало ясно: батальон пройдёт,Проломится к дивизии своейСквозь тысячи заслонов и смертей.И в том бою, жестоком и крутом,Стал лейтенант мне братом и отцом,Ориентиром и поводырёмНа всю войну и на всю жизнь потом.Но я дойти до наших не успел:Попал у речки в снайперский прицел!Когда ж меня прошило, как иглой,И лейтенант склонился надо мной.Я умолял судьбу и рай, и ад,Чтобы его не испарил снаряд.

Я убит в горах Афганистана

Памяти Вани Реутова, выпускника школы № 12 города Белгород, погибшего в Афганистане в возрасте 18 лет.

Я упал на горячую осыпь,А меня ещё пару секундИщут пули, как жёлтые осы,И жужжат, и щебёнку секут.

К сожаленью, мундир мой – не панцирь:Вот реальностью муторных сновВ сгустках крови сочится сквозь пальцыИбрагимов душистый плов.

Потроха на земле – слишком круто!Я не чувствую боли сквозь шок,В восемнадцать поверить-то трудно,Что пришёл твой последний срок.

Вдруг я рухнул обрубленной веткой,У судьбы захлестнулась канва,И моя одноклассница СветкаВдруг – невенчанная вдова…

Перед смертью мне страшно за маму(Ей и так очень трудно с отцом!),Но, сорвавшись в бездонную яму,С болью думаю я о другом…

Я ни разу не слышал оваций,Заезжая в «свои» кишлаки,Озирают нас тупо афганцы —Дети, женщины и старики…

За дувалами дула, а в крышиМесяц сабли кривые воткнул…Всё здесь скрытым презрением дышитК чужеземцам, принесшим войну.

Здесь призывы о долге пустыеОтравляют нам души, как дым:Ненавистна афганцам Россия,Ненавистен Наджипов режим!

Здесь никто под обстрелом не спрячетНи порывы души, ни обман!Стонет: мечется, блеет и плачетБалагур-богатырь как баран.

А молчун, мигом прыгнет из щелиПод разрывы спасать крикуна,Тяжкий центнер затащит в траншеи,Мягко скажет: «Держись, старина!..»

Эти горы коварней, чем джунгли,Восемь лет нам ломают бока!Миллиарды, отлитые в пули,Не решают решенье ЦК.

Вроде шамкали: «Сфера не наша,И у Льва там увяз коготок…»Но вогнал звёзднокрашенный маршалНас в блицкриг на не ближний Восток.

Матерей наших тысячи в страхеОжидают зловещей судьбы:С гор Афганских стекают, как с плахи,На погосты отчизны гробы…

Пополняя число этих ящиков,Здесь бросают, как в воду топор,Необученных юношей-мальчиковВыбить воинов-горцев из гор.

Я войну эту видел под глянцемИ о подвиге гордо мечтал,Но подстреленным новобранцемИ мечты, и весь мир потерял…

Расчленят духи труп мой на месте?Или, может, в родную странуВозвратится мой прах «грузом двести»,И я к предкам навеки примкну?…

Моя стать, что дала мне природа,Превратилась в бесформенный жом…Вот уж западный край небосводаЗаслонился кровавым плащом…

За ущельем афганец свирепоВоет, роет коричневый прах….И звезда, прочертившая небо,Как свеча, догорела в глазах…

Людмила Колосова

Родилась в 1956 году, проживает в Санкт-Петербурге. Писатель и поэт. Член Российского Союза писателей. Опубликовала два сборника рассказов: «Плюшевый мишка» и «Бегемот с ногами Мэкздро».

Плюшевый мишка

В моём доме, на полке под стеклом, стоит фотография в старинной рамке. И каждый человек, который в первый раз приходит в дом, обязательно обращает на неё своё внимание и искренне удивляется, почему такая простая открытка удостоилась такого изысканного обрамления?

Дедушка больше любил внука, я это остро чувствовала, но принимала как данность. Может быть, потому, что и он сам понимал, что я обделена его любовью, случилась вещь, в моём понимании, невероятная: из заграничной поездки дедушка привёз мне, именно мне, большого плюшевого медведя. Скорее даже это была медведица, так как у неё на шее на ленточках висели два маленьких смешных медвежонка. Золотистая мягкая шёрстка с лёгким завитком, чёрные глазки, вышитые чёрными нитками нос и рот и, наконец, звучная пищалка – я тогда затаилась в себе от захватившего меня восторга: какой же он хороший, ну, какой же он хороший! Я полюбила его сразу и навсегда: для меня это был медведь по имени Мишка, так, кстати, звали и моего дедушку!

Вообще было невероятно то, что в начале 1960-х мой дедушка, простой солдат – рядовой пехоты, который воевал с нацистами, был отправлен с делегаций в Германию. Нет, не в дружественную нам, советским людям, ГДР, а в профашистскую, как тогда считалось, ФРГ. Так вот, получалось, что Мишка был немец, и я могла бы его назвать Ганс или Фриц, но Фрица я бы так не полюбила.

Многие ещё, конечно, помнят дворы 50-х, 60-х: мальчишки ходили войной двор на двор, к чужакам относились с большой подозрительностью, считая их лазутчиками и шпионами. Большинство детей гуляли во дворе сами по себе, некоторые мамочки и няньки сидели на скамейке и разговаривали между собой, попросту, чесали языками. У детей была своя жизнь и свои правила: например, в любую игру надо было попроситься – тебя могли принять или нет. Игр было много и общих, и отдельных. Дочки-матери – это, конечно, для девочек. Иногда на роль папы брали тихого мальчика, но папа в игре почти ничего не делал, а мальчика потом дразнили девчонкой. И я часто играла в дочки-матери, ведь у меня была красивая фарфоровая кукла, и с ней меня охотно принимали в игру.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Люча – русский (перевод с эвенкского)

2

Аргиш – перекочёвка (перевод с эвенкского)

3

Баркачан – медвежонок (перевод с эвенкского)