Чеки серии Д (Седой и Три ботфорта - 2) - Алексей Биргер

Ранец и впрямь был чудом. Хорошие ранцы и тогда были не редкость. Скажем, Ленька Болдин ходил с чешским ранцем, "с боем" взятым его родителями в "Детском мире": ранец этот был из натуральной толстенной кожи (примечание: как вспоминали Леонид Болдин и Юрий Богатиков, из такой же кожи, из которой в те былинные времена были сделаны американские и немецкие тупорылые ботинки, не знавшие сносу), весь соединенный медными клепками, со множеством дополнительных кармашков для пеналов и прочего. Но у Юрки Богатикова ранец был ещё похлеще: кроме того, что и он был из натуральной кожи соображен, причем обалденного оттенка, темно-коричневого с золотым отливом, и кроме того, что на нем имелись не только медные заклепки и замки, но и "молнии", на нем были установлены, прямо под двумя застежками, два круглых красных отражателя, наподобие тех, что ставят на велосипедные колеса и на передок и задок велосипеда, чтобы, когда едешь ночью, свет автомобильных фар вспыхивал в них ярко-красным, и чтобы автомобилисты, увидев эти ярко-красные кружочки, вовремя объезжали велосипедиста. Ну, вы все такие отражатели отлично знаете. Сейчас они не только на всех велосипедах стоят, но и на многих ранцах. А тогда ранец с таким "красным светом светофора" тоже казался чудом. Были в этом ранце и ещё всякие навороты - например, отделение для школьных завтраков, в котором не мялись бутерброды. Словом, ранец был... пользуясь выражением отца (Леонида Болдина), "как "мерседес" Владимира Высоцкого - чуть не единственный на всю Москву!"

Так что, сами понимаете, каково было потерять такой ранец. Я бы мог даже подсчеты сделать. Считать я люблю и умею. Степанов, тот наш "мистер Твистер" и мафиози, о котором я упоминал в самом начале, говорит, что у меня замечательные данные бухгалтера, ещё похлеще моего умения писать или, если хотите, нормально пересказывать на бумаге все интересное, что с нами приключается, потому что сочинять я не умею, несколько раз брался за выдуманные истории, и такая лажа выходила, что я все бросал - и что я должен, "без базара", в четырнадцать лет пойти в лицей бизнеса и менеджмента, потом колледж закончить, на аудитора, и прийти к нему работать главным бухгалтером. Я не знаю, честное слово, стоит мне это делать или нет, потому что, с одной стороны, мне нравится возиться со всякими цифрами и смотреть, что получается, когда их сопоставишь, и, скажем, когда мы играем в игры типа "Биржи" или наших "Пиратов", я сразу за цифрами вижу будущее - то есть, цельная цветная картинка передо мной встает, и в тех же "Пиратах" я мгновенно соображаю, стоит мне выкупать то поле, на которое меня привели брошенные кубики, и ставить на нем сундучок с золотом, или это будет бессмысленно, потому что по законам выпадания чисел на кубиках на это поле мало кто попадет и у меня расходы на охрану сундучка превысят доходы от дани с других участников игры... Я где-то читал, не помню, в какой книге, как какой-то купец (из положительных персонажей) объяснял главному герою, что ты, мол, пойми, вот эти деньги и векселя у меня в конторе - это не просто кусочки металла и бумажки, это трепет парусов, шум океана, это запах кофе, корицы и ямайского перца в трюмах, это жизни моряков, которым ты доверился и которые доверились тебе. И вот когда ты поймешь, что статьи прихода и расхода - это не статьи твоего личного прибытка или потерь, а статьи ответственности за всех людей, судьба которых опирается на эти кусочки металла и эти бумажки, вот тогда ты усвоишь, что такое быть купцом. Потому что давать деньги в рост и сидеть, потирая руки, в ожидании прибыли, и, узнав о крушении судна и гибели всей команды, огорчаться только потому, что твои денежки плакали - это всякий может, не обязательно для этого быть человеком. По-моему, это говорят Николасу Никльби эти замечательные братья-близнецы, которые берут его к себе клерком после того, как Николас окончательно разругался со своим дядей-ростовщиком, Ральфом Никльби. А может, это и не Диккенс, "Приключения Николаса Никльби", а совсем другая книга. Неважно. Я о том говорю, что у меня вот так же: когда я через цифры и суммы вижу всю картину жизни, которая за ними крутится и отражением которой они являются, я тут же просчитываю все так четко, что все вокруг ахают, все надежные пути вижу и все тупики, и знаю, как деньги должны дальше двигаться, чтобы жизнь сохранялась. А вот когда я не могу разглядеть, что за жизнь скрывается за цифрами, когда эта жизнь мне непонятна - тут я ничего не могу поделать, хоть ты дерись.

И еще. Года два назад мы с Ванькой решили соорудить собственный кукольный театр и, как всегда, спросили у отца, какие книги стоит поглядеть. Отец улыбнулся и вынул нам такую книгу, "Театральные искания Вильгельма Майстера", Гете написал, который ещё и "Фауста" сочинил (я долго не мог понять, почему отец говорит Топе, когда Топа совсем наглеет, начиная выпрашивать со стола, творог там его любимый или ещё что, "Пудель, отстань!", ведь Топа - волкодав, а не пудель, а оказалось, это цитата из Фауста, где Мефистофель является к Фаусту в образе пуделя, и Фауст его гонит), и в которой в таких подробностях было расписано, как детям сделать кукольный театр, что закачаешься! И как ящик соорудить, и как свет наладить, и как марионеток сделать, и костюмы для ведущих. Мы просто пользовались этой книгой так же, как пользуемся пособием по столярному делу, когда нам надо из дерева что-то соорудить. А отец ещё сказал, что эта книга - автобиографическая, что в ней Гете под именем Вильгельма Майстера вывел самого себя, и что кукольный театр, основу которого бабушка подарила маленькому Иоганну Вольфгангу, когда Иоганну Вольфгангу было семь лет, и который он потом постоянно доделывал собственными руками, лет до пятнадцати, до сих пор хранится в доме-музее Гете во Франкфурте-на-Майне. Так вот, кроме чисто практических советов я наткнулся там на один кусок, который очень меня впечатлил. Отец Вильгельма Майстера (читай: Гете) был одним из крупнейших купцов во Франкфурте. Купцом первой гильдии, как это называлось бы в России - забыл, как это называется у немцев. И когда Вильгельму исполнилось четырнадцать или пятнадцать лет, от стал приобщать Вильгельма к семейному бизнесу, и Вильгельм пишет, что, он понял, ему никогда не стать коммерсантом, несмотря на то, что он считал идеально и ведение всех бухгалтерских книг сразу освоил. Но, как сказано в книге, настоящий торговец тем и отличается от человека, лишенного таланта торговать, что он понимает важность не только марок и пфеннингов, но и десятых долей пфеннинга, и умеет учитывать эти доли, чтобы получить прибыль. А Вильгельм (то есть, Гете) никогда не мог уразуметь, почему эти доли так важны, чтобы не прогореть, а наоборот, процветать - не мог он врубиться в тонкости торговой механики, при том, что с подсчетом и учетом цельных пфеннингов и марок у него был полный порядок. Кончилось тем, что отец отчаялся ему объяснять, почему без этих одних седьмых и одних десятых самое удачное торговое дело может прийти к краху, а Вильгельм сделал свой вывод: таланта торговца него ни на грош (ни на десятую гроша), и не его это занятие. Его занятие - то, в чем он действительно смыслит и соображает это театр, и театру он должен посвятить свою жизнь, театру и литературе, попробовав себя и как актера, и как поэта, и как драматурга.

И я обнаружил, что со мной происходит то же самое! Условно говоря, с долями я никогда не освоюсь, хотя "валютный формат" и "процентный формат" я наловчился запросто брать на компьютере. Есть вещи, которые я не понимаю, и в которые не въеду до конца своих дней, просто из-за устройства моей головы, как бы Степанов мне их ни втолковывал. А вот когда я пишу, я понимаю почти все. Иногда я не могу взять в толк, почему люди повели себя так, а не иначе, почему они боялись всяких глупостей или верили во всякие глупости, но при этом я вижу людей, о которых пишу, и мне другое понятно: этих людей не перекроить так, как тебе хочется, и надо только внимательно следить за ними, чтобы записать все правильно. Да, к сожалению, я не умею придумывать, но, я надеюсь, научусь этому, когда стану взрослым. И тогда я такое сочиню, что ой-ой-ой!.. Накатаю роман с таким детективным сюжетом, что убийцу ни один из читателей не угадает, хоть за сто лет. А пока я буду просто пересказывать то, что случалось на самом деле, со мной или с другими людьми.

Да, так от чего я отвлекся? Ну, конечно, меня занесло, когда я взялся прикинуть, сколько мог стоить ранец Юрки Богатикова. Сейчас такие ранцы продаются повсюду, даже в нашем Городе - я имею в виду, немецкие ранцы с жесткой основой, со множеством отделений и с этими красными отражателями света, чтобы водители лучше видели детей на дороге, хотя сделаны эти ранцы не из кожи, а из синтетики, с красивыми картинками, правда. Стоят они у нас не меньше девятисот рублей. В Москве, говорят, дешевле можно найти, потому что Москва - это огромный город, где всегда набредешь на магазин со скидками, в отличие от нас. Кожаные ранцы появлялись у нас в "Лебеде" (так переименовали бывший "Мир школьника") только один раз, и стоили они по полторы тысячи рублей. Как ни странно, всю партию (штук пять или шесть их было) раскупили очень быстро, хотя у нас тысяча рублей уже считается очень хорошей зарплатой. Ну, богатые люди и у нас водятся.