В бой идут одни штрафники - Сергей Михеенков

Глава третья

На рассвете, когда рота, поделив остатки спирта, изготовилась, чтобы по команде Солодовникова выскочить на бруствер и попытать свое счастье на нейтральной полосе, а потом, если повезет, и в немецких окопах, поступил приказ об отмене атаки.

В первый взвод пришел посыльный, разыскал Воронцова и передал приказ ротного срочно прибыть на наблюдательный пункт, и сам собирался идти к Солодовникову, чтобы получить разрешение на похороны погибших ночью.

Убитых было семеро. Два казаха, танкист, бывший повар из полковой роты связи и трое уголовников, прибывших из московской пересыльной тюрьмы с отсрочкой приговора. Все из последнего пополнения. Воронцов даже не успел запомнить их лиц и фамилий.

На фронте нельзя привыкать ни к чему. Даже к оружию. Сегодня оно у тебя одно, завтра — другое.

На НП собрались все командиры взводов. Ротный окинул их взглядом, поставил задачу: день стоим в обороне, вечером, как только стемнеет, придет смена; отходить в тыл четырьмя потоками к лесу, построиться повзводно и — до пункта назначения, о котором будет сообщено на марше дополнительно. Потом вдруг сказал:

— Младший лейтенант Воронцов, у тебя фляжка с собой?

— Так точно.

— А что в ней? Вода или что-нибудь неуставное?

— Вода, товарищ капитан. Свежая. Ночью бойцы из родника принесли.

— Так, о роднике. — Ротный снова нахмурился. — Всем зарубить себе на носу: категорически запрещаю ходить туда днем и в любое светлое время суток. Там работает снайпер. Нелюбин, это твой участок?

— Так точно, мой. За два дня — двое убитых, трое раненых.

— Слышали? Так он нам половину роты выбьет. Без боя. — И без всякого перехода: — А тебе, Воронцов, выражаю благодарность за ночной бой и поздравляю с присвоением очередного воинского звания — лейтенант! За что и выпить положено. А у тебя во фляжке — вода…

В землянке на мгновение воцарилась тишина. И только ротный, довольный тем, какой эффект произвела его короткая и внезапная речь, поскрипывал новенькими сапогами и выжидающе смотрел на лейтенантов.

— Да ради такого случая и покрепче что-нибудь найдется! — тут же зашумели лейтенанты.

Нелюбин, получивший вторую звездочку еще в мае, первым обнял Воронцова. Капитан подождал, когда наполнят стаканы, опустил в один из них зеленые лейтенантские звездочки полевых погон, достал бумаги, прочитал выписку из приказа о присвоении очередного воинского звания. Потом еще — о награждении Воронцова сразу двумя боевыми наградами. Тот слушал слова ротного, и в голове все начало путаться. Показалось, что его разыгрывают, что сейчас все рассмеются и начнут хлопать по плечу, как распоследнего ваньку… Видимо, ротному просто захотелось найти повод выпить с лейтенантами, пока позволяют обстоятельства. Приказ о присвоении звания, может, и правда, а все остальное… Хотя Воронцов знал, что наградной лист в штаб дивизии ушел давно. Но все уже получили свои медали, кто «За отвагу», кто «За боевые заслуги», а его документы где-то застряли. Ротный написал представление после первого же боя, когда его третий взвод отличился во время атаки на Зайцеву гору, когда они сожгли танк и отбили три контратаки.

Капитан Солодовников вытащил из стола две коробочки. В одной лежала новенькая медаль «За отвагу», в другой такой же опрятный, отсвечивающий глянцем рубиновой эмали орден Красной Звезды. Взял обе награды, опустил их в наполненный стакан и протянул Воронцову. И только когда Воронцов выпил водку и обступившие товарищи схватили его за плечи, за голову и начали выливать в рот все, что еще оставалось в стакане, вот тогда он понял, что наконец наступил тот день, когда он, Санька Воронцов, стал не просто офицером Красной Армии, а получил очередное воинское звание, что Родина не забыла и что настоящими боевыми наградами, имеющими соответствующие номерные знаки и удостоверения со всеми печатями и подписями, отмечены не только его личная храбрость, но и умение управлять вверенным ему подразделением в условиях боя.

— Ну что, мои верные окопники! — Ротный обвел сияющим взглядом лейтенантов. — Выпьем! Хвать его в душу!

Выпили. Потянулись к банкам с американской тушенкой, тут же неизвестно откуда появившейся на столе, к рыбным консервам. Заговорили, засмеялись, наперебой поздравляя Воронцова.

— Прокалывай дырку, Воронцов! Боевые награды носить надо!

— Давай, давай, Сашка, вешай свои медали, — толкнул его Нелюбин. — Я свою уже почти износил. — И он указал на потертую, с погнутыми уголками узкой, старого, довоенного образца, колодки «За отвагу», полученную им давно, еще за московские бои.

Воронцов привинтил орден, потом над другим карманом гимнастерки приколол медаль и почувствовал, что слезы заполняют глаза и душат, тугой внезапной волной перехватывая горло. Нет-нет, только не это. Кто-то подал стакан. Он тут же выпил, чтобы подавить слабость.

— Ешь, Сашок, ешь, а то свалишься, — слышал он рядом заботливый голос Нелюбина.

Днем Воронцов отобрал десятерых бойцов и приказал им выносить тела убитых во время ночной вылазки. Бойцы сколотили из жердей трое носилок, взяли у артиллеристов большие саперные лопаты и принялись копать яму.

Воронцов сам выбрал место. На березовой опушке, на краю небольшого лесного поля, уходящего в тыл. На просторной луговине, где гуляет ветер и гнет до земли волны лугового ковыля и овсяницы. До того, как они принесли сюда первых убитых, здесь пахло медом, как пахнет всегда июльское разнотравье.

— Вот тут пусть и лежат. Хорошее место, — сказал Воронцов. Он посмотрел на помкомвзвода Численко, взял у него из рук лопату и разметил прямоугольник. — Давайте, ребята. Вот для них — последняя трассировка. Времени у нас один час. Надо успеть.

Тела убитых складывали на земле возле березы, в теньке. Их уже начинало разносить. И тяжелый смрад потянуло ветерком в поле.

— Быстрее надо, товарищ лейтенант. — Численко разделся до пояса, выкидывал рыхлый песчаный грунт на край ямы. — Вон, мухота уже в ноздри полезла.

Вместе с последними носилками пришли четверо человек. Воронцов знал их — полковая похоронная команда. Вел их пожилой сержант. Увидев лейтенанта, сержант козырнул и сказал равнодушным тоном:

— Мы бы и сами справились, товарищ лейтенант.

— Ничего, сержант. Это наши товарищи. Можете быть свободны. Схему географического расположения могилы тоже составлю и передам по команде. — Воронцов махнул рукой и снова принялся за лопату.

Сержант равнодушно посмотрел по сторонам, но уходить не собирался. Трое бойцов тоже выжидающе стояли поодаль, курили, опершись на лопаты.

— Мне надо бумагу составить. По форме два-БП и другую, по форме девять-БП. — Сержант продолжал смотреть в поле скучающим взглядом.

— Я же сказал, список безвозвратных потерь уже составлен. А привязку сделаю как положено. Начальству можешь доложиться, что взвод своих хоронит сам.

Но сержант как вкопанный продолжал стоять перед Воронцовым:

— Приказано одежду с убитых снять. Для повторного использования. Обувь тоже… — Сержант кивнул на тела, сложенные под березой.

— Кем? Где приказ?

Воронцов понимал, что приказ о том, чтобы с убитых снимать одежду и обувь, которую еще можно использовать для экипировки тех же штрафников, мог существовать. Его запросто мог отдать начальник команды погребения полка. Или кто-нибудь из интендантов высокого ранга. Но письменного приказа у сержанта наверняка нет. Это ж кем надо быть, чтобы перенести такое на бумагу… Какими словами писать и как его озаглавить?

— У меня — приказ, — упорствовал сержант.

— А чего ж ты его вовремя не выполнил? Ночью надо было убитых таскать. А вы сейчас, на готовое… — Сержант Численко вылез из ямы, отряхнул гимнастерку и натянул ее на потное тело.

— Я с лейтенантом разговариваю, — с тем же равнодушием произнес сержант, не глядя на Численко. Надо отдать должное его выдержке, держался он уверенно.

— Ты, сержант, иди-ка отсюда. Подобру-поздорову. — Воронцов поправил под ремнем гимнастерку. — Иди, иди. Забирай своих орлов. Личные вещи мы тоже сами вышлем родным. А сейчас мы должны товарищей похоронить. Обирать мертвых, погибших за Родину, я не позволю. — И Воронцов передвинул тяжелую потертую кобуру ТТ вперед.

Сержант усмехнулся и, прежде чем уйти, сказал на прощание:

— Ты, лейтенант, в бою, может, и царь и бог, но видишь, чем кончается… — И кивнул под березу.

И тут чуть не вспыхнула драка. Штрафники обступили похоронную команду. Оскалились, ожидая последней команды, которая бы сорвала последние тормоза. А там пусть хоть под расстрел. Но лейтенант сказал:

— Отставить. Не будем портить поминный час. Он и так короток.

И похоронную команду отпустили.

Убитых сложили в один ряд, плотно подсунули друг к другу. И начали закапывать. Только когда насыпали холмик, заговорили и впервые посмотрели друг другу в глаза. На могиле поставили заготовленную заранее пирамидку, вытесанную из досок. Прибили звездочку, из консервной банки. Стали кружком. Достали фляжки, кружки.