Можайский — 1: начало - Павел Саксонов

— Так точно, вашсъясть!

На этот раз Можайский решительно встал — даже вскочил — из-за стола и уже шагнул было к околоточному, но дверь в кабинет опять распахнулась и теперь на пороге возник очумелый, даже казавшийся каким-то растрепанным, участковый следователь.

— Невероятно! Что же это? Юрий Михайлович, как?!

Можайский махнул рукой и начал давать указания — прочесать окрестности, организовать дворников и старших дворников и осмотреть подвалы, чердаки, надворные постройки… — «Найдите Анучина! Надеюсь, он жив!» — И тут зазвонил телефон.

— Можайский! Да… Уже в курсе… А вот так!.. Михаил Фролович, что вы от меня хотите? У меня тут человек пропал!.. Я рад за Дмитрия Сергеевича[5]… Спешить? А зачем спешить? Вы ведь прочитали эту гнусную заметку? Там уже все истоптано, изгажено, изничтожено!.. Хорошо, в течение часа… Да, все будем… Всего хорошего! — Можайский положил трубку и пояснил Вадиму Арнольдовичу и следователю, — Чулицкий[6]. Говорит, ему Сипягин только что лично звонил. Выразил удивление и неудовольствие.

Как и предсказывал Можайский, осмотр места трагедии ничего не дал: побывавшие в конторе и с раннего утра продолжавшие толпиться в ней люди — служащие, директор, репортеры, какие-то совсем уж посторонние зеваки — в хаос и бедлам, устроенный налетчиками, внесли свою посильную долю, и доля эта оказалась решающей. Разве что недоумение отсутствием своевременного — по факту обнаружения — обращения в полицию разрешилось вполне удовлетворительно: выяснилось, что обомлевшую уборщицу, едва сумевшую продержаться до появления Самохвалова, отправили извозчиком домой, а сам директор Общества пребывал в таких растерянности и угнетенном состоянии духа, что, поначалу, как выразился один из репортеров, буквально обрысив все помещения конторы, забился в итоге в угол и занимался бессмысленным в такой ситуации самоедством.

Впрочем, причина убиваться у Самохвалова была. Похищенное — за исключением, конечно, модели грузового вагона, колокольчика и портрета — не просто оценивалось в очень значительную сумму: в конце концов, потеря миллиона или чуть больше рублей для такого крупного Общества, каким являлось Общество Северных и Южных железных дорог, не представлялась смертельной. Намного хуже было то, что с исчезновением этих средств оказалась поставленной под удар целая цепочка сложных предприятий, участниками каковых являлись и куда менее значимые торговые, путевые, закупочные, складские объединения, причем для некоторых из них срыв заключительного этапа сделок — выдачи залоговой ссуды под хлебные поезда — угрожал разорением.

Положение осложнялось и тем, что скорейшее возмещение похищенного не было возможным: бумаги и векселя не страховались, и поэтому исчезновение их не было обеспечено покрытием; Общество имело солидное обременение кредитами, что делало вопрос привлечения новых значительных ссуд и непростым, и уж точно — не скорым.

Разумеется, входить во все эти обстоятельства ни сыскная полиция, ни наружная, ни участковый следователь, ни следствие более высокого и, будь оно назначено, экстраординарного ранга обязаны не были. И тем не менее, осознание самого масштаба возможных последствий и бедствий ложилось тяжелым грузом и словно взывало к спешной и — главное! — успешной работе.

С чего же следовало начать?

Прежде всего, Можайский подтвердил распоряжения — кровь из носу, живого или мертвого — найти пропавшего городового Анучина. Причем, с благословения самого Николая Васильевича Клейгельса[7], к поиску были привлечены Полицейский резерв и все свободные от непосредственного несения постовой службы чины наружной полиции, конной полицейской стражи, речной полиции и даже пожарных частей. Однако Анучин словно сквозь землю провалился.

Когда — ближе к вечеру — стали поступать отчеты о безуспешных поисках по всем полицейским частям города, мысли Можайского приняли другое направление. Если поначалу он опасался, что городовой, как ненужный свидетель, был ранен или убит и брошен в какой-нибудь подвал или чердак, то теперь его охватили сомнения, питаемые к тому же не совсем обычным статусом Анучина: в отличие от подавляющего большинства других городовых, пришедших в полицию или по отставлению из армии, или по молодости и неимению никаких других работных перспектив, Анучин был не просто вольноопределяющимся, но вольноопределяющимся с гимназическим курсом и даже годом обучения в Университете за плечами.

В участке Можайского Анучин прослужил всего несколько месяцев, но за это непродолжительное время он успел зарекомендовать себя с лучшей стороны: исполнительным, охочим до обучения, легко сходящимся с товарищами по службе, что уже само по себе свидетельствовало в его пользу. Пунктуальность, уместная честность — бывает ведь честность и неуместная, — веселый нрав позволили Анучину влиться в «элитный» коллектив Можайского без трений и натяжек. Можно даже сказать, что, присмотревшись к нему, его полюбили, и поэтому весть о его исчезновении при самых нехороших обстоятельствах вызвала в чинах участка негодование, гнев и полную упрямства решимость найти его во что бы ни стало. Или отомстить за него, если бы худшие ожидания подтвердились.

Сначала Можайский вполне разделял общее настроение. Но к вечеру, повторим, его мысли приняли другое направление. И если само по себе отсутствие каких-либо следов Анучина можно было объяснить рационально — допустим, камнем на шее и водами Большой или Малой Невы, — то некоторые детали произошедшего в конторе начали казаться Можайскому весьма подозрительными.

Два самых странных обстоятельства — отсутствие взлома на входной двери и нелепое, положив руку на сердце, выволакивание раненого управляющего через окно. На второе обстоятельство Можайский временно решил наплевать, но первое его особенно встревожило: получается, газетчик из Листка, состряпавший омерзительную статейку, был прав? Управляющий — как минимум, в лицо — знал налетчиков или… налетчика? И как объяснить то, что городовой, обнаружив, положим, подозрительную суету у конторы Общества, без свистка оставил свой пост на углу проспекта и линии и бросился к конторе, не дав ничего знать у других углов — справа и слева — находившимся в поле его зрения городовым?

В девятом часу, с тяжелым сердцем и — по свидетельству Вадима Арнольдовича Гесса — ставшей совсем уж странной улыбкой в глазах, Можайский изменил направление поисков, распорядившись опросить служащих столичных вокзалов, при нужде донимая их и на квартирах. И уже к десяти часам в участок были доставлены сменный приемщик багажа и один из станционных служителей Балтийского вокзала.

Оба этих человека опознали в предъявленной им фотографии Анучина: первый — сдавшего в багаж объемный сундук пассажира; второй — «молодого», как он выразился, и «хорошо одетого барина», привлекшего его внимание выделявшейся нервозностью.

«Барин» вплоть до самого отправления поезда на Ревель то и дело поглядывал на часы, оставаясь на платформе и не занимая места в выкупленном им купе. Но полной неожиданностью стало показание служителя о том, что буквально за несколько секунд до отправления, когда кондуктор уже со всей возможной настойчивостью попросил «молодого барина» проследовать в вагон, к нему присоединился еще один человек — тоже хорошо одетый, приятной наружности, средних лет и запыхавшийся. При этом служителю показалось, что «барин» испытал облегчение и уже повеселевшим, сопровождаемый присоединившимся к нему «человеком средних лет», ушел с платформы в купе.

«Гулять, так гулять», а точнее — «предполагать, так предполагать», и Можайский незамедлительно — по телефону — вызвал в участок директора Общества Самохвалова, попросив его найти и захватить с собой фотографию Кузьмичева, а также, связавшись с полицейским телеграфом, отправил в Ревель предварительную ориентацию на сошедших с поезда двух мужчин, внешность одного из которых пока еще не могла быть полностью удостоверена.

Без четверти одиннадцать прибыл Самохвалов с фотографией. Станционный служитель сразу же, без колебаний, опознал в управляющем Кузьмичеве «человека средних лет», присоединившегося за несколько секунд до отправления поезда к «молодому барину». В Ревель полетела уточняющая телеграмма: на отыскание и задержание Анучина и петербургского мещанина Дмитрия Ивановича Кузьмичева.

Первый ответ пришел уже через час. Им уведомлялось, что подходящие под описание мужчины, будучи замечены сразу несколькими служащими железнодорожного вокзала и полицейским офицером, находившимся там же, действительно сошли со столичного поезда. Дальнейшие их передвижения засвидетельствовал нанятый ими извозчик, найти которого не составило большого труда: прямиком с вокзала Анучин и Кузьмичев отправились в порт.