Три блудных сына - Сергей Марнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Заметив недоуменный взгляд девушки, он пояснил:
– Я сирота, родителей не помню. Знатные родственники совсем малышом отдали в храм Аполлона, учиться. Вроде как, способности у меня особые; на самом деле – просто сбыли с рук. Иногда, правда, брали к себе на приморскую виллу: родственные связи восстанавливать. Ну, а в храме… там все друг друга ненавидят, слабых шпыняют: подай, принеси, помой… Одна радость была – в Город сбежать! Бывало, до позднего вечера не возвращался.
– И что в храме? Били?
– Если замечали, что сбежал, – били. Чаще, правда, не замечали – кому я нужен? А, это не интересно. Ты лучше скажи, почему девчонки так щипаться любят? Нет, серьезно! И почему у них такие тонкие и костлявые пальцы? Была одна такая, дочка рыбака; как воткнет свой палец в бок, аж до печенок достанет!
– Не надо девочек за волосы дергать! Это больно и обидно!
Некоторое время они шли молча, и прохожие перестали обращать на них внимание – пара и пара, каких тысячи. Удивительно, как может человек измениться даже внешне, в зависимости от своего внутреннего состояния! Напряженная, звенящая мрачной силой тьма, всегда окружавшая Катона, рассеялась и что же осталось? Обычный парень, полностью поглощенный общением со своей девушкой! Его не узнавали, даже пару раз чувствительно толкнули; потом, обмирая от страха, рассыпались в извинениях.
– А где она сейчас?
– Кто?
– Та девочка, дочка рыбака.
– Не знаю… наверное, уже замужем, детей штуки три, не меньше. Муж, загорелый могучий рыбак, на закате возвращается домой, а она с детьми стоит на берегу и высматривает в море его парус… один малыш, очень толстый, на руках у матери, двое цепляются за края столы…
– Рыбачки не носят столы, на ней широкая юбка и рубаха с корсетом!
– Ага! Корсет распущен, потому что в животе – четвертый.
– Пусть все так и будет! – горячо сказала Кассия. – Подай, Господи!
И перекрестилась. Катон дернулся, как от удара, и остановился.
– Что с тобой? – встревожилась Кассия. – Ты побледнел весь… сердце, да?
– Нет, ничего… это от гарума твоего… надо же, мерзость какая! Сейчас все пройдет…
– Да тебе лежать надо! Зайди к нам – пришли уже.
– Нет. У вас мне лучше не станет, это уж точно. Домой пойду. Вот твоя корзина с тухлятиной…
Поставил на мостовую корзину, повернулся и быстро зашагал прочь. Из дома вышел Целерин и задумчиво посмотрел вслед магу.
– Так жалко его, отец Цестий, так хочется ему помочь, – прошептала девушка, – он добрый и очень несчастный…
– Этот «добрый и несчастный» вступил в сговор с дьяволом, убил несколько человек, множество искалечил, – жестко сказал священник. – Боюсь, помочь ему уже невозможно…
Кассия опустила голову, чтобы скрыть набежавшие слезы. Целерин погладил ее по голове и попытался утешить:
– Впрочем, что невозможно человеку, возможно Богу. Пойдем, девочка, помолимся о спасении души этого заблудившегося в жизни человека…
18
Домой Катон не пошел, а направился сразу в святилище Асклепия, вне себя от ярости. Только ярость и поддержала его дорогой, когда изголодавшаяся бесовщина набросилась на него. Маг пинком вышвырнул из святилища зазевавшегося жреца; тот поклонился и почтительно прикрыл все двери, чтобы никто из случайных посетителей не помешал великому общаться с «богом».
– Открывай глаза и рот, поговорить надо! – крикнул Катон, встав перед статуей.
– Что так рассердило моего любимого ученика? – раздался рокочущий бас.
– А почему ты сегодня свет из глаз не пускаешь? – подозрительно спросил Катон.
– Это для чужих, между своими такие вещи не проходят. У тебя от этого ко мне уважения прибавится? Тогда посвечу, если хочешь, мне не жалко!
– Обойдемся. Я требую точного соблюдения нашего договора, или ищи себе другого ученика! Первое – твои псы продолжают меня жрать, этого я больше не потерплю! Я снисходил к их слабости, но источник жизни во мне может иссякнуть, что и не в твоих интересах тоже. Немедленно прекратить!
– Принято.
– Второе и главное: сегодня они вышли из повиновения. Простенькое заклинание полета они просто проигнорировали! Такое не должно повториться!
– Накажу! Ох, как я их накажу! Выть будут!
– По-моему, ты смеешься, но это меня не касается. Смейся, сколько тебе угодно, но наш договор ты выполнить обязан, иначе я буду считать его расторгнутым. Ты известный законник и буквоед, поэтому произношу и формулирую: все мои обязательства перед тобой прекратятся в тот момент, когда подчиненные тебе духи, один или много, откажутся или не смогут выполнить мой приказ. Согласен?
– Согласен…
– Все мои обязательства перед тобой прекратятся в тот момент, когда подчиненные тебе духи, один или много, прикоснутся, вольно или невольно, к моему источнику жизни. Согласен?
– Согласен…
– Теперь последнее. Я требую от тебя, лично от тебя, устроить мой брак с Кассией, дочерью бывшего гладиатора Метелла. Зная, с кем имею дело…
– С кем?
– С проходимцем, способным обмануть даже торговца из Субуры. Так вот, зная с кем имею дело, кладу волос Кассии на алтарь и требую, чтобы она не позднее, чем через двадцать суток от этой минуты вошла в мой дом как моя жена – добровольно и с радостью.
– Зачем тебе эта девчонка? Хочешь дочь императора?
– Не хочу. Кроме того, у императора нет дочери!
– Хорошо, я дам тебе будущую царицу Пальмиры Зенобию, только пусть подрастет немного… договорились?
– Кассию, дочь гладиатора Метелла! Как и в первых двух случаях, ты должен четко и без прибавлений произнести слово «согласен». Ну?
– Мне надо подумать.
– Как хочешь. Договор расторгнут! Я пошел…
– Подожди! Нельзя же так поспешно… согласен!
19
Дома Катон подошел к полкам с книгами. В ячейках аккуратно лежали цилиндрические футляры-цисты, закрытые золотыми крышечками с надписями. На полке «Сакрилеги» Катон перебирал цисты, пока не вытащил объемистый цилиндр с надписью:
«Письма еврея Савла из Тарса, римского гражданина, которого сакрилеги называют апостолом Павлом. Переписаны для М. Порция Катона. Переписчик – младший хранитель библиотеки Божественного Августа Сократос Плавт».
Катон установил свиток в специальных зажимах, позволяющих легко его перематывать, и принялся читать с того места, на котором остановился в прошлый раз:
«Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание, и всю веру, что могу и горы переставлять, а не имею любви; то я ничто. И если я раздам все имение мое, и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею; нет мне в том никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине, все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.
Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем и отчасти пророчествуем. Когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится. Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое. Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан.
А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше»[45].
– Но любовь из них больше, – повторил Катон вслух. – Почему? Вера, по его собственному утверждению, может горы двигать… могучая магия. Исследуем этот вопрос!
И принялся ходить по кабинету, заложив руки за спину. Кувшин с крепким вином, заранее приготовленный рабами, остался нетронутым.
20
– Слава! Слава императору Галлу![46] – разносилось по Риму. Слабенько разносилось: никто не проплатил ликование толпы, а напрасно. Сначала Деций, сгинувший в болотах Мезии вместе с сыном, лишил столицу праздника своего погребения, потом этот новый император Галл, решивший сэкономить на коронации; неправильно это! Умер правитель – все скорбят за казенный счет; вступил на престол – все за казенный счет радуются; вот это – правильно, это – по-римски! Если людям станет безразлично, кто сидит на престоле, если на крик: «Слава императору!» будут отвечать вялым: «Да пошел он…», то он и пойдет, причем точно туда, куда послали!
Галл, не читая, подписывал все указы, что ему подсовывали, в числе прочих подмахнул эдикт о введении в число сенаторов некоего Марка Порция Катона. Впрочем, этот эдикт он прочитал и даже изволил по его поводу высказаться:
– Ну наконец-то, настоящее римское имя! Не из вольноотпущенников[47], нет? Что? Из тех самых Катонов? Да что вы говорите! Они не вымерли? Скажете еще, что и Бруты до сих пор в Риме живут? Нет? Хвала богам…
