В больнице - Валентин Распутин

Алексей Петрович нашел удобную скамью - и пруд виден вместе с островком и мостком, и сам он спрятан в глубине уютной освещенной полянки - и опустился на нее, глубоко откинувшись на низкую спинку. Все было рядом - и небо, сгоняющее тучи влево, к востоку, и веселое зеркальце пруда, отороченное, как рамой, маслянистой полосой ила, и две березы на левом его полукружье, низко склоняющие над водой ветви, и железная решетчатая ограда фигурного литья за прудом, и голоса людей с аллеи справа... И так хорошо было, отдавшись солнцу, закрыть глаза и чувствовать, что все это рядом.

Он задремал, но слышал шаги слева, слышал, как уселись там на такую же скамейку, развернутую на дорожку, торцом к пруду.

- Витька! Витька! - донесся счастливый и плачущий молодой женский голос - Как же ты прошел?

- Что же тут не пройти? - отвечал возбужденно Витька. - Я к тебе в любую темницу пройду.

- Почему в темницу?

- В светлицу. Если бы там в древнем замке на краю скалы сторожили тебя драконы - я бы и туда прошел. Мимо Змея-Горыныча и всех его двадцати пяти голов.

Она, не сдерживаясь, заплакала сильней:

- Я тебя люблю, Витька.

- Ну, что за беда, - с нарочитой небрежностью отвечал он. - Я тебя тоже люблю. От этого не плачут.

- Я слабая. И я все еще боюсь.

- Не бойся, Леся, проехало. - Парень еще что-то добавил, но Алексей Петрович не расслышал. Он не хотел подслушивать, но еще более не хотелось ему, пригревшемуся и завороженному, подниматься и переходить. Да и их он бы вспугнул.

- За что они так тебя? - спрашивала она.

- Ты же знаешь: мозги у нас с тобой не туда повернуты. Не то делаем, не так делаем. Знаешь ты, Леся.

Она помолчала и натянуто спросила:

- Ты скрываешься?

- Нет, - быстро сказал он. - Это пусть они скрываются. Я на своей земле.

- Скажи мне правду, Витька...

- Я тебе правду говорю. Правду, правду и одну только правду. - Он говорил прерывисто, должно быть, лаская ее. - Поправляйся скорей. Придет лето - поедем мы с тобой на Валаам. Там и обвенчаемся. Дадут нам келью, мне на подворье обещали. Рядом, под маленьким окошечком, будет плескаться вода. Кругом ни одной чужой души, все свои. Ты там быстро окрепнешь.

- Витя, а ты на подворье скрываешься, да? Скажи мне.

Твердо: по-мужски:

- Я нигде не скрываюсь, даю тебе честное слово. Ты поправляйся, не думай об этом.

Они умолкли, и надолго. Булькнуло: кто-то бросил в воду камешек. Шелестели за деревьями голоса гуляющих по аллее, с фырканьем пронеслась стайка воробьев. И все теплее, все спокойней и ласковей пригревало солнце. Алексей Петрович опять задремал. Снова заговорили с соседней скамьи, но о чем, он не различал, и снова девушка плакала, а мягкий рокоток парня успокаивал ее. Все было как во сне. И, как во сне, где-то далеко-далеко раздался колокольный звон, сначала мерный, важный, потом все быстрей, все тревожней, собирая голоса, которые принялись вторить ему: бом-бом-бом!

Алексей Петрович напрягся. Голоса то отдалялись, то снова сливались со звоном, словно птицами летая вокруг, подныривая и устремляясь ввысь, чтобы возгласить оттуда:

Бом, бом, бом - спешите в храмы Божии,

Бом, бом, бом - пока еще, пока еще звонят.

Звон умолк. В тишине девушка попросила:

- Включи.

- Ты опять будешь плакать.

- Я постараюсь. Включи.

Алексей Петрович окончательно очнулся. И, скосив глаза, увидел поверх решетчатой спинки скамьи две склоненные друг к другу головы - одну в белой вязаной шапочке и другую - непокрытую и крупную, в ежике русых волос. Снова ударил звон. "Да это же кассета, песня", - догадался Алексей Петрович. Ударил звон, и парень с девушкой, накинув на плечи друг друга руки и еще теснее прижавшись, повели вместе с глубоким, грудным, красиво и сурово вопрошающим голосом повицы:

Бом, бом, бом - где ж вы, сыны русские?

Бом, бом, бом - почто забыли мать?

Бом, бом, бом - не вы ль под эту музыку

Бом, бом, бом - шли парадным шагом умирать?!

Девушка, склонившись, заплакала навзрыд. Парень выключил запись. Алексей Петрович, уже не таясь, смотрел в их сторону. Парень успокаивающе водил рукой по спине девушки и в оцепенении глядел куда-то прямо перед собой.

...Полгода потом Алексей Петрович будет искать эту песню, спрашивая в кругу, где могли ее знать, пока однажды вовсе не молодой человек, сверстник Алексея Петровича по возрасту, не расскажет ему о монахе Псково-Печерского монастыря Романе, который сложил и эту песню, а вместе с нею и многие другие для попечения о запущенной русской душе.