Жестокий спрос - Михаил Щукин

Люди, размахивающие шапками и что-то кричащие, исчезли с экрана, началось кино. Семен Анисимович поудобнее устроился на диване, посадил рядом с собой Светку и приготовился смотреть.

Григорий Фомич возвращался с охоты. Целый день месил лыжами снег и все зря, даже паршивенького зайца не подстрелил. Из-за поворота реки показался в наползающих сумерках свет фар.

«Хоть тут повезет, — обрадовался Григорий Фомич, направляя лыжи к дороге. — Хоть до дома добросят».

Из-за поворота выполз лесовоз и вдруг резко взял вправо. Там, пересекая машинную дорогу, проходила еще одна, санная, по которой возили на лошадях сено и другой раз проскакивали грузовики, потому что по ней до Касьяновки было намного ближе. Но дня два назад по саннику перестали ездить даже на лошадях — открылась промоина.

«Да он что, рехнулся!» — Григорий Фомич со всех ног кинулся к машине.

— Стой! Стой! Стой, кому говорят!

Но лучи фар скользнули мимо. Шофер его не видел и услышать из-за гула мотора тоже не мог. Лесовоз, помигивая красным глазком фонарика на полике, удалялся. Григорий Фомич, сбросив тяжелые охотничьи лыжи, бежал следом, кричал.

Вдруг раздался треск. Лесовоз, словно переломившись, нырнул передком в промоину. Бревно прицепа вздыбилось вверх, но под задними колесами, почти одновременно, лед с треском раздался, и они ухнули, выплеснув воду. Все скрылось в облаке белесого пара. Григорий Фомич испуганно остановился, но тут же еще быстрее кинулся к пролому, услышав, что у края кто-то тяжело барахтается. Это был шофер.

Он судорожно хватался руками за лед, мычал, выгибался, пытаясь выбраться из воды, а намокшая одежда и течение тянули его вниз. Григорий Фомич скинул ружье, отстегнул ремень и бросил его вперед.

— Лови! Держись крепче!

Но шофер его не слышал. Глубже уходил в воду. Шапка слетела с головы, крутнулась, исчезла подо льдом. Григорий Фомич на четвереньках подполз к самому краю пролома, успел ухватить шофера за волосы и потянул на себя. Чувствовал, как в намертво сжатой ладони что-то трещит. Шофер, а это был совсем молодой парень Колька Гуменников из бригады Семена Анисимовича, лежал без сознания, только мычал. Из глубоко разбитой щеки текла кровь. Одежду быстро схватило морозом. Раздумывать было некогда. Григорий Фомич взвалил Кольку себе на загорбок и двинулся, с трудом передвигая ноги, прямиком на Касьяновку. Он догадывался, куда и зачем ездил Колька. И еще страшно жалел, что на месте Кольки не оказался Семен Анисимович.

Еле дотащил свою тяжелую ношу до медпункта. Поднялся на крыльцо, открыл дверь, положил Кольку на кушетку в прихожей и сам тут же сел на пол. Даже стоять не было сил. Вокруг, стаскивая с Кольки замерзшую, твердую, как жесть, одежду, суетилась сторожиха. Скоро прибежала в валенках на босу ногу фельдшерица, следом за ней, заревев еще на крыльце, бестолково размахивая руками, ворвалась Колькина жена.

А Григорий Фомич по-прежнему сидел на полу, ни на кого не обращая внимания, и чуть не плакал. Не Кольку ему было жалко, а жалко было — он уже в это поверил, — что Корнешов и на этот раз выскочит из воды сухим.

Семен Анисимович, как только узнал о том, что случилось, оделся и ушел из дома, даже не сказав куда. Вернулся за полночь.

Машину утопили — дело нешуточное. В Касьяновку нагрянуло начальство из совхоза и человек из милиции. Сразу подступили с расспросами к Семену Анисимовичу.

Дело происходило в тесной конторке, где две железные печки были так натоплены, что впору брать веник и залезать на стол париться. Семен Анисимович скинул с себя полушубок, расстегнул воротник рубахи, но все равно тяжело отдыхивался и красное лицо было потным, как будто он, действительно, только что из бани. Взглянув на его лицо, на растерянные движения, можно было подумать, что человек очень расстроен и даже, может быть, болен, не зря же то и дело прикладывает ладонь к левой стороне груди.

Таким его все видели.

Но на самом деле он был не таким. На самом деле Семен Анисимович был холодно спокоен и думал быстро, решительно, стараясь не ошибиться. Он уже сделал все, что нужно, а вздохи и ахи предназначались посторонним, особенно незнакомому мужику из милиции с колючими, недоверчивыми глазами.

— Я тут, товарищи, конечно, виноват и вину свою спихивать ни на кого не собираюсь. Не обеспечил я контроля за машиной, на совесть шофера понадеялся, а он, видите, что делал — дрова возил продавать.

— А шофер, Николай Гуменников, говорит, что это вы его посылали? — вцепился в Семена Анисимовича колючими глазами мужик из милиции.

— Я? Ну уж, дорогой товарищ, от своих грехов не отказываюсь, но и чужие мне не нужны. Он теперь наговорит… только слушай.

— Гуменников показывает, что это может подтвердить вся, бригада.

— За людей я не буду толковать. Спросите у них, и пусть они вам скажут.

— А он дело говорит, — поддержал один из совхозных начальников. — Собрать их и спросить. Что тут неясного?

И в тот же вечер собрали бригаду. Как милицейский ни крутил, как ни вывертывал, десять мужиков, в один голос, твердили:

— Не было такого, чтобы Корнешов посылал дровами торговать. Сам Гуменников втихомолку ездил, а теперь свою вину хочет свалить.

Семен Анисимович слушал дружные одинаковые ответы и не жалел того времени, когда ночью обходил одного за другим своих рабочих. Вовремя догадался побеспокоиться.

Говорили, что милицейский ездил еще в алтайские деревни, выспрашивал, кто продавал дрова. Люди показали на Кольку. И шишки на суде тоже посыпались на него. Дали ему два года условно да еще деньги обязали платить за машину.

Колька, вернувшись из суда, выпил, схватил топор и побежал сводить счеты с Корнешовым. А тот, не будь дураком, пригласил председателя сельсовета и сидел с ним дома, закрыв веранду на крепкий крючок. Колька побуянил, перебил стекла, пытался взломать дверь. И снова поехал на суд. На этот раз уже не вернулся. Посадили его и там, в зоне, по слухам, зарезали. Характер у парня сильно уж горячий был.

После этого случая Григорий Фомич не то чтобы стал бояться, но опасался Корнешова. Даже когда был пьяный, не ругал его. Свяжись, а он тебя спровадит вслед за Колькой, кто будет троих ребятишек поднимать. Но в глубине души Семена Анисимовича он ненавидел по-прежнему, может быть, даже еще больше. И тайно надеялся, всегда надеялся, что жизнь, в конце концов, сама разберется с Семкой, поставит ему такую подножку, что он расшибется.

Но годы шли, а жизнь медлила, не подставляла Семену Анисимовичу никакой подножки. По-прежнему ловко и уверенно он пробирался по своей тропинке. Еще несколько раз менялись его должности, но всегда они оказывались нужными. Семен Анисимович не изменял своему правилу, выведенному еще в молодости, — чем больше людей получит от тебя недозволенного, тем в большей безопасности окажешься ты сам. И цепким взглядом ощупывал нынешнюю жизнь, убеждался, что все больше народу живет по такому правилу. Умнеет народишко, думал он, с удивлением замечая, что есть и такие, которые его давно обскакали. Но он им не завидовал. Ему хватало своего. Хватало денег, хватало благополучия в семье и в доме, хватало радости, когда он глядел на подрастающую дочь, хватало уверенности, что он спокойно и без волнений дотянет до того предела, который ему будет отмерен.

Ни Семен Анисимович, ни Григорий Фомич не замечали, что старятся. Они замечали только, как быстро растут и взрослеют их дети. Старшие у Григория Фомича подались в город и там осели. Младший, Иван, после армии остался дома, пошел шоферить в леспромхоз. Светка у Семена Анисимовича закончила в городе техникум по торговой части и вернулась в Касьяновку, товароведом в ОРС. Семен Анисимович, глядя на дочь, радовался. У Светки была его хватка, и скоро она стала понимать отца с полуслова. Не мог предположить только одного, что на дороге у нее встанет Иван Невзоров.

Когда, где успели они снюхаться, никто даже и не заметил. Месяца три походили в кино и на танцы, а вскоре огорошили своих родителей — решили пожениться.

Что в той, что в другой семье было немало долгих разговоров и даже скандалов, но Иван со Светкой упрямо стояли на своем. Светка, обычно послушная отцу, отрезала:

— Папа, люблю я его. И все. Хоть голову сверни.

Семен Анисимович помял, что дочь не переубедить. А потом, внимательно присмотревшись к работящему, немногословному Ивану, пришел к выводу — а какого еще искать? Цены парню не будет, если прибрать к рукам.

В конце лета сыграли свадьбу. Так нежданно-негаданно Григорий Фомич и Семен Анисимович стали сватами. Деваться им было некуда, и оба сделали вид, что вполне уважительно относятся друг к другу.

И вот страшная ночь с дождем, с громом, с нерасслышанным выстрелом из двустволки шестнадцатого калибра.