Красота - Олег Буткевич

Прекрасное, но Гегелю, выступает как своеобразная форма самопознания абсолютного духа, в своем инобытии включающего и всю существующую объективность. Иначе говоря, прекрасное, как и истина, предстает перед нами как познанность, и различие между ними сводится не к предмету познания, но к форме познания.

К этой глубокой, несмотря на вложенное в нее автором идеалистическое содержание, мысли нам еще предстоит вернуться.

Теперь же попробуем проследить, куда все-таки ведут поиски особого, специфически «человеческого» (вне человека) предмета эстетического отражения. Надо прямо сказать, что перспектива, отмывающаяся в этом направлении, не представляете* обнадеживающей.

Как мы помним, существенное своеобразие красоты, воспринимаемой эстетическим чувством, заключается в ее непознаваемости научно-логическим путем. Во избежание возможных неясностей уточним это обстоятельство. Как объективное явление, зафиксированное каким-либо способом научного анализа, красота за все то время, которое человечество интересуется данной проблемой, ни разу не была ни вычислена, ни измерена. Более того, объективный анализ, как отмечалось выше, со всей определенностью во всех случаях показывает, что, кроме качеств физических, химических, биологических и т. п., никаких специально эстетических качеств в конкретных предметах и явлениях, вызывающих ощущение красоты, не присутствует. Точно так же и теоретический анализ конкретных явлений не дает основании для констатации и выделения особых, именно эстетических качеств. Правда, иногда приходится сталкиваться с мнением, будто та или иная общая эстетическая концепция сама по себе уже есть достаточное логическое обоснование объективно существующей красоты. Такие суждения основаны на явном недоразумении.

Логическое исследование чего бы то ни было только тогда может считаться хоть сколько-нибудь достоверным, когда это исследование способно принести реальные плоды, то есть когда, опираясь на его выводы, можно выделить и проанализировать те или иные конкретные явления исследуемого. (Выше говорилось, например, о принципиальной возможности исследования конкретной стоимости данного, конкретного товара.) Пока выдвинутая концепция не подтверждена подобным конкретным исследованием (не говоря уж о проверке практикой), она остается лишь гипотезой самого общего порядка.

Согласиться, что наличие теорий существования объективно прекрасного есть уже логическое подтверждение его реальности, все равно, что утверждать, будто существование теологических теорий само по себе доказывает объективность бытия божьего. Ведь в обоих случаях нашему вниманию предлагается «свободная» игра ума, не подтвержденная наличием исследованных фактов, хотя и приведенная подчас в более или менее стройную логическую систему. Причем сходство ситуаций здесь заключается еще и в том, что большинство эстетических теорий, как и теологических учений, обосновывая реальность своего предмета, в то же время констатируют его непознаваемость средствами объективного исследования.

Остается еще один пункт, иногда вызывающий разногласия в вопросе о логической познаваемости объективно прекрасного. Имеются в виду те эмпирически найденные формальные правила, которым следуют художники, музыканты, поэты и соблюдение которых помогает им создавать красивые произведения. Поэтические размеры, законы музыкальной гармонии, дополнительные цвета, античные каноны, золотое сечение — подчас приходится слышать, что это, дескать, пусть немногие, но теоретически осмысленные законы объективно прекрасного.

Это мнение также основано на недоразумении. Названные правила отнюдь не являются логической формулой познанной красоты. Они есть лишь обобщение практического опыта создания необходимых условий художественного творчества, существенную роль в котором играет эстетическое чувство, как говорилось выше, — единственный инструмент восприятия прекрасного. Само по себе усвоение, скажем, правила золотого сечения или шкалы дополнительных цветов еще не гарантирует создания прекрасного произведения. Будь иначе, каждый человек, выучив сии немногие правила, стал бы великим художником.

«Следуя таким правилам и указаниям, можно создать лишь нечто формально правильное и механическое. Ибо только механическое носит такой внешний характер, что для усвоения его нашим представлением и практического осуществления нужна лишь бессодержательная волевая деятельность и сноровка и не требуется ничего конкретного, ничего такого, чему не могли бы научить общие правила» 34.

В одной из научно-фантастических повестей рассказывается, как во время межгалактического рейса счетно-вычислительной машине, способной решать самые сложные задачи, дали задание найти логическую формулу красоты. Для этой цели в ее приемное устройство были введены все художественно-эстетические правила и каноны, все соответственным образом обработанные формальные параметры высочайших творений искусств, начиная с древнейших времен и кончая последними эпохами межзвездных цивилизаций. В молчании толпились вокруг машины ученые, стосковавшиеся по земной красоте. Могучий электронный мозг принялся за обработку колоссальной информации о прекрасном. Прошли долгие минуты. Вспыхнули сигнальные лампочки. И с тихим шелестом на приемный столик упал белый квадрат... Он был пуст.

В этой фантазии есть несомненная истина. Самое строгое, скрупулезное и всестороннее следование формальным правилам при отсутствии художественной одаренности ничего, кроме пустого места — в смысле познания красоты, — дать не может...

Убедившись еще раз, что непознаваемость прекрасного логическим путем вовсе не является иллюзией и что ничто в этом вопросе не изменилось с тех отдаленных времен, когда это было впервые замечено, представим себе, что же означает попытка найти особый объективно-эстетический «человеческий» предмет нашего субъективного эстетического отношения. Подчеркнем еще раз, что такой предмет должен быть определен не с внешней стороны как объект произвольного, ничем не вызванного отношения, но с точки зрения внутренней, собственной специфики именно эстетического предмета, необходимо вызывающего к себе эстетическое отношение.

Если отвлечься от гипнотизирующей неистовости страстей, в свое время нагнетенных вокруг выяснения характера объективности такого предмета (природной или общественной), можно увидеть, что как с чисто формальной стороны, так и по своей сути попытки найти особый объективно-эстетический «человеческий» предмет не могут быть плодотворными. Несостоятельность таких поисков предопределяется уже неизбежностью возникновения порочного тавтологического круга. В самом деле. Поскольку единственным индикатором и мерилом непознаваемого логически эстетического предмета является субъективное эстетическое чувство, постольку и определить характер этого предмета как «эстетического» можно только через характеристику эстетического чувства. Иных определений быть не может, ибо иначе этот предмет объективно никак не проявляется. Но, с другой стороны, субъективное эстетическое переживание, согласно классической материалистической схеме, не может возникнуть, не будучи вызвано объективным эстетическим предметом.

Приведя к простейшему виду это нехитрое уравнение с двумя неизвестными, получаем: эстетический предмет — тот предмет, который вызывает эстетическое чувство; а эстетическое чувство — это такое чувство, которое вызывается эстетическим предметом. В натуре это выглядит следующим образом: «С точки зрения современной эстетической науки те явления и предметы действительности, те способности человека характеризуются как эстетические, которые так или иначе включены в особое, специфическое отношение человека к действительности — эстетическое отношение»35. А что такое «эстетическое отношение»? «Эстетическое отношение не существует без особого рода переживаний человека. Что же такое эстетическое переживание? Оно есть субъективное отражение объективных эстетических свойств явлений действительности» 36.

Подчеркиваем: этот порочный круг не есть следствие небрежности мысли. Он возникает неизбежно, ибо пара — объективно-эстетический предмет и эстетический субъект — действительно не имеет других определений, кроме как друг через друга. Отсюда-то как раз с абсолютной необходимостью и возникает отмеченный выше у многих авторов и действительно единственно возможный способ определения объективно-эстетического как «объективно-человеческого» вне человека, то есть как вынесенного во вне и объективированного общественно-человеческого и эмоционального субъективного содержания эстетической оценки. И если мы сталкиваемся здесь иногда с определениями, не грешащими явной тавтологией, то это лишь потому, что тот или иной автор, декларируя объективно-эстетический предмет, просто не утруждает себя каким бы то ни было его анализом: «[...] Эстетическое есть и наше представление и предмет нашего представления. То, что мы переживаем субъективно, как эстетическое наслаждение, есть состояние, порожденное взаимодействием чувства и предмета. Это лишний раз доказывает, что эстетическое чувство, как и любое другое, — предметно» 37. Вот и вся теория.