Зло - Семен Подъячев

— Батюшки, — закричала она, — отморозил. Где это ты?.. Как? А где рукавицы-то?

— Потерял ли, украли ли — не помню, — сказал он, — выпимши был… уснул дорогой… проснулся, глядь — вот!

Он застонал и взглянул на жену

— Глядь — вот! — повторил он.

— Догулялся! — заговорила она и заплакала. — Что, батюшка, догулялся?.. Бог-то наказал… Говорила накажет тебя господь за меня… вот и наказал… Что теперича делать-то, а? Куды ты без руки-то годен? Господи, царица небесная, да что ж это за напасть за такая на мою голову?.. Больно тебе?.. Владание-то есь в них, в пальцах-то?..

— Нету… нет… на вот гляди — кочерыжки…

— О, господи! Что ж теперича… Давай маслицем от бога из лампадки потру… не отойдут ли?

— Водочки бы мне, — стуча зубами, произнес Левон: — Выпил бы… потер бы их… може, отошли бы… Смерть!..

— Догулялся!.. Где жа водочка теперича?

— У Юдихи… чай, есь…

— Не даст без денег-то… Привез денег-то, а? Ах ты, гулена!.. Сичас сбегаю… попытаю…

Левон молчал и трясся всем телом, стуча зубами.

— Може, даст, — жалобно сказал он, — сходи… так и так мол… вот какой, мол, грех… попроси… Христа ради!

— О, господи Суси! Царица небесная, матушка! — мечась по избе и ища шубенку, твердила с плачем перепуганная Агафья. — Вот наказанье-то господнее… Говорила: накажет господь — вот и наказал… Кому вот ты теперь, окромя жены, нужен-то, а? Кому, а? О, господи батюшка, подохнуть бы уж мне, что ли… один бы конец!..

XVI

Рано утром, когда только что стала заниматься заря, она повезла его в больницу.

Чернобородый, высокий, красивый, в очках доктор молча посмотрел на руку, пощупал и, вскинув глаза на Левона, как-то весело точно это доставляло ему большое удовольствие, сказал:

— Ло-о-вко… гм! Где это ты, милый друг, ухитрился?.. Небось, «выпимши»?

— Да уж известно, барин хороший, не чвирезвый, — ответила за мужа Агафья. — Из городу ехал… уснул в дровнишках… рукавиц-то не было… потерял, ишь, пьяный-то… Правая-то вот рука ничего, цела осталась, спас господь… под боком она у него была… на ней лежал, а эта-то наружи, ну и прихватило…

— Так, так, та-а-а-ак! — повторил доктор, слушая ее. — Та-а-а-ак!.. Наружи… гм! Ну, милый друг, — обратился он опять к Левону, — придется тебе у нас остаться… погостить… а? Хочешь?

— Да уж как ваша милость.

— Сделайте божеску милость, — вступилась Агафья, — не оставьте!..

— Ла-а-дно… оставайся… Марья Вениаминовна, — обратился он к сидевшей за столом хорошенькой, с чолкой на лбу барышне, — запишите… Ты откуда?

— Не дальние мы… Из Овражков.

— Ну, ладно. Так, значит, остаешься?

— Остаюсь.

— Эй, Устин, сведи вот его!.. Койку ему… белье… все, одним словом… Я приду скоро, — сказал он явившемуся из другой комнаты служащему.

— А ванныю готовить? — спросил служащий, глядя исподлобья усталыми и злыми глазами на Левона.

— Нет, «ванныю» не готовить, — сказал доктор. — Веди… Эй, кто там следующий?.. Марья Вапилова!.. Марья Вапилова! — громко крикнул он. — Пожалуйста!..

В приемную вошла баба.

Левона повели наверх, где были «палаты»…

XVII

Через неделю, в воскресенье, Агафья пришла навестить его.

Лежал он в большой, с высоким потолком, белыми стенами с одним, выходившим на южную сторону, большим «итальянским» окном, мужской палате.

Все койки в этой палате были заняты больными, и в ней, несмотря на сравнительный простор, было душно и жарко.

Левон лежал около двери в углу, и ему была видна вся палата, с находившимися в ней больными, и видно было в коридор, как там ходили няньки и как там же у насупротив двери висевших часов двигается безостановочно-часто маятник и как лениво, нехотя ползут стрелки, показывая время…

Рука у него была забинтована и висела на подвязке.

Каждый день поутру он ходил на перевязку. Доктор каждый раз внимательно осматривал пальцы, мазал их чем-то и, как казалось Левону, чего-то все поджидал.

— Ничего, милый друг, — весело говорил он ему, — вылечим!.. Косить будешь и водочку, может, бог даст, пить бросишь…. а?.. Так что ли?.. Али нет?.. Буду, мол, есть мякину, а вино пить не кину… А ты не робей… то ли бывает!.. Ешь больше… аппетит-то есть?..

— Ем, слава богу… тоска вот только… скука одолела…

— Тоска… гм! Пройдет… а ты не тоскуй… Это у тебя от водки тоска… Погоди, я тебя угощу одной штучкой — и тоска пройдет, и спать будешь…

Агафья пришла во время обеда и, оглядываясь и робея, села к мужу, на край койки.

— Ну, что… как тутатко? — спросила она. — Что рука-то?.. Заживает, аль нет?

— Заживает! — усмехнулся Левон, — больно скоро…

— А прикладывают к ней что, аль нет?

— Мажут чем-то…

— Отрежут! — вступился вдруг в их разговор сидевший рядом на койке, только что пообедавший, черный, похожий на цыгана мужик. — Отмахнут… вот погоди, дай только хорошенько наядрить… Здешний доктор мастак на это… любитель! Ему только бы, сукину сыну, кобыл драть… первое у него удовольствие! Зарезать человека ему, что стакан водки выпить… чик — и готово! А ты как хошь вертись апосля… Ему что?.. Ему, знамо, наплевать… не больно… ветер-то взад… живорез… ни в бога, ни в чорта не верит… Ничего не боится…

— Чернеть стали пальцы-то, — грустно сказал Левон.

— Все?! — с ужасом спросила Агафья.

— Нет, не все… вот эти только…

— Ну, вот, — вступился опять мужик, — их и отмахнет… Дай только, говорю, наядрить им хорошенько… Уж это будьте спокойны и к маменьке не ходите… Быть тебе, Левон, без пальцев… оставит одну культяпку… приходи, кума, любоваться…

— Ну как ты тамотко, дома-то? — спросил Левон, не глядя на жену. — Спирька-то как?..

— Ничего… слава богу… об тебе вспоминает все… «Где, тятька, — говорит, — скоро ли придет?» Скучает шибко…

Она вдруг заплакала и, утирая рукой слезы, добавила:

— Наделал делов… господи…

— Скотина-то как? — опять, помолчав, спросил Левон.

— Ничего… теленок вот только мытится, что ли, — не пойму… пойло пьет плохо…

— Продала бы ты его поскорей от греха.

— Дают-то больно дешево…. Был надысь Елкин, Иван Емельяныч, давал три с четвертью, а я пять прошу.

— Отдавала бы…

Они замолчали, не зная, что говорить, и обоим им было как-то неловко, как будто чего-то совестно.

— А я вот тебе лепешек испекла, — сказала Агафья, доставая из-за пазухи узелок, — с творогом… ты, я знаю, любишь… Может, поешь домашних-то?..

— Сыт я, — сказал Левон. — Напрасно… харчи здесь хорошие… Кусок-то в глотку не идет… тоска… смерть… хочь в удаву полезай… ночи не сплю…

— Думаешь все, небось, — потупившись, вымолвила Агафья, — бросил бы ты это… пора уж…

Левон промолчал.

— К доктору нешто мне зайтить, — сказала она, — узнать у него?.. Что скажет, а? Можно? Не заругает?

— Что ж, сходи.

Они опять замолчали, и опять им стало неловко.

— Ну, прощай, — сказала, вставая, Агафья, — пойду я полегоньку… Спирька-то тамотко один с бабушкой, с Дарьей… Приду опять скоро… Не надо ль тебе чего — принесу… табак-то есь ли?..

— Есь… ничего не надо… Вот только Спирьку приведи с собой… заложь лошадь — приезжай… Чего тебе пешком-то трепаться?.. Любишь ты пешком-то… вот и тогда…

Он вдруг спохватился, замолчал и, нагнувшись, поправил на ноге чулок.

— К доктору-то зайдешь? — спросил он.

— А где мне яго сыскать-то?

— Спроси таматко внизу… укажут…

— Прощай!.. пойду я…

— С богом, — ответил Левон, не глядя на нее…

Она спустилась по лестнице вниз и, узнав, где доктор, прошла к нему.

— Ты что? — спросил доктор и сейчас же, узнав ее, воскликнул: — А, это ты… насчет, небось мужа? Ничего… поправим… не бойся… пустяки… работник у тебя будет!

— А как, барин хороший, — робко спросила она, — пальцы-то целы будут?

— Пальцы-то?.. гм! Пальцы-то? — повторил он, глядя на нее поверх очков. — Придется ему, любезная, три пальчика отнять…

— Отнять? — перепросила Агафья.

Доктор пожал плечами.

— Ничего не поделаешь, — сказал он. — Вот эти пальцы, — показал он на своей руке какие. — Два по сих пор напрочь, а этот — по сих… Два, значит, с половиной останутся… Работать можно!

— А долго они не заживут-то?

Доктор опять пожал плечами.

— А уж этого, матушка, не знаю… как дело пойдет… Не скоро все-таки.

Агафья заплакала.

— Да уж плачь, не плачь, — поморщившись, сказал доктор, — ничего не поделаешь. Много детей-то у тебя?

— Нету… один только.

— Ну, ничего, не горюй… Вот кабы правую руку да совсем напрочь пришлось отмахнуть, ну, тогда, действительно, а это не велика беда, работать может, да и наука ему: пить, глядишь, перестанет.

— Где, чай, перестанет? Не перестанет! Дай-то, царица небесная, матушка!

— Перестанет! — успокоительно сказал добродушный и веселый доктор. — Ступай с богом… приходи, проведывай его почаще — ему веселей. — И когда Агафья, поклонившись ему чуть ли не до земли, вышла за дверь, сказал, обращаясь к сидевшей за столом и что-то писавшей на листках хорошенькой барышне: — Скверная у него штука… долго проваляется мужик… Эх-хе, хе, — добавил он, закуривая папироску. — Мать российская держава, силы много, толку мало белому царю!..