Народная Русь - Аполлон Коринфский

Не всякая земля — на гречиху спора… «Не равна гречиха, не равна и земля!» — говорит народное слово. «Не верь гречихе на цвету, верь в — закрому!», — приговаривает оно, указывая на то, что греча — самый зябкий хлеб, почему и сеется позднее всех других. Ненадежен этот хлеб: «Холь гречиху до посева да сохни до покоса!». По сельской примете: «Гречиха плоха — овсу пороет!», «Гречиху сей, когда рожь хороша!» (по иному разносказу: «когда трава хороша»). «Сей гречиху или за неделю до Акулин (смотря по местности и погоде), или спустя неделю после Акулин!» (день св. Акулины-«гречишницы» — 13-е июня), — приговаривает умудренная хозяйственным опытом деревня: «Не ровна гречиха, не ровна и земля: в иную и воз бросишь, да после зерна не соберешь!», «Осударыня-гречиха ходит боярыней, а как хватит морозу, веди на калечий двор!»

В старину бывал у благочестивых хозяев на Акулину-гречишницу корм нищей братии: варилась «мирская каша» — для всех живущих Христовым именем на крещеном миру. Благодарили убогие гости хлебосольных хозяев особым причетом, «Спасибо вам, хозяин с хозяюшкой, с малыми детками и со всем честным родом — на хлебе, на соли, на богатой каше!» причитали они: «Уроди, Боже, вам, православным, гречи без счету! Без хлеба, да и без каши — ни во что и труды наши!»

Гречневая каша с незапамятной поры стародавней слывет за любимую еду русского народа: не гнушаются ею даже в богатых хоромах, а не только в бедной хате. Ходит в народе о гречихе старая сказка, повествующая о том, как впервые попала греча на Святую Русь. «За синими морями, за крутыми горами жил-был царь с царицей», — начинает эта сказка свою певучую, изукрашенную цветами слова речь и продолжает: «На старость послал им Господь на утешение единое детище, дочь красоты несказынныя… Возрадовались царь с царицей и не знают от радости, какое имя дать дочери, как ее прикликати: какое имечко ни вспомнится им, есть оно и в других семьях — то у боярской дочери, то у княжеской, то у посадского мужика в семье»… Порешили царь с царицей снарядить посла, идти ему всех встречных-поперечных опрашивать об имени, чтобы дать его красавице царевне. Попалась послу старуха старая: на вопрос посла отвечала седая, что зовут ее «Крупеничкою». Не верит боярин, никогда не слыхивал он такого имечка; но когда стала клясться-божиться старая, взял в толк посланец царский, что за таким-то неслыханным именем и послали его на поиски. Отпустил он старуху — «в Киев-град Богу молиться, а на отпуске наделял золотой казной». Вернулся посол к царю с царицею, поведал им обо всем, и нарекли они новорожденное свое детище «Крупеничкою»… Выросла-повыросла царевна, надумали отец с матерью замуж ее отдавать, послали по всем царствам-королевствам искать себе зятя. Вдруг — ни думано, ни гадано — подымалась орда бесерменская. Не посчастливилось царю в войне с ордой, положил он со всеми князьями-боярами на кровавом поле свою голову. Полонила орда все царство, и досталась царевна во полон злому татарину. Три года томилась красавица в тяжкой неволе; на четвертый шла-прошла старуха-старая через Золотую Орду из Киева, — увидела полоняночку, увидав — пожалела да и оборотила царскую дочь «в гречневое зернышко»; спрятала его в свою калиту да и пошла на Святую Русь. Идет старая, а царевна ей: «Спасла меня от работы великия, от неволи тяжкие сослужи еще службу последнюю: как придешь на Святую Русь, на широки поля привольные, схорони меня в землю!» Просьба царевны была исполнена, но — как схоронила старуха гречневое зернышко, — «и учало то зернышко в рост идти, и выросла из того зернышка греча, о семидесяти семи зернах. Повеяли ветры со всех со четырех сторон, разнесли те семьдесят семь зерен на семьдесят семь полей. С той поры, заканчивается сказка, — на Святой Руси расплодилась греча…»

Дает мужику подспорье и просо пшенной (белою) кашей. Но эта каша — не чета гречневой, не так плотно ложится. По народным пословицам: «Пшенная кашка — ребячья!» «Просо реденько, так и каша жиденька!», «Просо ветру не боится, а морозу кланяется».

Любимая снедь деревенских едоков гречневая каша, но и горох недолго застоится перед ними на столе в чашке: «Горох да репа — мужицкому брюху крепа!» — говорится в народе. Немало цветистых присловий сказалось-сложилось об этом кудреватом растении. «Кабы на горох не мороз, он бы и тын перерос!», «Не смейся, горох, не лучше бобов: размокнешь, надуешься, лопнешь!», «Наш горох никому ни ворог!», «Завидна девка в доме да горох в поле: кто ни пройдет, ущипнет!», «Девку в доме, да горох в поле не уберечь!» Каждое присловье в свой цвет окрашено. Есть и такие смешливые, как: «И за морем горох не под печью сеют!», «Лежебок шилом горох хлебает, да и то отряхивает!», «С твоим умом только в горохе сидеть!» Если хотят сказать о чем-нибудь стародавнем, то выражаются так: «Это было тогда, когда царь Горох с грибами воевал!» Ходят по светлорусскому простору и такие изречения: «К тебе слово — что в стену горох!», «С ним говорить — горох в стену лепить!» Старые сельские хозяева советуют сеять горох в первые дни новолуния и не сеять — при ветре с полуночи. Если при этом (северном) ветре сеять, так, по уверению их, будет горох редок, при западном и юго-западном — мелок-червив.

Загадок о горохе немало. Вот одна из более живучих: «Малы малышки катали катышки, сквозь землю прошли — синю матку нашли; синяя, синяя да и вишневая!»… «Хороши пирожки-гороховички, да я не едал, а от дедушки слыхал; а дедушка видал, как мужик на рынке едал!» — посмеивается деревня, сидя на ржаном хлебце-батюшке да на холодной ключевой водице-матушке. «Сею, сею бел горох: уродися, мой горох, и крупен, и бел, и сам тридесят — старым бабам в потеху, молодым ребятам на веселье!» — приговаривают тороватые краснословы.

Овес кормит не только лошадь, но и мужика и всю его семью: намолотит мужик овсеца, свезет на базар — продаст, привезет домой денег на подати, на расходы домашние, на хозяйственные. «Не лошадь везет, овес едет!», «Не гладь лошадь рукой, гладь овсом!», «Сеном лошадь требушину набивает, от овса (у ней) рубашка (к телу) закладывается!» — замечает деревенская забота о лошади — крестьянской помощнице. Овес любит, чтобы его сеяли «хоть в воду, да в пору». Сеять его умудренные годами хозяева советуют лишь тогда, когда босая нога на пашне не зябнет, или — когда березовый лист станет распускаться (симбирская примета). Овес неприхотлив: он, по народному слову, и сквозь лапоть прорастет. «На кургане на варгане стоит курочка с серьгами», — загадывается загадка об овсе. Из овса готовят бабы-хозяйки лакомые снеди — толокно да кисель овсяные, напекают иногда и овсяных блинов (постных). «Не подбивай клин под овсяный блин: поджарится, сам свалится!» — говорят охочие до прибауток люди: «Хорош овсяный кисель, ребята едят да похваливают!», «Толокно — и сладко, и споро, и скоро: замеси да прямо и в рот понеси!»

Исстари славился народ русский своим хлебосольством; славится он этим неотъемлемым качеством и в наши дни: любит честных гостей — и званых, и незваных — угощать, с добрыми соседями хлеб-соль водить. «От хлеба-соли не отказываются!», «Хлеб-соль кушай, а добрых людей слушай!», «Без соли, без хлеба — плохая еда!», «Хлеб-соль платежом красна!», «Боронись хлебом-солью!», «Кинь хлеб-соль позади, очутится впереди!» В таких словах и многих им подобных отражается широкая и глубокая — при всей своей простоте — душа пахаря-народа. Твердо памятует он, что «хлеб хлебу — брат», но знает и завет дедов-прадедов, гласящий, что: «Хорош тот, кто поит да кормит, а и тот не худ, кто старую хлеб-соль помнит».

III

Небесный мир

«С той стороны, с-под восточныя, выставала туча темная, грозная; из той из тучи темныя, грозныя выпадала Книга Голубиная. Ко славному кресту животворящему, ко этой Книге Голубиныя соезжалось сорок царей и царевичей, собиралось сорок королей и королевичей, много бояр со боярами. Из них было пять царей набольших: был Исай царь, Василей царь, Володумир царь Володумирович, был премудрой царь Давыд Евсеевич»… Такова запевка к старшему (мировому) стиху духовному, сложившемуся в стародавние годы в сердце народной Руси и — в десятках разносказов — распеваемому, начиная от студеного архангельского поморья и кончая степями южнорусскими. На этом стихе зиждятся устои вековечной народной премудрости, отвечающей пытливому духу могучего народа, сложившего свой сказ о миросозидании.

Упала с неба, вышла из тучи, Книга Голубиная — «Божественская книга Евангельская»… Дивятся все собравшиеся «ко кресту животворящему», диву дались все «сорок царей, все царевичей, сорок князьев все князевичей, сорок попов, сорок дьяконов, много народу, людей мелкиих, христиан православныих. Никто (из них) ко книге не приступится, никто к Божьей ни пришатнется»… Много ли, мало ли времени прошло-минуло, — в стихе сказа нет… Но вот — расступились собравшиеся, «приходил ко книге премудрой царь, перемудрой царь Давыд Евсеевич, до Божьей до книги он доступается, перед ним книга разгибается, все Божественное писание объявляется»… Увидел это Володимир царь, в котором нетрудно узнать Владимира Красно-Солнышко, князя стольнокиевского, — подступает он к мудрейшему из собравшихся, держит свою речь к нему: