Кайф - Владимир Рекшан

Летом тогда рок-н-ролльщики обычно отдыхали, словно хоккеисты перед сезоном, но лето кончилось. Похудевший от инфекции до комплекции стандартного кайфовальщика, я довольно быстро наел спортивные килограммы и более на дудочке не сверещал.

Еще недавно впереди ожидала вся жизнь. Теперь за спиной уже дымились первые руины.

К семьдесят второму году ленинградские рок-н-ролльщики и кайфовальщики освоили хард-роковые вершины Лед Цеппелин и Дип Пепл. Тогда эти снеговые-штормовые покорялись упрямыми и немногими, ждавшими от рока уж вовсе неистового кайфа - это теперь там проложены комфортабельные шоссейки, по которым на туравтобусах катают Земляне чубатых пэтэушников.

Партизанский имидж Санкт-Петербурга времен Лемеговых с его полуимпровизационным и сатанинским началом и ритм-блюзовым плюс хард-роковым драйвом и со светлыми проблесками слюнявой лирики уступил место жесткой конструкции продуманных аранжировок и коллективному договору сценической дисциплины. Если Лемеговы были мягки, даже застенчивы, что и подталкивало их порой к стакану, то Коля Корзинин оказался равно талантлив, как и непредсказуем. Что меня поразило - однажды, еще в Славянах, на одном из сейшенов Арсентьева он в паузе между композициями заявил в микрофон из-за барабанов:

- Сейчас я спою для друзей и жены. Остальные могут валить из зала.

Его, в общем-то, освистали, но он только озлился, и только небрежнее, алогичнее, с запаздыванием, заканчивал брейками такты. Так он и выработал манеру - неповторимую, узнаваемую и очень экономную. Внутренне, мне теперь кажется, Коля всегда не доверял залу, был даже враждебен ему, и если все-таки достиг популярности, то лишь потому, что толпе кайфовальщиков ничего не оставалось, как полюбить человека, плевавшего на них: плевать на зал - это высший кайф. Элис Купер тоже плевал, но уже в прямом смысле, блевал и даже бросал в зал живого удава...

Осенью семьдесят второго года Санкт-Петербург много выступал, поставив целью улучшить звучание до полупрофессионального. Когда-то мы с Летающим суставом купили у промышленных несунов восемь качественных динамиков 4-А-32 по тридцать пять рублей за штуку и тем создали некое промышленное накопление. Но лучше б и не начинать. Тут только начни. Можно всю жизнь улучшать и улучшать, и все одно не улучшишь до абсолютной лучшести, так и не поняв в ошибочном начале, что музыка, если есть, она в тебе. И хороша она или нет - зависит от того, хорош или плох ты. И что ты сам абсолют, и шкала отсчета в тебе, а посредники диффузоров, ламп и прочих ухищрений - это Сцилла и Харибда, и между ними доулучшала звучание до бездарности не одна сотня талантов.

Сейчас, в середине 80-х, гитара электрическая, соответствующая уровню и на которой не стыдно я не в лом концертировать отечественному еврокласса рок-артисту (а такие есть), стоит у перекупщиков где-то под три тысячи рубликов. К такой гитаре положено иметь флэйнджер, бустер, квакер и еще сколько-то примочек, придающих звуку характер. Итого: плюс еще несколько сотен. Если рок-артисту вздумается петь и в пении он также желает соответствовать евроклассу, то он должен истратить сотен пять или семь на евромикрофон типа Маршалл. Но еврогитара и евромикрофон через что-то усиливаются и это что-то Динаккорд или Пи вэй и это что-то стоит еще тысячи и тысячи. Да клавиши, да компьютер-драм, да то да се. Отечественная группа еврокласса стоит, как небольшой эсминец. Звук у нее, как у небольшого истребителя. Собирает она на свои идиотические маевки по несколько тысяч юных лоботрясов (умножим хотя бы на три и получим кассу концерта), но ставка рок-артиста еврокласса за концерт рублей пятнадцать, а бывает и меньше. При выступлении на стадионе она удваивается, но все одно надо концертировать две жизни, чтобы накопить эти тысячи. Есть, однако, нынче выход. Если ты действительно рок-артист еврокласса или в тебе такого увидели, то тебя пригласят, тебя обласкают, тебя арендуют. Есть теперь рок-папы. Папа - это тот, кто выкатывает рок-группе аппарат, и часто рок-папы на афише фигурируют художественными руководителями. За те пятьдесят или сто тысяч это не так уж и много. В Ленинграде рок-пап практически нет, поскольку Ленинград - город не очень богатых людей, и здесь такую сумму не так просто украсть. Есть, правда, один, дает интервью как руководитель популярного в пригородах рок-ансамбля. Сей художественник сколотил капиталец, спекулируя инструментами и аппаратурой, иногда и просто обманывая доверчивых артистов. Бас-гитарист Червоных гитар рассказывал мне, что знает нашего художественника, что наш художественник кинул барабанщика из рок-группы Чеслава Немена на полторы тысячи рублей и что он, поляк, хочет продать художественнику за это самопальный Стратакастер-бас с нестроящим грифом.

Дипломатическо-дирижерские семьи также поставляют на рок-н-ролльный небосвод рок-пап, но это уже московские дела.

Те есть столь пространной жалобой я хочу сказать, что в начале семидесятых еще не было ни пап, ни дядьев, была какое-то время у Петербурга рок-мама - взрослая, небогатая женщина. Одним словом, соединив имевшееся у Петербурга до инфекционного гепатита с тем, что прибыло после, мы получили полный комплект некачественной, хотя и громкой по тем временам, аппаратуры. В лице Вити Ковалева Петербург получил серьезное подкрепление. Это теперь проф-рок-артистов обихаживают инженеры звука, инженеры света, разные мастерские и спекулянты. Тогда приходилось все делать самим, и представьте себе, что мог напаять гуманитарный состав Петербурга времен Лемеговых. Витя Ковалев, мастеровой, рабочий телеателье, привел в относительный порядок некачественный наш аппарат и, кроме того, значительно укрепил классовый состав Петербурга. Никита Лызлов заканчивал химический факультет Университета и тоже был поближе к технике.

За гуманитарную часть деятельности отвечали мы с Колей и к осени семьдесят второго, внутренне соревнуясь, сочинили несколько новых боевиков, которые и отрепетировали и представили рок-н-ролльщикам и кайфовальщикам.

Однажды полузнакомец подбросил листки со стихами, попросив прославить, и листки эти вдруг попались на глаза. Часть стихов, как выяснилось позднее, оказалась украденной у Аполлинера, а на один неожиданно сочинилось. Текст, правда, пришлось править и переписывать, остались от него рожки да ножки, но на одной строке я тем не менее прокололся. Назвал композицию Лень и начинал ее четырехтактовым заковыристым рифом, повторявшимся два раза с напором, а после возникал минор, точнее до-минор, и начинались минорные слова:

- Издалека приходит день, приходит день, сменяя утро...

Объявив время и место действия, во второй уже нахрапистой части композиции я утверждал, что:

- И так всю жизнь, так каждый день все изменить мешает лень!

Третья часть композиции в мягко рокочущем квадрате до-мажора объявляла:

- Я этим городом дышу, - и далее строчка, всегда вызывавшая овации кайфовальщиков и довольные усмешки рок-н-ролльщиков и мое недоумение по поводу ее странного успеха: - ...курю с травою папиросы.

Строчка эта - одна из немногих, уцелевших из первоисточника полузнакомца. Я же тогда не курил вовсе, редко когда мог позволить себе пригубить с Лемеговыми, сохраняя надежду на олимпийскую славу. Я знал, конечно, что анаша называется травой, и знал, что кое-кто из рок-н-ролльщиков ее курит, а кайфовальщики, кажется, курят вовсю. Но это было абстрактное знание - Лемеговы в смысле кайфа оставались славянофилами и трава в тексте полузнакомца связывалась у меня просто с плохими папиросами табаком наполовину с травой.

Но получалось - я символ эскапизма, этакий прокламатор психоделии, пыха, улета. По поводу кайфов тогда позиции у меня не имелось вовсе, но иногда, особенно после того, как Лемеговы срывали концерт или репетицию своей приязнью к португальским винам, иногда я устраивая Лемеговым скандал и выгоняя их вместе с собутыльниками. Но - трава? Сообразив, я заменил с травою на с тобою. Это вызвало интересную реакцию: начинался рокочущий до-мажор, пелся текст, но все равно зал взрывался криками, как бы понимая да, зажимают рот артистам, не дают свободы в искусстве. Меня никто не зажимал, но за ошибки или глупость в искусстве приходится платить.

Николай предложил для концертирования несколько отличных сочинений: Позволь, Хвала воде, Санкт-Петербург No 2. Негуманитарный Никита разродился текстом, а Николай' приложил музыку и получился еще один номер - Спеши к восходу.

- После долгой ночи, после долгих лет - будет утра сладость, будет солнца свет!

Так пелось в припеве, и всем нравилось. С восходами и заходами у Санкт-Петербурга все было в порядке. Что восход должен принести - оставалось неясным. Теперь я знаю, что восход может принести и похмелье, а заход, наоборот, - короткое счастье. Но ведь в двадцать с небольшим думалось напрямую: солнце, свет, белое - добро; ночь, темень, черное - зло. Жаль, что возраст превращает наивную веру в ее негатив.