Помни Рубена. Перпетуя, или Привычка к несчастью - Монго Бети

— Ах, Мор-Замба, милый мой братец, — отвечал ему один, — как некстати ты явился! Что тебе стоило попросить меня об этом месяцем раньше или месяцем позже? С какой радостью я бы тебя встретил! С каким удовольствием помог бы!

— Увы, бедный мой Мор-Замба, увы! — отзывался второй. — Последнее время, бедный мой братец, я чувствую себя совсем скверно. С тех пор как я перенес эту болезнь, мне кажется, что я никогда не стану по-настоящему здоровым. Если иной раз мне и полегчает, то ненадолго. Увы, бедный мой братец, увы!

— Сейчас я никак не смогу тебе помочь, — заявлял третий. — Но не беспокойся, я вывернусь наизнанку, но постараюсь освободиться и тотчас поспешу к тебе в лес. Так что начинай пока что сам и не беспокойся: я наизнанку вывернусь…

Отговорки нашлись у всех, кроме Абены, сына той самой женщины, которая сразу же прониклась к Мор-Замбе сочувствием. Больше того: мы знаем, что наши дети обменивались за его спиной столь оскорбительными замечаниями, что об этом теперь нельзя вспомнить без стыда. Вот что, например, заявил сын Ангамбы, и слова эти были встречены не порицанием, а одобрительным хихиканьем:

— Нет, вы только послушайте этого чужака! Мало того, что ему разрешили жить среди нас — он теперь хочет, чтобы мы построили ему дом! Короче говоря, норовит сесть нам на шею. С этими пришлыми всегда так: дай им палец, всю руку оттяпают!

Долгие месяцы, живя вдали ото всех, в лесной чаще, Мор-Замба и Абена не уставали возмущаться этим отступничеством; оно было единственной темой их разговоров. Рубя деревья, обтесывая стволы, готовя бревна и балки для будущей постройки или плетя солому для кровли, друзья часто прерывали работу, чтобы перекинуться словечком-другим, полными взаимной теплоты и единодушного снисходительного презрения к сверстникам, оставшимся в Экумдуме.

— А скажи-ка мне, братец, — восклицал Мор-Замба, — всегда ли экумдумская молодежь славилась столь похвальным пылом к созиданию? И таким поразительным чувством локтя? Вот бы послушать по этому поводу разглагольствования этого старого безумца Ангамбы!

— Ах, Мор-Замба, милый мой братец, — вторил ему Абена, поигрывая топором, — не говори мне об этих людях. Я с ними больше не знаком. Мне с ними нечего делать.

— Ты неправ, братец. С какой стати так на них злиться? Чем была бы жизнь без таких вот разочарований?

— Это была бы великолепная штука! Дивный сон!

— Ты хочешь сказать — пустая иллюзия.

Эта тема не давала им покоя и по вечерам, когда они ловили рыбу и жарили ее на костре, прежде чем улечься спать в сплетенном из веток шалаше. Она неотступно преследовала их и перебивала все остальные заботы, как горькая приправа перебивает вкус любого блюда.

— Знаешь ли, — начинал Абена, — мне кажется, не родись я в Экумдуме, я и дня бы не вытерпел с этими людьми.

— Иными словами, — отзывался Мор-Замба, — ты задаешь себе вопрос: с чего это я вздумал обосноваться именно здесь, среди вас? Ничего, когда-нибудь ты это поймешь.

— Я знаю, Мор-Замба, что ты живое чудо терпения и снисходительности. Но скажи-ка, неужели тебе ни разу не захотелось снова пуститься в путь, отправиться далеко-далеко и посмотреть, на что похожи другие люди?

— Когда-нибудь ты узнаешь и это.

— А вот я хотел бы, меня часто подмывает уйти отсюда.

— Тебя? Ты с ума сошел!

— Нет, правда.

Когда разговор доходил до этого, Мор-Замба неизменно давился от смеха и в заключение объявлял своему другу:

— Вечно ты преувеличиваешь, ты неправ, жизнь совсем не так печальна.

Когда в последнюю их ночь в лесу Мор-Замба в очередной раз упрекнул его в этом, Абена озадачил собеседника таким замечанием:

— Ты, Мор-Замба, утешаешь себя мыслями о добром старике, что тебя приютил. Ты рассуждаешь так: «Покуда в Экумдуме есть такие люди, как этот старик и другие, похожие на него, еще не все потеряно». Только вот что я тебе хочу сказать: твой благодетель одной ногой уже стоит в могиле, это скорее труп, чем человек. От их поколения скоро никого не останется. Всем будут заправлять разные выродки вроде Ангамбы.

— Ну и что?

— Ну и ничего. Посмотрим, как ты уживешься с ними в Экумдуме.

Им потребовалось немало дней, чтобы перенести заготовленный и обработанный строительный материал в укрытие на полпути к Экумдуму, и еще столько же — чтобы доставить все это к самому месту постройки. Мы и думать о них забыли, когда они снова появились в поселке, сильно исхудавшие, можно сказать кожа да кости. Нам сразу бросилась в глаза не только решительная перемена, происшедшая с каждым из них, но и то, как окрепла их взаимная привязанность.

С каждым их приходом мы видели, как растет гора бревен — свидетельство их труда, который казался под стать скорее каким-нибудь легендарным героям, чем обычным людям. По нескольку раз в день жители Экумдума окружали место стройки, чтобы без стеснения поглазеть на плоды этих поистине титанических усилий и выразить свой восторг в бесконечных восклицаниях. Два товарища стали символом энергии, дружбы и решительности; о них даже сложилось такое присловье: «Абена заодно с Мор-Замбой любую гору свернут».

Что же касается экумдумских парней, то они просто не знали, на что решиться: блеск подвига, совершенного двумя друзьями, бросил на них тень, поверг в замешательство; колеблясь между злопамятством и попытками к примирению, они то приближались к ним, то, не встречая их одобрения, отступали назад и втихомолку злословили по их адресу. Мор-Замба, чье великодушие не знало в ту пору никаких границ, стоял на том, что нужно помочь им искупить вину; для этого обоим друзьям достаточно было отметить свое возвращение в Экумдум скромным праздником и пригласить на него всю остальную молодежь. Того же мнения держался и добрый старец: опасно слишком долго томить наших ближних воспоминаниями о неприятностях, которые они нам причинили. Да и какое другое средство, кроме праздника, способно заставить позабыть о прошлых обидах? Однако Абена был против: он словно бы хотел сжечь все мосты, утверждал, что эти людишки недостойны того, чтобы тратиться на их угощение.

Итак, они принялись за работу вдвоем, чувствуя на себе умоляющие взгляды людей, готовых по первому знаку броситься им на помощь. Они вырыли ямы, глубиной в два локтя каждая, установили в них четыре ряда столбов, образующих четыре стены будущего дома, соорудили из стволов бамбука остов кровли и с помощью старика застелили его соломенными циновками. Теперь им оставалось оплести с обеих сторон столбы сеткой из бамбуковых волокон, которую затем обмазывали глиной. Оплетать стены — это долгая работа, но она требовала больше ловкости и терпения, чем физических усилий.

Пока они предавались этому успокоительному занятию, добрый старец организовал в Экумдуме заговор, который должен был не только облегчить обоим друзьям их нелегкое предприятие, но и почти насильно примирить их с поселком, от которого они были незаметно отделены все возраставшим отчуждением. Опорой этого заговора стали наши женщины, особенно самые молодые. Сердобольный старик обрел поистине чудесную подмогу, обратившись к исконным хранительницам мира и согласия в нашей общине. Их рвение в этом деле оказалось поразительным: они берегли тайну так строго, что не просочилось ни единого слуха относительно бесчисленных приготовлений, необходимых для осуществления этого замысла.

Тем временем оба друга, завороженные успехом своего дела и опьяненные гордостью, до такой степени отрешились от внешнего мира, что забыли про обычай, согласно которому обмазка стен превращается в праздник и торжественный обряд; не думали они и о тяжести этой работы, непосильной для двух человек, каковы бы ни были их сила и упорство.

В тот год сезон дождей запаздывал. Но после первой же грозы, разразившейся незадолго до заката, жители Экумдума увидели лихорадочную деятельность двух друзей, не оставлявшую сомнений в том, что они намерены воспользоваться последствиями первого ливня для изготовления глиняной массы и обмазки стен. Одной из лазутчиц доброго старика удалось расспросить мать Абены, доподлинно знавшую обо всех замыслах обоих друзей со слов сына, который ничего от нее не скрывал, и та подтвердила это предположение.

На следующую ночь после первой грозы, как бы стремясь наверстать упущенное, затяжной ливень обрушился на поселок и, ненадолго утихнув к рассвету, продолжался потом весь день.

Друзья ждали дождя каждую ночь, и потому он не застал их врасплох. Они поднялись пораньше, чтобы вырыть две ямы, набросать в них рыхлой глины, размять ее ногами и хорошенько вымесить, а потом перенести к стенам, состоящим из переплетения бамбука со столбами, между которыми оставались щели. Их-то и предстояло сверху донизу заполнить глиняной массой.

Именно этот момент и выбрал добрый старец для осуществления своего с таким тщанием подготовленного замысла. На друзей внезапно налетела настоящая орда женщин: они галдели, хохотали, толкались, пели, махали руками, черпали пригоршнями глину, передавали стоявшим вдоль стен товаркам, которые тотчас ловко залепляли ею щели; выкапывали глину, лили воду, размешивали раствор, метались взад и вперед, отнимали у юношей ведра и лопаты, грозились пришибить их.