Мила Рудик и кристалл Фобоса - Алека Вольских

— Не факт, — возразил Ромка. — Он, может, знал всех пятерых, но на тот момент в Троллинбурге было только трое. Надо пойти и спросить у него. Неужели вам самим не интересно, кто пятый?

— Други мои! — вдруг раздался зычный голос над их головами, и, повернув лицо, Мила увидела Берти с двумя блюдцами в руках: на одном из них лежал кусок торта, а на другом — огромная вишневого цвета зефирина. — Поведайте, о чем можно говорить с такими постными, озабоченными минами, когда над головами летает сладкое?

Мила не смогла сдержать улыбки перед жизнерадостным натиском Берти.

— Держи, сестрица. — Берти протянул Белке блюдце с тортом. — А это тебе, Рудик, — вручил он Миле второе блюдечко. — Выглядишь бледной, скушай зефирчик — вмиг порозовеешь.

Ромка с деланно-угрюмым видом покосился на вишневый зефир и голосом записного зануды проворчал:

— От такого зефирчика она порозовеет так крепко, что станет похожа на поросенка, которому очень, очень, о-о-очень стыдно.

Берти захохотал и сквозь смех дружески хлопнул Ромку по плечу.

— Что ж это ты нудный такой, Лапшин? Тебя что, сладким некому угостить?

— Не-а, — живо отозвался Ромка.

Берти, прищурив один глаз, поднял голову кверху, словно прицеливаясь, и спустя десять секунд вручил Ромке тарелку с куском шоколадного рулета.

— Держи, дружище, — покровительственно улыбнулся Берти. — Может, к следующему году подрастешь и сам будешь в состоянии поймать тарелочку с тортиком.

Мила с Белкой, наблюдая за этой сценой, но при этом не забывая опустошать свои тарелки, прыснули от смеха. Ромка же для вида пообижался и тут же, с ненасытностью человека, много месяцев не видевшего сладкого, набросился на шоколадный рулет.

Поздно вечером, когда все в комнате уже спали, Мила забралась на подоконник и, по привычке подтянув колени к себе, обняла их обеими руками.

Ей было о чем подумать. Прежде всего ее беспокоило утреннее видение. Допустим, это случилось с ней далеко не впервые. И тот факт, что Северное око показало ей Многолика, тоже не слишком удивлял. После событий, произошедших в Долине Забвения прошлой весной, Мила ни на секунду не поверила в гибель Многолика. Она интуитивно чувствовала, что он выжил. То же подсказывала ей и логика: человек, сумевший выжить в огне, превратившись в саламандру, не мог не выбраться из камнепада.

Милу беспокоило другое. Утреннее видение странным образом перекликалось с ночным кошмаром. Во сне она видела Многолика в зеркалах. Видение показало ей тот же образ. И если видение она могла объяснить, хотя и знала наверняка, что, сформулированное четко и ясно, это объяснение ей совсем не понравится, то приснившийся прямо перед этим сон она понять не могла. Ее Северное око никогда раньше не проявляло себя во сне. Это случилось впервые. Это было странно. И это пугало ее.

Кроме этого, неожиданное появление в Троллинбурге еще одного из «спасенных» по неясной причине настораживало ее. Если раньше Мила знала о том, что она, Белка и Иларий из «пяти спасенных» — пяти детей, которые пятнадцать лет назад были похищены Гильдией и вскоре вызволены магами Таврики, но всерьез об этом никогда не размышляла, то появление в Троллинбурге четвертого из них впервые заставило ее задуматься о том, почему именно они тогда были похищены. Она не понимала, почему никогда не задавала себе этого вопроса раньше. Но теперь тревожные мысли навязчиво копошились в ее сознании. Мила, Белка, Иларий и Бледо были не единственными детьми-магами, рожденными в тот год. Но похитили именно их. Почему?

Ответа на этот вопрос у нее не было.

Тяжело вздохнув, Мила посмотрела на ночное небо над Троллинбургом. Вдали, похоже, над Главной площадью, где даже в этот час бдительно сторожили покой троллинбургцев памятники Трем Чародеям и огромный каменный тролль, пролетели друг за другом две ступы. Только счастливые и беззаботные люди могут вот так вот, не таясь, прямо над центром города, да еще в шаге от полуночи, совершать летные прогулки, подумала Мила и даже немного позавидовала им.

Размышления над загадками, которые задал ей сегодняшний день, вновь вселили в нее знакомую тревогу, которая за каникулы немного улеглась.

Это лето было, пожалуй самым лучшим за всю ее жизнь. Она часто виделась с Белкой и ее братьями. Сейчас ей даже казалось, что после окончания прошлого учебного года они не расставались. Прозор и Акулина регулярно посвящали ее в подробности своей работы. Ситуации, в которые они попадали, были иногда таинственными и опасными, а иногда комичными. Акулина же, ко всему прочему, была отличной рассказчицей, так что Миле не раз приходилось то замирать от волнения и трепета, то умирать от хохота, когда ее опекунша рассказывала очередную историю из их с Прозором таинственной деятельности. К тому же трижды, хоть и ненадолго, в гости к Акулине приезжал Коротышка Барбарис. Мила была бесконечно рада его побывкам, поскольку в прошлом учебном году они ни разу не виделись и она ужасно по нему скучала. Этим летом в доме N 13 так часто звучали фирменные фразочки Барбариса: «Гарпию ему в печень!», «Ущипни меня химера!», «Двенадцать голов гидры на дыбу!», что Миле начало казаться, словно этой годичной разлуки и не было. Когда Барбарис приезжал в последний раз, он обещал писать ей, поскольку из-за работы Акулины в Троллинбурге ему опять придется проторчать всю весну, зиму и осень во Внешнем мире — Прозор никак не справится со всеми заботами в одиночку.

Словом, лето было таким замечательным, что все тревоги и тяжелые мысли Милы, не оставлявшие ее в конце прошлой весны, как бы напрочь стерлись из ее памяти. Но теперь они вернулись. Вернулись самым коварным путем — через ее сны.

Именно поэтому, когда Мила слезла с подоконника и, вернувшись в постель, забралась под одеяло, она была уверена, что долго не сможет уснуть. Однако не успела она закрыть глаза, как ее сморил глубокий, крепкий сон, не принесший ей ни единого сновидения.

В четверг, ближе к полудню, в гостиной Львиного зева полным ходом шел разбор новых оценок. Каждый год в Думгроте менялась система оценивания знаний, и студенты уже привыкли к таким новшествам и даже воспринимали их как развлечение.

Мила не принимала участия в оживленной беседе, главными героями которой уже не впервые были Фреди и Берти. Она молча сидела в кресле, листая один из новых учебников — «Мировой Бестиарий. Том I». Новым он был не только для их курса, но и для всего Думгрота, поскольку его предназначением было ознакомить студентов с введенным в школьную программу только в этом году предметом с многообещающим названием «Монстроведение».

— Загадывать загадки (по сути — задавать вопросы) и отвечать на них — это, собственно, и есть основной принцип учебного процесса. То есть знание, по крайней мере теоретическое знание, передается по принципу вопрос-ответ. Именно поэтому Сфинкс является высшей оценкой на этот учебный год, — объяснял Фреди. — Значение — «образцовый уровень знаний».

— То есть, если сформулировать иными словами, то Сфинкс, по этому принципу, — наглядное олицетворение учебного процесса? — с важным видом полюбопытствовал Берти.

— Можно сказать и так, — согласился Фреди, покосившись на брата в ожидании подвоха.

Берти не подвел:

— Как же нам повезло, что наши ребята-профессора не перенимают опыт древних греков! А то лежать бы сейчас большинству из нас под стенами Думгрота. Сфинксы, они ведь, помнится, не ответивших на вопрос со скал сбрасывали? У нас бы из окон вылетал каждый второй, если не каждый первый.

Гостиная наполнилась смехом.

— Очень остроумно, Берти, — похвалил старший брат. — Но наши профессора, полагаю, куда практичнее, чем ты думаешь. Если бы они выбрасывали из окон всякого, кто не смог ответить на вопрос, они довольно скоро остались бы без работы. К тому же ты плохо помнишь греческий цикл: сфинксы не сбрасывали со скал своих жертв, они их либо пожирали, либо разрывали на части. Прыгать со скалы приходилось им самим, если загадка была разгадана.

Берти весело хмыкнул.

— Н-да, об угрозе безработицы для наших профессоров я как-то и не подумал. — И, с наигранным восхищением поглядев на брата, добавил: — Все-то ты знаешь, Фреди! И как только твоя голова удерживает столько важной информации?

Фреди вздохнул и благоразумно промолчал.

— В Троллинбурге есть, как минимум, один сфинкс, который за неправильный ответ никого не рвет на части, — вставила Анжела.

— Он египетский, — шепотом подсказала ей Кристина, — а не греческий.

— А, ну да, — смущенно порозовела Анжела.

— Давайте дальше, а? — предложил Костя Мамонт. — Следующая оценка Дракон — «сильные знания».

— Применен тот же принцип, по которому Дракон был наивысшей оценкой два года назад: три головы — гипотетически высокий уровень знаний, — пояснил Фреди.