Вальс Бостон - Александр Архиповец

Из домика Горио словно испарился. Его не было ни в спальне, ни в рабочем кабинете с малюсенькой библиотекой, ни в кухне, ни в туалете, ни в ванной комнате. Я понял: искать бессмысленно, точно так же, как пытаться выйти за пределы цветущего сада. Проверил догадку. Точно! Невидимая стена надежно отгородила меня от остального мира. Все та же ячейка, кокон, только теперь чуть побольше. Узнать что-то новое до появления привратника вряд ли удастся. Ведь не случайно в доме нет ни телевизора, ни радио, ни даже простеньких настенных часов.

Зато на дворе светило красно солнышко, а ночь своевременно сменяла день. Стихал ветерок, заметно свежело. На небе когда не было туч, сияли привычные созвездия и проходила свой путь растущая Луна.

Готовил на газовой плите. Жаловаться на рацион не приходилось: вермишель, гречка, рис, – все в пластиковых коробках с притертыми крышками. Картофель, морковь, капуста, лук, чеснок, яйца, мясное и рыбное филе, даже красная и черная икра – в холодильнике. Черный и зеленый чай, ароматный мелкомолотый кофе – в стеклянных банках. Вода из крана, словно родниковая – чистая, холодная, вкусная. Ну что еще нужно? Разве только хлеб! Но вместо него – галетное печенье.

Та же история с одеждой: хлопчатобумажные трусы, футболки, носки появлялись в шкафчике по мере необходимости. Полюбившийся мне шерстяной спортивный костюм "a ля adidas", слава Богу, "не трогали", так же как и легкие кожаные сандалии. Казалось, что все необходимое синтезируется благодаря специально разработанной программе.

С уборкой и стиркой проблем не возникало. Пыль в моем скромном жилище не появлялась, а отходы и грязное белье исчезали сами собой.

В кабинете я нашел небольшое собрание мировой классики. Томики Пушкина, Лермонтова, Шевченко, Бальзака, Золя, Толстого, прижавшись политурами, словно братья-близнецы, стояли на полках.

Поскучав денек и обследовав свой ограниченный мирок, решил заняться самообразованием. Зашел в кабинет, устроился в мягком велюровом кресле, задрал ноги на деревянный столик, пробежал глазами по книгам. Может, бутафория? Решил достать томик Льва Толстого. С трудом, как бы нехотя, он поддался – "Анна Каренина". В прошлой жизни я не раз пытался этот роман прочесть, но так и не сдюжил. То ли склад ума не тот, то ли интеллекта не хватало. Не знаю. А может, – желания и свободного времени. Зато теперь их в избытке.

Пролистнул страницу, другую: "Все счастливые семьи счастливы одинаково, каждая несчастливая семья несчастна по-своему…" – и вдруг, нахлынули воспоминания. Попытался их стряхнуть – да куда там! Липнут, как грязь, мажут, как деготь…

Жуткие ночи одиночества и тоски, когда ее призрак смотрел на меня из каждого угла темной, ставшей вдруг мертвой и чужой комнаты. А ведь я узнавал ее по стуку каблучков еще на первом этаже. Как звонко они отзывались в моей душе! Стучали в унисон с моим сердцем! Замирая, ждал, когда ключ прикоснется к замку и войдет ОНА. Принесет – свет, тепло и радость… Родной тембр голоса, неповторимый разрез зеленых глаз, жар любимого тела, спокойное дыхание в ночи… Моя любовь…

Нет! Нет! И еще раз нет! Пришли тоска, печаль, душевная боль и дикая депрессия. Тогда черный мохнатый паук в первый раз вонзил в сердце ядовитое жало, а после того как я случайно застал ее с любовником – паук уже не уходил. Терзал мое сердце, как орел печень Прометея.

Так ли уж несчастлива по-своему? Нет, уважаемый Лев Николаевич, разрешите с вами не согласиться. Кто этот кошмар прошел, поймут меня и поддержат… Ночь без сна, день без света, жизнь без смысла…

В течение недели в моем маленьком мирке ничего не менялось, а потом вдруг разразилась гроза. Да еще какая!

Услыхав первые раскаты, я выскочил на крыльцо и задохнулся от восторга. Синие с красноватым оттенком тучи затянули небо. Многослойные, тяжелые – они наплывали друг на друга, озаряясь отблесками далеких молний, глухо роптали отзвуками грома.

"Гром! Грянул майский гром!" – прошептали губы. Люблю майские грозы, когда от миллионов падающих с небес капель вскипают лужи, воздух пропитан озоном, а по мостовым бегут мутные ручьи. Они отмывают город, а вместе с ним и… душу: от грязи, скверны, лжи. От старых, залежавшихся прошлогодним снегом в дальних уголках обид.

Но вместо дождя в мой тихий мирок прилетел шквал, нет – буря! В цветущий сад ворвался ветер-убийца. Безжалостно гнул деревья, поднял, закружил метель яблоневого цвета. Сразу потемнело. Небеса вдруг разверзлись, раскололись, рассеченные яркой вспышкой молнии, с грохотом обрушились струями воды и града. Ветер, подхватив их, стал швырять в лицо.

Я невольно сделал шаг назад: вначале показалось, что ударился спиной о косяк двери. Резкая боль обожгла позвоночник, затылок. Мир перед глазами поплыл. Листки яблони, капли воды и крупицы льда жалили, словно осы.

Стиснув зубы, чтобы не закричать, захлопнул дверь, будто надеялся, что боль останется за ней… Быстрее… быстрее… – упасть на кровать… все-таки дошел…

Видения… Самые грязные и мерзкие, как ушат дерьма, вы-плеснулись в лицо. Смешались с болью и кровью из прокушенных губ, с криком и стоном.

Бесконечно,… бесконечно,… нестерпимо долго… И лишь затем, когда казалось – все! конец! – пришло спасительное забытье…

– Ну, милок, давай! Держись! – сквозь набатный звон пробивается голос привратника. – Надо же! Последующие нуклеа-ризации как правило протекают легче! А у лекаря наоборот. Держись, милок, держись! Ты должен только сам! Никто не поможет! Никто! Ну вот, молодец! Хе… яблони в цвету!

Туман чуть рассеялся. Вижу его встревоженное лицо. Все-таки переживал мерзавец, а старался казаться равнодушным. На душе потеплело. Хоть кому-то не безразличен! Стало легче. Попытался улыбнуться. Представляю, что получилось!

– Ну слава Богу! Христос терпел и нам велел, – беззубая старческая ухмылка на сей раз показалась мне доброй.

– Да что же это такое? – не то простонал, не то прохрипел я, сплевывая тягучую кровавую слюну. С неимоверным трудом поднял руку, вытер пересохшие бесчувственные губы.

– Нуклеаризация, милок, нуклеаризация! Чай должен разуметь. За все в жизни надобно платить. За все… Хе-хе-хе…

– За что за все?… Тьфу, твою мать…

– У тебя, костоправ, активизировалось новое ядро в ретикулярной формации, сформировались недостающие аксоны[11] и мозг их принял. Слышишь – принял, а не отверг!

"Чай", "милок", "разуметь" и "нуклеаризация", "ретикулярная формация", "аксоны". Бред какой-то!

– И что теперь?…

– Тепериче? Хе-хе… Тепериче ты еще большая нелюдь… И с каждым разом будешь становиться все больше и больше.

Я непонимающе смотрел в хитро прищуренный глаз, а привратник тем временем продолжал:

– Открываются новые ядра и проводящие нервные пути. Как правило, нечетные – физиология, четные – экстрасенсорика. Но на самом деле все намного сложней: они, словно ручейки, сливаются в единую реку. Существует закономерность: первым инициируется ядро гомеостаза и регенерации, вторым – языковое и адаптационное, третьим… ну да ладно, придет время – узнаешь.

– Все равно не дошло! Пить хочу!

– А еще лекарь! Стыдобушка. Разъяснять надобно, словно малому дитяти. Чай в университетах учился. Портки протирал.

"Опять он за свое! – раздраженно думал я, опустошая стакан за стаканом. – К чему вся эта клоунада? И без того тошно".

– …Да ладно, это я так, по-стариковски… По-простому, тепериче твой организм сам очистит сосуды, сердце, печень и почки, уберет все ненужное, излечит хвори. А случись какая рана – быстро зарастит. Вестимо, ежели голову не сымут или сердце не вынут! Но то уже твоя забота, соколик. Как правило, ваш брат отдает Богу душу во время первой нуклеаризации. А ты, милок, – во второй. Чудно… – ведь одно ядро уже активировано.

– Она-то, что дала, вторая? – спросил, подыгрывая при-вратнику.

– Быстро учиться, разуметь чужие языки и письмо станешь и еще кой-чего…

– Ну а третья?

– Э, милок, погодь, не спеши. Ты ее сначала, поди, переживи…

– А ждать-то, сколько?

– Первые три идут быстро, а там – у кого как, бывает, вообще не наступают. Поэтому в отстойничке держат до трех, а потом…

– Что потом?

– Суп с котом… Хе-хе… Тьфу на тебя! Вечно заболтаешь! Заморочишь голову старику… – проворчал, гад, и был таков…

Зато моя резервация весьма и весьма расширилась. Это я понял, когда после завтрака вышел в сад. С наслаждением потянулся, по-богатырски расправил плечи. Самочувствие – дай Бог каждому, аппетит зверский. Не верится даже, что вчера пережил кошмар нуклеаризации. Видать, насчет "гомеостаза" проходимец Горио не лгал. Осмотревшись, затаил дыхание: яблоневый цвет, устилая землю бело-розовым ковром, лежал под ногами. Деревья с зеленеющими листочками смотрелись сиротливо, словно невесты, сбросившие подвенечный наряд и убиравшие мусор после вчерашнего разгула гостей. В заборе увидел приоткрытую калитку, раньше ее там не было. От дуновения ветерка она поскрипывала поржавевшими петлями, будто приглашала прогуляться.