Битва железных канцлеров - Валентин Пикуль

– Мы, – отвечал за него лорд Кларедон, – отлично сведущи в том, что Кавказ – это открытые ворота в Индию.

– Но, обладая Индией, – парировал Орлов, – зачем же вы, милорд, хотите колотить стекла в русских окошках?

Кларедон невозмутимо подверг сомнению права России на обладание Кавказом и всем побережьем Черного моря от устья Кубани, но получил отповедь от графа Валевского:

– Не делите то, что вам не принадлежит…

Орлов понял, что пора спускать собаку с цепи: по его сигналу барон Брунов начал усыпление конгресса мелочными соображениями, старательно подчеркивая их чрезвычайную важность, и он произносил изнурительную речь до поздней ночи, пока дипломаты не забыли, ради чего они тут собрались… Они тревожно переглянулись:

– Простите, а на чем же вы остановились?

– На том, – поднялся Орлов, – чтобы сделать перерыв в заседаниях, дабы здраво обсудить предстоящие решения…

Симпатии французов к России нисколько не пострадали от войны, в Париже с большим уважением отзывались о русском солдате как благородном, стойком противнике. Но зато всеобщее возмущение вызывало крохоборство Австрии, подлое желание Вены насытиться за чужим столом. Орлов это учитывал и, выводя Россию из политической изоляции, он решил затолкать Австрию в пропасть политической бездны…

Алексей Федорович сознательно предложил перерыв в работе конгресса, дабы на обеде в Тюильри заручиться поддержкой императора. Наполеон III видел в Англии препятствие для своих «бонапартистских» захватов в Европе, он мечтал об изгнании Австрии из Италии, а в результате ему была нужна опора на Россию, и Россия ему поможет, но долг платежом красен… Орлов жаловался, что требования англичан чудовищны:

– Они требуют срытия фортификаций на Аландских островах в Балтике, уничтожения судостроительных верфей в Николаеве.

– Валевский, – отвечал Наполеон III, – для видимости будет отстаивать союзную точку зрения до предела, и вы до предела сопротивляйтесь. Когда предел наступит, Валевский разведет руками и скажет, что России надобно уступить…

Буоль уже вторгался с войсками в Бессарабию:

– Если Россия побеждена, ей следует подчиниться!

Орлов, оскорбленный, встал:

– Австрия, может быть, и привыкла заключать мир после многих своих поражений, но Россия в таких позах еще не бывала! И вы ведите себя приличнее, ибо, если верить газетам, Севастополь взяли не вы, а доблестные французы.

Валевский, выбрав момент, шепнул Орлову:

– Вам все-таки предстоит отрезать кусок степей, и пусть Буоль стрижет там «золотое руно» с цыганских баронов…

Орлов произнес слова – пророческие:

– Вы, австрийцы, еще не знаете, какого моря слез и крови будет вам стоить это несчастное исправление границ…

Вслед за этим Валевский испортил настроение Габсбургам на множество лет вперед: он заявил, что Европа желала бы видеть Дунайские княжества объединенными в единое государство. Орлов, как опытный игрок, перехватил этот «мяч» в полете и мастерским ударом послал его за сетку противника:

– О воссоздании самостоятельного и свободного государства Румынии можно говорить лишь в том случае, если из земель валашских будут выведены войска Австрии и Турции!

При этом молчальник Али-паша вяло осунулся, «а Буоль (писал очевидец) столь яростно возражал против объединения княжеств, что временами казалось – он потерял рассудок».

– Как вам не стыдно! – кричал он. – Ваша армия высадилась на острове Змеином и контролирует все дунайское устье…

Орлов был сегодня при мундире, он водрузил громадную длань на золоченый эфес великолепной сабли и ответил так:

– Змеиный – известковая скала, на которой, по преданию, погребено тело Ахиллеса, размером остров не больше тарелки, и я не понимаю горячности графа Буоля, упрекающего нас в наличии русской прислуги на маяке острова Змеиного…

– А там есть маяк? – тихонько спросил Брунов.

– Если нет, так завтра будет, – шепнул Орлов…

Но политика султана турецкого – это политика Лондона, а объединение Дунайских княжеств в Румынию – это начало развала Турецкой империи. Кларедон упрекнул Валевского:

– Вы желаете быть русским более самих русских…

Лишь под конец конгресса в зал заседаний были допущены прусские представители, делегацию которых возглавлял берлинский бюрократ Отто фон Мантейфель. Орлов дружески тронул его за локоть и доверительно сказал:

– Я покажу вам, что пишет мне государь…

Александр II писал: «Мы, конечно, не можем забыть, что из всех великих держав одна Пруссия не была нам враждебна…» Петербург с Берлином сковывали давние родственные узы Гогенцоллернов с Романовыми, а мать Александра II была внучкою короля Фридриха Великого… Пушечными выстрелами перед домом Инвалидов, где покоился прах Наполеона I, Европа была извещена о наступлении мира. Итак, все кончено. Кларедон подошел к Орлову, предлагая руку для пожатия.

– Ну что там рука! – с радушием отвечал Орлов. – Позвольте мне, милорд, обнять вас по русскому обычаю.

Он обнял лорда, подержав недолго в своих медвежьих объятиях, потом развел руки, и британский дипломат вялым мешком опустился на землю в обморочном состоянии.

– Это от чистого сердца, – сказал Орлов, – за то, что он потребовал уничтожения наших верфей в Николаеве…

В разгар конгресса Евгения Монтихо родила Наполеону III сына, прозванного «принц Лулу». Орлов от души поздравил императора и выразил желание обнять его.

– Умоляю – не надо, – уклонился счастливый отец.

Александр II ознакомил Горчакова со статьями Парижского трактата… Александр Михайлович долго хранил молчание.

– Орлов сделал все, что мог, и даже больше. Я смею думать, что, когда на Москву наезжали послы Мамая и Тохтамыша, дабы собирать ясак натурою с наших пращуров, положение российской дипломатии было все-таки намного хуже, чем наше. Меня утешает в этом трактате одно: пищу никогда не едят такой горячей, какой она готовится на плите…

Царь отчеркнул ногтем статью трактата.

– Вот! – сказал. – Самый нетерпимый и оскорбительный пункт – нейтрализация Черного моря: мы не имеем права возрождать флот на Черном море, заводить порты и арсеналы.

– Да, – согласился Горчаков, – Европа схватила нас за глотку, и я почел бы за счастие дожить до того дня, когда Парижский трактат с его позорными статьями будет уничтожен.

Император ухватился за эти слова:

– Вам и карты в руки…

Что означало: берите портфель от Нессельроде!

Горчаков отнекивался, ссылаясь на старость и недомогания. Пожалуй, были причины и более серьезные: он ведь знал о германофильстве царя, и это мешало бы ему сводить Россию в альянсе с Францией… На уговоры царя князь отвечал:

– Когда человек в моем возрасте начинает солировать, то следует помнить, что слушать его способны одни ангелы. Вы молоды, а я стар: мы же с вами будем ссориться! Ах, лучше оставьте меня – я разбит смертью любимой женщины…

Проба голоса

В дворцовой церкви свершался придворный молебен по случаю Парижского мира; средь коленопреклоненных сановников и свитских дам шелестел шепоток: «Горчаков, кажется, возьмет портфель у Карлушки…» На выходе из храма об этом же заговорил с царем и граф Адлерберг – возмущенно:

– Можно ли назначать министром человека, знавшего о заговоре декабристов, друзья которого до сих пор в Сибири?

– Но Горчаков ведь не торчал тогда на Сенатской площади: он сидел во дворце и ждал, чем все это закончится…

Император увольнял в отставку сановников, доставшихся в наследство от батюшки, которого Герцен прозвал «неудобозабываемым». Правда, смена кабинета далась нелегко, пришлось даже выдержать истерику матери. Почерневшая и сухая мегера, внучка Фридриха Великого, кричала на сына:

– Как ты собираешься управлять страной дураков и воров без верных слуг отца – без Клейнмихелей! без Нессельроде!

Царь дал матери ответ, ставший историческим:

– Мой папа был гений, потому мог позволить себе окружать трон остолопами. А я не гений – мне нужны умные люди…

В царском поезде, единственном в стране, который имел «гармошку» (для перехода из одного вагона в другой), император с Горчаковым ехали в Царское Село. Разговор шел о пустяках, а когда показалось Пулково, Александр II сказал:

– Вижу, вы уклоняетесь от бесед о политике.

– Нисколько! Но я хотел бы обратить ваше высочайшее внимание на то, что внешняя политика – сестра политики внутренней, и разделение их невозможно, ибо эти близнецы порождены одной матерью – природою государства. Пусть же начало вашего царствования отметится благородным актом милости…

– К чему эта возвышенная прелюдия?