Гоголь - Николай Степанов

В доме Зельднера господствовала немецкая аккуратность, сочетавшаяся со скаредностью. Обед подавался так, что лишь при очень точном распределении порций его хватало на всех сидевших за столом. Хлеб и масло нарезались тоненькими ломтиками, сахар выдавался по счету. Для привыкшего к деревенскому изобилию и приволью Никоши это было стеснительно и неприятно.

Особенно допекал Зельднер зубрением уроков и перепиской. В переписке он видел главный ключ к знанию и, проверяя школьные тетради, произносил многословные поучения. Никоша с первых же дней возненавидел своего наставника.

Тоска по дому, одиночество усиливались насмешками товарищей, с которыми никак не сходился деревенский дичок. Они его прозвали «пигалицей», находя в его тонкой, нахохлившейся фигуре сходство с птицей. Все это удручало мальчика, тяжело переносившего разлуку с родными. А Зельднер заставлял его под диктовку писать бодрые письма родителям и сам извещал их о неизменном благополучии своего воспитанника.

Тайком от ментора Никоша послал письмо отцу, жалуясь на свою печальную участь. Узнав об этом, Зельднер написал в Васильевку опровержение. «Сын ваш очень не рассудный мальчик во всех делах, — сообщал разгневанный наставник, — и он часто во зло употребляет ваше отеческой любов. От того я вам только один пример здесь скажу. За две недели он должен быль наказан быть за незнание урок и за то я приказал ему не дать чаю после обеда. Другое утро я принудил его писать к вам письмо. Я вдруг вижу, что он вам писаль следующие слова: «Почтеннейший папинька! Спешите приехать, чтобы вы видели, в каком печали сын ваш и какой участь он имеет». Видевши эти строки, я ему выговор зделал и не позволил, что он такой письмо отправил. Я уверен, что сие известие вам очень неприятно, потому вы отец и имеете только одного сына, но будьте спокойны и уверены, что мы все будем стараться ему отвикать худые привычки и научить ему самый лучший нрав». Заверяя в своем полнейшем почтении, Зельднер замечал, что «без маленькие благородние наказание не воспитывается ни один молодой человек».

Письмо Никоши вызвало дома большую тревогу и заставило поторопить «благодетеля» с хлопотами о зачислении мальчика в казенные пансионеры. В марте 1822 года пришло, наконец, распоряжение почетного попечителя графа Кушелева-Безбородко о включении «сына господина коллежского асессора Гоголя-Яновского в число воспитанников, содержимых на гимназиальном иждивении». Гоголь с радостью расстался со своим наставником и перебрался в гимназический пансион.

Гимназия находилась неподалеку от речки, заросшей камышами, в стороне от торговой и населенной части города. Она издалека белела своими дорическими колоннами. Эта колоннада открывала фасад трехэтажного здания с двумя выступавшими вперед боковыми корпусами и придавала античную строгость и завершенность всему строению, которое могло сравняться по своему великолепию с лучшими зданиями, столицы. Все здесь было на редкость фундаментальным и солидным: и величественные колонны, и высокие сводчатые потолки, и широкие лестницы, и поместительные, просторные классы, называвшиеся «музеями». Гимназия окружена была обширным тенистым парком с вековыми деревьями.

За рекой раскинулся городок с базарной площадью в центре, окруженной двухэтажными кирпичными домами. Там расположились административные здания, трактиры, купеческие особняки. В городе имелся собор и множество маленьких церквей. По праздничным дням город наполнялся мелодическим перезвоном колоколов. От площади лучами расходились зеленые улочки с деревянными тротуарами и белыми домиками. А дальше шли обыкновенные хаты, с левадами и огородами, огороженными плетнями из ивняка.

Весь город пересекала Мостовая улица, которая шла от Соборной площади. Посредине площади спокойно разгуливали коровы, свиньи, куры. Летом по ней носились густые тучи черной, тяжелой пыли. Эта площадь и Мостовая улица служили излюбленным местом гуляния местных франтов и жеманных барышень, а также хорошеньких мещаночек, задорно лущивших семечки и делавших глазки гимназистам.

Порядок дня в Гимназии высших наук был строгим и рассчитанным до минуты. Воспитанники обяза ны были вставать в половине шестого утра и через час являться на молитву и чаепитие. Утренние уроки продолжались с 9 до 12, после чего следовал обед, а затем до 5 часов снова продолжались лекции. После чая предоставлялся досуг для «приятнейшего и благородно-шутливого препровождения времени», как гласили правила внутреннего распорядка. В 8 часов ужинали, а в 9 после вечерней молитвы все должно было погружаться в сон.

В столовой и классах ученики рассаживались сообразно своим отметкам в успехах и поведении. Провинившихся сажали за нижний, «черный» конец стола, отличившихся благонравием вносили в почетную «белую книгу». После домашнего приволья Никоше трудно было привыкнуть к этой утомительно точной регламентации дня, к требованиям профессоров, каждый из которых имел свои претензии и капризы. Первое время он получал плохие отметки и оказался на дурном счету у гимназического начальства. В ведомостях против его фамилии нередко значились единицы и двойки за «неопрятность, шутовство, упрямство и неповиновение».

Особенно невзлюбил его преподаватель латинского языка Кулжинский. Его раздражало, что этот белокурый мальчик в сером гимназическом сюртучке, с тонкими чертами лица усаживался обычно на заднюю парту и там под шум переводов вслух из латинской хрестоматии читал увлекательную книжку или рисовал карикатуры на учителя, не обращая внимания ни на coelum, ни на terram[18].

Гоголь держал себя независимо и отъединенно. Он любил передразнивать, или, как говорили гимназисты, «копировать», своих учителей и школьных товарищей и достигал при этом сходства удивительного. Особенно удавался ему профессор российской словесности Никольский. Гоголь показывал, как он неторопливо взбирается на кафедру, громко сморкается и, уставившись неподвижно в одну точку, начинает лекцию монотонным голосом. Все это проделывалось перед приходом Никольского в класс, и, когда появлялся сам профессор, ученики дружно смеялись, а тот никак не мог понять причины их смеха.

Гимназисты делились на две неравные группы: «аристократов» и «простых». Ведь в гимназию принимались и дети обедневших дворян и даже выходцев из других сословий. Кичливые потомки знатных фамилий и богатых помещиков с презрением относились к мелкопоместным и малоимущим товарищам.

Эту кучку «аристократов» возглавляли Любич-Романович и Кукольник. Остальные тянулись за ними. Сын бывшего директора гимназии Нестор Кукольник пользовался авторитетом среди гимназистов и покровительственным вниманием педагогов. Он был начитан, интересовался литературой, историей, философией, искусством, недурно играл на пианино. Кукольник и сам писал стихи, даже считался первым гимназическим поэтом. Он ходил в красной шапочке, держался высокомерно и вместе с тем поэтически небрежно, как и подобало признанному таланту. Гоголь не любил его за это высокомерие и прозвал «Возвышенным». Прозвище это так и осталось за Кукольником, к великому его неудовольствию.