Последняя граната - Виктор Светиков

За время перехода во взводе ничего не случилось. И Демаков, связавшись с командиром роты по радио, только и доложил о замеченных следах. Затем выставил часовых и в бинокль стал тщательно разглядывать серую ленту дороги, уходящую в ущелье. Метрах в семистах она терялась из виду: ее закрывала высокая крутая скала, за которой сразу, судя по карте, разбросался кишлак Р. «Вот пообедаем, — подумал Демаков, — разделю взвод на группы и пойду туда. Бандиты могли укрыться в нем за дувалами или засесть на скале. Чтобы лучше видеть, поднимись в горы, — кажется, так говорят пуштуны?»

— Товарищ лейтенант, обед готов, — пригласил Демакова к разбросанной на земле плащ-палатке старший сержант Ниякин.

— Милости прошу к нашему шалашу — так, что ли, Сергей? — пошутил Александр.

— Не совсем, — слукавил Ниякин. — Не к шалашу, а к дастархану.

За обедом к политработнику обратился рядовой Азамат Ягофаров.

— Вот вы, товарищ лейтенант, вчера про Сцеволу рассказывали во время политчаса, а что, действительно был такой?

Александр удивленно посмотрел на солдата, вспоминая, о чем же он вчера говорил. Ударил себя ладонью по лбу, как бы призывая думать быстрее.

— Да, был такой! — воскликнул он вдруг с жаром. — Был!

Несколько дней назад в руки Александру попала книжка, заброшенная в Афганистан из пакистанского Пешавара. Рядовой Мухамат Нуров помог перевести ее. Называлась она довольно безобидно: «150 вопросов и ответов». Но это был по сути дела учебник для бандитов. Вот пример:

Вопрос: Какие задачи стоят перед диверсионной группой?

Ответ: Уничтожение объектов...

Вопрос: Что является объектом для нападения?

Ответ: Больницы, школы, столовые...

Очередной политчас с личным составом роты Демаков решил начать именно с рассказа о книжонке. «В этом «пособии», — говорил Александр, — вложена вся злоба противников народной власти и их заокеанских покровителей». Ну и привел примеры изуверств этих «защитников свободы», как их лицемерно называют на Западе. Демакова радовало, что солдаты тоже хотели высказаться, с чувством гордости говорили о помощи Страны Советов молодой республике, вставшей на путь новой жизни, о своем интернациональном долге, о том, что сорваны планы империализма создать у границ СССР еще один плацдарм для агрессии против нашей Родины.

— За океаном жаждали превратить Афганистан в свой стратегический плацдарм у южных рубежей Советского Союза, — говорил Демаков. — И мы вместе с афганскими воинами, обороняя суверенные границы этой республики, обеспечиваем тем самым безопасность двух наших стран и народов. Вот почему нам приходится порою рисковать собою...

Тут-то он и вспомнил о патриоте древнеримской республики Муцие Сцеволе, который, желая показать врагу Рима — этрусскому царю — стойкость своих соотечественников, сжег на его глазах свою правую руку. Александр еще курсантом узнал об этом и его взволновала судьба римского героя. Он тогда невольно протянул связующую нитку из тех далеких времен к подвигу своего земляка Героя Советского Союза Алексея Гаранина. Солдаты слушали его, что называется, с открытыми ртами. И то, что Ягофаров не забыл рассказанного, политработника порадовало: выходит, он заставил солдата задуматься, а это — уже кирпичик в идейный фундамент.

Каждый видел высокий смысл в том, почему он находится здесь, и это людей всегда окрыляло. Чтобы сражаться, размышлял политработник, надо верить.

Александр каждое политзанятие или какое-нибудь другое политико-воспитательное мероприятие старался сделать интересным. Считал, что без этого коэффициент отдачи будет весьма невысок. И порой в палатке, где собирались люди, разгорался такой жаркий спор, что однажды проверяющий политзанятия сделал ему, лейтенанту, замечание. Но это нисколько не остановило политработника. Он по-прежнему с озорной улыбкой приходил на занятия и, заговорщически подмигивая, произносил привычное:

— Итак, начнем, пожалуй...

А начинал с какого-нибудь мифа, скажем, о похищении Европы или о Прокрустовом ложе, в которое американский империализм пытается уложить все народы, или с только что услышанной по радио интересной новости. Аудитория сразу оживлялась и включалась в работу.

— Да, Азамат, был такой герой, — повторил Демаков. — Муций Сцевола, но еще больше таких, как Муций, оказалось в нашей стране в годы войны. Тысячи патриотов не то, что руки или ноги, а жизни свои отдавали за Родину. Да, я думаю, и среди вас таких немало.

Беседуя с людьми, он для каждого находил свое слово, адресованное только тому, с кем он говорил. Подтянутый, улыбчивый, Демаков заражал всех уверенностью, оптимизмом. Он был широкоплеч, с. бронзовым лицом. Лоб высокий, чистый. Живые, горящие, как угли, глаза глядели прямо и бесстрашно.

...Демаков, наверное, затянул обеденный перерыв, потому что старший сержант Ниякин, всегда собранный и аккуратный, загремел котелком. Александр пружинисто встал на ноги, повел биноклем вдоль дороги, не особенно высовываясь из-за укрытия. Солнце скатывалось к горам и казалось уставшим. В разогретом воздухе висела тишина, изредка нарушаемая негромкими переговорами солдат взвода.

Опустив бинокль, лейтенант обратил внимание на лица подчиненных. Они сейчас были необычно сосредоточенны, удивительно серьезны. Зорко высматривал каждый клочок местности настороженный рядовой Жадан, стоявший на посту. Покусывая травинку, рядовой Варнавский мыслями унесся далеко-далеко. Любознательный Ягофаров, видимо, размышлял о поразившем его Муцие Сцеволе...

— Ниякин, Аллядинов, Караваев, Ягофаров, Варнавский, Валиев, Ибрагимов, Жадан, Антонян пойдут со мной, — отрывисто распорядился Демаков. — Выходим через пятнадцать минут.

Связался по рации с командиром роты. Не видя его лица, Демаков по голосу почувствовал, что весь он в напряжении.

— Скоро пойдет колонна, — говорил ротный. — Постарайся прощупать заброшенный кишлак... Больно удобное место для засады. И будь осторожен. Коварство душманов... Сам знаешь.

— Ясно.

Он собрался уже уходить, когда новый часовой, сменивший на посту Жадана, сделал знак: всем тихо.

В одно мгновение люди замерли, стали похожими на статуи, беспорядочно разбросанные под открытым небом. Демаков подошел к амбразуре, посмотрел вниз на дорогу.

ШАКАЛ В СТАЕ ШАКАЛОВ

Мулла Ахмад забеспокоился: высланная разведка до сих пор не вернулась. Если погибли, пусть отправляются в райские сады аллаха. Но вдруг попали в руки «неверных»? Продадут всех с потрохами, наведут на его людей армейские подразделения. Тогда не то чтобы колонну разгромить, самому бы живым выбраться. Он посмотрел на заброшенные дома некогда цветущего кишлака и черные бойницы окон сразу напомнили ему события годичной давности.

Слова учительницы и сейчас эхом отдавались в горах: «Бандиты! Убийцы!» Ее глаза — застывший ужас, проклятия. И не понимающие ничего глаза детей, их устремленные взгляды на ту, от которой услышали слова «свобода», «букварь», «равноправие». Ахмад разорвал на животе девушки платье, оголив ее нежное тело и вонзил в него нож. Острое лезвие вошло, словно в масло. Брызнула алая кровь. Дети завизжали в диком испуге, бросились на Ахмада, и тогда мулла вместе со своими подчиненными начал резать и их.

— Так будет со всеми вероотступниками, — вытирая нож куском материи, оторванной от чьей-то детской рубашонки, обратился он к оставшимся в живых.

Уже целый год прошел с тех пор, как он начал борьбу с теми, кто отверг давнишние обычаи страны, кто посягнул на собственность богачей, забыл ислам... Ишь, захотели жить, как баи, как жил он, Ахмад. Мулла Ахмад. «Дикие варвары, — скрипел зубами главарь банды. — Сами же потопите себя в крови». У народов, как и у отдельных личностей, считал он, жестокость рождается от сознания собственной неполноценности. Ахмад был умным и спокойным душманом. Он не переносил истеричности своих коллег по гнусным делам. Он даже позволял себе философствовать. И в отличие от своего шефа Гульбеддина Хекматиара, проповедовавшего безумие, насилие, всесокрушающую месть, мулла говорил, что, дескать, вообще не следует питать злобы — надо просто ждать подходящего случая, чтобы отомстить. Выжидать, затаившись, до того самого момента, когда твой удар неотразим, подобно стремительному броску гадюки. Такова тактика муллы.

Он выжидал и в эмиграции, когда в январе 1980 года в Пакистане создавался антинародный «Национальный фронт освобождения Афганистана». Присматривался к руководителям, оценивал их, как купец, придерживающий товар до поры до времени. «Фронт» потребовался для «координации действий» между разными контрреволюционными организациями, устроившими настоящую грызню из-за американских и других зарубежных субсидий.

Ахмада привлекал Бурхануддин Раббани, возглавивший «Исламское общество Афганистана». Привлекал прежде всего принадлежностью к религии. Что ни говори, бывший профессор теологии Кабульского университета. Ярый ненавистник всех левых, Раббани даже режим короля Захир Шаха громогласно назвал «прокоммунистическим». А при Дауде он вообще ни с кем не мог ладить, потому и эмигрировал в Пакистан. Стал одним из организаторов архиреакционного движения «Братья-мусульмане», а после саурской (Апрельской) революции основал собственную партию. Активно сотрудничает с зарубежными организациями ОУН (организация украинских националистов) и НТС («Народно-трудовой союз»). Даже на листовках в верхнем левом углу Раббани поместил сабельный герб «Исламского общества Афганистана», а в правом — зловещий трезубец.