Летние гости - Владимир Арсентьевич Ситников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— «Не стану, не стану»! — заговорил Капустин. — Ты вот не будешь, другой откажется. Ну, так для чего мы тогда власть в свои руки брали?! Чтобы обратно ее отдать: зря, мол, не подумавши, взяли, так, что ли?
Валеев махнул рукой.
— Что ты мне, как дитю, объясняешь? Знаю.
Видно, в затруднении был Капустин. На деле-то как там управляться? Хорошо, что пришел Лалетин. Валеев сразу вскочил — и к нему.
— Ну-ну, разревелся. Ох, разревелся, — с неожиданной насмешкой начал Василий Иванович. — Вижу, вижу, что ты не золото и я не золото. И тебя бы освободил и себе бы облегчение сделал. А пока нельзя. Работай, пока не отпустили. Некем, значит, заменить. Чем плакать, возьми-ка свои бумаги и сядь к Куварзину. Он недавно во всех банковских делах уразумел, что к чему, тебе растолкует, — и подтолкнул Валеева к бывшему молотобойцу из мастерских, а ныне комиссару финансов Ивану Никандровичу Куварзину.
Валеев послушался, сел к Куварзину.
«Да, не просто на заводе-то комиссарить, не просто, — думал Филипп. — У меня вон комиссарство боком вышло, только ногу себе просадил».
Когда Филипп в следующий раз подошел к Капустину, около него сидел широколицый старик в касторовом пальто и новых галошах. Владелец самого крупного магазина готового платья, гостиничных номеров и ресторана «Эрмитаж» Чукалов. Поглаживая край стола морщинистой рукой, он с безнадежностью в голосе говорил:
— Знаете, по правилу борцов, когда противник лег на лопатки, его уже не бьют. Победитель ясен. Вы уже забрали у меня ресторан, в номерах живут комиссары. Остается у меня магазин. Один ваш товарищ, матрос такой с буйным волосом, сказал: всех буржуев укокошим. И он укокошит. Я буржуй, по вашему понятию, но я ведь человек, причем старый человек. Закат у меня недалеко. Я знаю, все мы по одному разу живем. Только молодые это не замечают. А я вижу: один раз живем. Я тоже скоро буду едой для червей. И чтоб не предаться этому раньше положенного, чтобы меня не укокошили, я решил: зачем мне ресторан, магазин? Буду держаться за них, сопротивляться — не дом, а домовина станет ждать меня.
Капустин усмехнулся.
— Почему? Мы не собираемся уничтожать физически.
— Нет, разрешите я доскажу, — поднял Чукалов ладонь. — Я просто решил сдать свой магазин вашей коллегии городского самоуправления, а сам уйду. Уйду туда, где мой дед пни корчевал и пахал землю. Буду пчел разводить, огурцы сажать. Ведь можно так?
Капустин, будто утираясь, провел ладонью по усталому лицу.
— А вы поработайте у нас. Вроде управляющего.
— Искушение. Кровное мое. Нет, искушение. Не могу. Я отдам лучше.
— А это искренне, это не подвох?..
— Ну что вы. Я совершенно откровенно… Честное слово.
— Что ж.
Чукалов, старомодно поклонившись, надел шапку и, повизгивая галошами, вышел. Капустин встал:
— Слышал, Филипп? Влезь вот ему в душу. Кто он — старая лиса или праведник? А?
— Поди, золотишко подспрятал, — сказал Филипп.
Капустин задумчиво похрустел пальцами.
— И верить вроде надо бы, и верить ему я не могу. Сходите-ка с Гырдымовым.
Старик Чукалов сам с охотой открывал зеркальные двери полупустого магазина, выдвигал ящики кассы.
— Вот, пожалуйста.
— Уйдешь, значит, пчелок станешь разводить? — спрашивал Гырдымов, осматривая лепной потолок, ища какую-нибудь потайную дверь.
— А вы подумайте, молодые люди, — пристально заглядывая в лица, говорил Чукалов все про то же, — что может быть лучше жизни? Дышать, видеть, как снег падает, трава топорщится! Что может быть лучше!
— Несет всякую ерунду. Будто до этого травы не видал, — покосился Филипп на Чукалова. — Ну-ну, смотри на травку, а нам недосуг.
— Да, вам не до этого…
Филиппу махал из чердачного люка Антон.
— Возьми-ка лампу. Здесь еще поглядим.
Но зря только всю пыль да голубиный помет на себя собрали. Видно, ловко все упрятал Чукалов. Ушли от него злые, ничего найти не удалось.
Пришел в горсовет, как всегда, веселый и шумный управляющий спичечной фабрикой Аркадий Макаров в расстегнутом пиджаке из опойка мехом наружу, шлепнул портфелем Капустина по спине.
— Вчера чуть не подстрелили меня. Еще бы немного — и в преисподнюю. Прямо с берега садили. Я кричу Федьке: «Зигзагами давай, зигзагами!» Он начал из стороны в сторону лошадь гонять, когда уже стрелять прекратили. Что ваша Красная гвардия хлопает ушами? — Макаров подмигнул Филиппу: — Поедем еще.
— Если надо, поедем.
Ездили они к владельцу спичечной фабричонки. Макаров на вид простоват: нос курносый, губы детские толстые, щеки круглые, а боек до невозможности. Лалетин его всегда подхваливает. И есть за что. На «спичке» Аркадий хозяев раскусил. А братья Сапожниковы были хитрецы из хитрецов. Тихохонько хотели свой капитал спровадить, но Макаров узнал, примчался в Совет: арестуйте денежки. И арестовали. Фабрика без остановки работает. Теперь Макаров хочет свой Народный дом открывать, бесплатную столовую. Мелкие фабричонки он в ход пустить старается.
С Филиппом ездили, чтоб открыть «спичку». Хозяин, старообрядец в жилетке, подстриженный в скобку, сердито сказал:
— Сырья нету, вот и не работаю.
— Должно быть сырье-то. Дровец полно, а селитра была у тебя, — сказал Макаров.
Хозяин говорить больше не стал.
— Ищите.
Долго они рылись в тесном цехе, опять пришли в контору. Макаров барабанил пальцами.
— Ни с чем поедем?
Филиппу бросилось в глаза: пол в конторе подструган.
— Что это на зиму глядя перестилали?
У хозяина задергалась щека.
— Как перестилали? Только подколочен.
Отодрали половицу — пол двойной, — все уставлено коробками с селитряным припасом. Хорошая бомба была заготовлена. Фабрикант зарычал, кинулся на Макарова со скалкой. Хорошо, промахнулся, а то бы досталось Аркадию.
Но еще пошли на снисхождение, разрешили спичечному фабриканту взять белье и пообедать.
Обедал этот мужик так, как будто не надо ему было ехать в тюрьму: кости обсасывал, хлеб неторопливо ломал. Деловито ходили волчьи челюсти. Видно, что-то обдумывал. Когда доел, перекрестился на пылающую в закатном солнце икону, сердито спросил жену:
— Собрала?
— Собрала.
— Ну и ладно.
Всю дорогу фабрикант молчал. Уже ночью подъехали к Вятке. На высоком берегу, на трех горбатых угорах, раскроенных оврагами, потушив огни, спал город. Ломкий контур крыш, церковных куполов и звонниц рисовался на бледном небе.
И тут проговорил спичечный фабрикант первые слова. Голос его в тишине был гулок и угрюм:
— Слушай, Макаров, когда тебя
